– Кто лежал, Ваше величество? – робко спросил Нередин.
Елизавета повернулась к нему, и в неверном свете вечерних ламп Алексею показалось, что она разом постарела на несколько лет.
– Мой сын Руперт. Он покончил с собой.
Глава 32
– В-вы в своем уме? – в изумлении спросил Рудольф. Волнение его было таково, что он даже начал заикаться. – И что, это и есть ваша великая тайна?
Разговор происходил в гостинице «Золотой якорь», куда на встречу к немецкому агенту явился граф Эстергази. Граф был недоволен тем, что Рудольф слишком тесно общается со своей кузиной, баронессой Корф, и в резкой форме попросил коллегу держаться подальше от «пронырливой особы». В ответ Рудольф вспылил и заявил, что ему осточертело, когда все водят его за нос и заставляют искать какое-то письмо, ничего не говоря даже о его содержании. Он насел на графа, попеременно употребляя то угрозы, то уговоры, и наконец заставил его проговориться: в письме, оказывается, говорилось о самоубийстве богемского кронпринца Руперта.
– Все считают, что он умер от чахотки, но на самом деле он застрелился при весьма печальных обстоятельствах, – объяснил граф. – И данное событие неминуемо грозит бросить тень на весь царствующий богемский дом.
От злости, разочарования и бешенства у Рудольфа аж потемнело в глазах.
– Да вы что, издеваетесь надо мной? – прохрипел фон Лихтенштейн.
Боже мой! Каких только предположений он не строил, какие только гипотезы не приходили ему в голову! Государственные интересы… Планы колониальных захватов, попавшие не в те руки… Грязный шантаж высокопоставленных лиц… Черт возьми, да мало ли что могло оказаться в том проклятом письме? А на самом деле – не угодно ли! – какой-то прохвост двадцати пяти лет от роду, неудачно женатый на немецкой принцессе, предпочел добровольно оставить ее вдовой. И ради такой-то тайны его, Рудольфа фон Лихтенштейна, сорвали с места и погнали через пол-Европы искать дурацкую бумажку, на которой…
– Вы не понимаете! – горячо воскликнул Эстергази. – Самоубийство кронпринца…
Но Рудольф уже закусил удила, Рудольфа было не остановить. Он метался по комнате, пиная ни в чем не повинный ковер и мешая бессвязные восклицания с весьма ядовитыми замечаниями. Принц Руперт, черт возьми! Тихоня принц Руперт, который должен был унаследовать отцовский трон, человек, который увлекался только охотой, вежливый, спокойный, не слишком красивый, не шибко умный, не замеченный ни в чем предосудительном, разве что в привычке изредка швырять тарелки в голову своей супруги, к которой он охладел через несколько месяцев после свадьбы. Ну и что, что наследные принцы не имеют права, не должны кончать с собой? Но ведь мы живем в конце девятнадцатого века, господа! Да, это трагедия, это ужасно, что молодой человек, которому только жить и жить, не нашел иного выхода, кроме как поставить в своем существовании точку. Но при чем тут государственные интересы Богемии? При чем тут интересы Германии? Ну ладно, жена принца, немецкая принцесса, положим, отравляла ему жизнь, но что тут крамольного? Даже если о самоубийстве узнают, можно всегда сказать, что причина была совсем в другом! И вообще, если уж на то пошло, можно не сомневаться, что симпатии народа окажутся на стороне родителей, которые потеряли сына, так что престиж монархии вовсе не пострадает…
Граф Эстергази слушал Рудольфа, плотно сжав губы. Взгляд опытного царедворца был колючим и холодным.
– Боюсь, милостивый государь, вы ровным счетом ничего не понимаете, – уронил граф.
Рудольф резко повернулся к нему – так резко, что чуть не опрокинул стоявшее между ними кресло.
– Вот как? Я не понимаю? Зато я понимаю, что выдавать самоубийство за смерть от чахотки просто глупо! Вы хоть представляете себе, какие слухи пойдут по всей Европе, когда кто-нибудь из слуг или очевидцев проговорится? А хоть кто-нибудь в конце концов непременно проговорится!
Но Эстергази только упрямо покачал головой:
– Никто не проговорится. Мы уже приняли меры. Никаких слуг при происшествии не было.
– Да, но те, кто нашел тело…
– Братья Хофнер, и они сразу же сообщили мне. Можете мне поверить, эти молодые люди умеют держать язык за зубами.
– Но чахотка!
– Доктор Брюкнер подтвердил диагноз, заявив, что принц сам пожелал скрывать свою болезнь, и так длилось несколько лет. Авторитет доктора Брюкнера таков, что никто и не подумает усомниться в его словах. Кроме того, всем придворным прекрасно известно, что принц был не слишком крепкого здоровья.
– И постоянно ездил на охоту, – буркнул Рудольф. – Вздор какой-то!
Эстергази пожал плечами:
– Карл Девятый тоже любил охотиться и тоже умер от чахотки. Не вижу противоречия.
На каждое возражение Рудольфа у Эстергази уже был готов ответ, что и злило немца больше всего. Он никак не мог отказаться от мысли, что в этой истории было нечто нелепое, нечто крайне странное и выходящее из ряда вон.
– Из-за чего вообще все произошло? – спросил фон Лихтенштейн. – Я имею в виду причину, по которой принц Руперт покончил с собой.
– Личные неурядицы, – коротко уронил Эстергази, и во взоре его блеснула тусклая искра, которая немцу, бог весть почему, совершенно не понравилась.
– Из-за жены, принцессы Стефании?
– Там многое было, – уклончиво ответил граф.
По его лицу Рудольф понял, что чертов богемец опять замкнулся и не желает говорить ничего, помимо того, что уже было сказано. Немецкий агент тяжело вздохнул.
– А жена? – внезапно спросил он. – Ей-то известно, что случилось с ее мужем?
– Нет, мы и тут позаботились. То есть… – Эстергази замялся. – Конечно, она знает, что никакой чахотки у ее мужа не было. И понимает, что тот не мог умереть просто так, сразу. Хотя она его не любила, теперь ее мучает совесть из-за того, что произошло. Но по поводу принцессы можете не беспокоиться, – быстро добавил граф. – Ей уже было сделано соответствующее внушение дядей-императором, и, конечно, Стефания ни одному человеку на свете не проговорится о своих подозрениях.
Рудольф рухнул на диван и утер лоб. «Кой черт меня вообще сюда занесло?» – мелькнула у него тоскливая мысль.
И неожиданно он понял. Понял, что именно в этой истории на самом деле беспокоило его больше всего.
– Значит, кронпринц был знаком с Шарлем де Вермоном? – как можно более небрежно осведомился Рудольф.
– Они не были знакомы, – отрезал Эстергази. Но сразу сообразил, в какую ловушку только что попал; но было уже слишком поздно.
– Так… – промолвил Рудольф, скучающе глядя на маятник часов поверх головы графа. – Тогда при чем же тут Шарль де Вермон? Почему чертово письмо было адресовано именно ему?
– Это вас не касается, – повторил Эстергази однажды уже брошенную грубую фразу. – Хотя могу сказать, что, насколько нам известно, адресаты писем были выбраны почти произвольно. Я уже упоминал, что мы сумели перехватить все письма, в которых говорилось о самоубийстве, кроме одного.
Нет, подумал Рудольф, что-то тут не так… определенно не так, и то, о чем столь упорно умалчивает милейший граф Эстергази, наверняка гораздо интереснее того, что он уже рассказал. Если принц не был знаком с Шарлем, значит, и не мог послать ему письмо, в котором, допустим, упоминал о своем намерении свести счеты с жизнью. Но если автор письма не принц, то кто? Ведь в тексте говорилось о самоубийстве. Значит, его послал тот, кто был в курсе произошедшей трагедии; тот, кто что-то видел либо что-то узнал и понял, что кронпринц скончался вовсе не от чахотки. И тем человеком мог быть кто угодно: слуга, офицер охраны, секретарь, садовник, любой свидетель, который оказался поблизости в тот момент. Допустим, он замыслил шантаж и, отлично понимая последствия, решил себя обезопасить – направил нескольким знакомым письма с описанием того, что видел. Черт возьми!
Итак, автор письма не знал, что шевалье вернулся на родину, поскольку, вероятно, некоторое время с ним не общался. Конверт был послан Шарлю де Вермону в Африку, оттуда прибыло в Париж, затем кочевало из гостиницы в гостиницу и наконец нашло его уже в санатории доктора Гийоме возле Ниццы. Логично? «Нет, ни черта не логично», – сказал себе граф фон Лихтенштейн. Прежде всего зачем неведомому шантажисту посылать письмо человеку, который находится так далеко и ни в коем случае не сможет его выручить, если что-то пойдет не так?
– Значит, никто не знает о самоубийстве принца, кроме людей, которые все равно будут молчать? – сухо спросил Рудольф.
– Вы совершенно правы, – ответил Эстергази с неприятной улыбкой.
– В самом деле? А как же быть с автором письма? Насколько я могу судить, он рассылал свои послания вовсе не из желания промолчать.
Улыбка Эстергази сделалась еще неприятнее.
– Об авторе письма можете забыть, – велел граф. – Он больше не станет нам мешать.
«Значит, до него все-таки добрались», – понял Рудольф. И внезапно его охватило отвращение к этим людям и к тому, что они творили. Он всей душой желал бы оказаться в это мгновение дома, болтать с детьми и играть с ними, или хотел быть в санатории, рядом с пронырливой кузиной Амалией, у которой такие умные глаза и умиротворяющий вид – вид человека, который навсегда распрощался с их службой. Рудольф знал, что их работа не допускает проявления брезгливости, но его собеседник сделался ему неодолимо противен.
