— И поэтому его мальчишескую неординарность наверняка не понять и не осмыслить противнику.
— Неужели он так засвечен, что это вызывает такую странную степень конспирации.
— Выходит, что так. Все же там многочисленная американская агентура, местная полиция, прочие спецслужбы. Приходится хитрить.
Подозрений этим не отведешь, но время выиграть можно. Раз пишет, что пора на Ганг, значит его пребывание в Америке заканчивается. И судя по бравуру его письма, вполне благополучно.
— Нелепица какая-то.
— Видите ли, товарищ генерал, мы привыкли получать информацию конкретную, подробную, без лишних определений, как судейские документы. А на свободе, и тем более, если кем-то засвечены, люди мыслят совсем другими критериями.
— Не морочьте мне снова голову, товарищ Линь. Здесь, что, не свобода?
— Свобода, — совсем не думал перепираться с начальником на это счет, подчиненный. — Но в рамках многочисленных инструкций.
— Ну и демагог. Ну и артист. Иди-ка ты лучше, мой дорогой, и серьезно расшифровывай до конца эти глупые иероглифы, раз ты заодно с непутевым Чаном. Философию о свободе в мемуарах разводи сколько душе угодно.
— Наверное, не стоит сейчас ничего расшифровывать, раз скоро появится в Индии. Кто-то из его лейтенантов прямым ходом к нам прибудет и все по уставу доложит честь по чести. Ему у индусов дополнительные люди не понадобятся. Там при консульстве находятся наши сильные кадры.
— Здесь ты немножко прав. Но ты же знаешь, что обстановка вокруг может измениться в любой момент. Сможем ли мы тогда быстро и профессионально им помочь?
— В письме никакой тревоги он не выказал. Будем ждать его в Индии.
— Хорошо, брат Линь, немного ты меня успокоил. А то я уже отчаялся логику видеть в строчках Чана. Но жару я ему задам, когда приедет: выговор я ему влеплю, да еще такой, что долго будет меня вспоминать. У тебя есть еще что ко мне?
— Имеется, — снова снял очки полковник. — В строчках Чана звучат полные сомнения в нашей агентуре. Даже через дипломатическую почту его письма не приходят. От нашего резидента в Бразилии очень редко поступают отчеты. А ведь он должен был подтвердить приезд Чана, описать условия его работы, возникшие трудности указать.
— Без самого Чана мы конечно ничего не решим. Но пора мне сходить во внешний отдел: что они там себе думают. Спят все хором: никто ничего не делает.
— Надо готовиться к худшему.
— Иди, иди. Не пугай меня. Чан достаточно пугает. Еще ты по мою голову.
— Сможем ли мы в министерстве отстоять замену людей в посольствах.
— О-о, это. Никаких проблем. У них время истекло Хватит. На их места у нас здесь целая очередь бездельников.
— Ну. шило на мыло менять тоже не резон. — Не ставь мне новые проблемы, Линь. Приедет Чан, тогда подумаешь. Ступай, не терзай мне душу.
Часть IV. Темные воды Атлантики
Глава первая
Двенадцать дня.
Белоголубой, роскошный лайнер.
Веселые и очень беззаботные состоятельные пассажиры.
Рус, в строгом белом костюме, в такой же белой летней шляпе, надвинутой на глаза, ослепительно белой сорочке, белом галстуке и с внимательно настороженным ми глазами стоял в толпе пассажиров у спасательных шлюпок лайнера и придирчиво следил за погрузкой носилок с Сен Ю и сопровождающими его людьми. Все было нормально: ни толкотни, ни возни. Ничто не настораживало. Старая женщина из приюта без опаски сопровождала носилки. У Дины оставалось остаточное напряжение, но излишней нервозности не наблюдалось. Врач с большой медицинской сумкой. Этот вообще не в курсе. Спокоен, сонлив. Внешней опасности заметно не было. Команда корабля помогла сопровождающим вкатить носилки в грузовой отсек. Оттуда на лифте на указанную палубу, а там в каюту. Рус еще раз посмотрел сопровождающих, пошел вниз. Он справедливо сомневался, что за прошедшие сутки с длительным временем операции можно остаться незамеченным для противника. Странно, что пока все буднично и тихо. Но это и лучше, чем иное продолжение. Враг выжидает или пока еще не в курсе. Может помощь этого американца, о котором говорила Дина, вполне реальная и действенная. Все же документы, которые передали Дине, на полицию и таможню произвели убедительное впечатление. Это позволяет без осложнений отплыть от берегов веселящейся Бразилии. Но тогда, почему все еще нет вестей от монахов? Странно: почему Сен Ю один оказался у приюта? Где остальные?
На демонстрации человек двенадцать заметил. И наверняка столько же в резерве было. Если такие опытнейшие бойцы, как Сен, Мин, Хан Хуа в Латине, значит и Карающий Глаз с ними. Где они все сейчас? Что-то видно не по плану у них получилось, если Сен Ю один, без прикрытия, остался. Среди поднимающихся по трапу пассажиров не было ни одного китайца. Даже японца, вьетнамца, таиландца. Неужели он один останется на корабле? В душе надеялся, что кто-нибудь из братьев обязательно объявится. Оставалось теперь присмотреться к обслуживающему персоналу, команде. Может среди них кто-то окажется из своих. Для Сен Ю надо каждые сутки менять каюту. Без посторонней помощи это будет проблематично. Странно: даже полиция не проявила интерес к носилкам.
Значит американец все же имеет достаточно большую власть, если по необходимости может воздействовать на власти чужой страны.
Раздался долгий оглушающий рев сирены корабля. Корпус вздрогнул и вся махина огромного лайнера медленно начала отчаливать от пирса, буксируемая юркими старенькими катерами. Чем больше и шире становился просвет между кораблем и стенкой причала, тем что-то более родное, чем думал Рус, оставалось на удаляющемся берегу. Берег, который не принес ему спокойствия, будничьего удовлетворения, но который дал ему жизненный опыт такой глубины и понятия, что Рус, сравнивая себя с годами трехлетней давности, по-взрослому понимал, что теперь за все он может и должен отвечать сам. Понял суету жизни в той степени, которую видел вокруг. И что детская предубежденность, наивность из него выветрилась, как застоявшийся воздух из детской комнаты. Он уже не прятался за обстоятельства, за вверенных ему людей, начинал разбираться в них, понимать двойные стандарты предложений и нюансы сказанного. И как ни была эта сумбурная жизнь в большой степени неправой, опасной, что-то имелось в ней такой, что притягивало полнотой осмысливания, сложностью и неординарностью, неоднозначностью прожитого дня. И где ты уже ощущал себя не бездушным стволом в широком поле, но полноценной мыслящей, нужной фигурой. Где обида на какие-то обстоятельства перевешивалась массой полезных мелких вопросов. От этого исходила необъяснимая полнота, значимость жизни, удовлетворение за содеянное, за помощь, которую смог оказать многим людям. Видел искреннюю радость на их лицах, слезы счастья. И тогда монах терял свою аскетическую холодность и тоже радовался за людей с той радостью ребенка, когда, казалось, что выше уже счастья и быть не может.
Ему стало немного грустно. Грустно, как тому же ребенку, покидающему обжитое родное место. И только опасность предстоящего плавания не позволяла Русу на долго уйти в меланхолию, предаваться собственным слезным чувствам. Если нет на корабле союзников, значит в достаточном количестве затаились враги. Эта аксиома заставляла его забыть себя и вернуться к суровой действительности. Прикидывал: ну судне около тысячи человек пассажиров и команды. Даже не представляется возможным, как можно из такой толчеи вычислить противника. Семь палуб, рабочие помещения, трюмы. Сложнейший лабиринт ходов, полностью известных только командиру, помощникам, боцману.
Больше никто не мог знать толком все закоулки корабля. Но Рус надеялся, что он сам пока еще не под наблюдением. Сен Ю открыт для врага. На него они и будут рассчитывать, вычисляя Руса. Здесь они должны засветиться. Семь суток не так уж много. Медлить и выжидать противнику не приходится. Русу нужно только самому постоянно и внимательно следить за палубой и за коридором с остальными каютами.
Если что случится опасное, он примет бой, как не раздумывая принимал до этого. Сейчас надо идти в каюты: раненый и сопровождающие видно уже там. Проверить, подстраховать, изучить пассажиров на палубе. Да и мало ли еще что.
Через два часа Рус вышел из своей каюты. Прошелся по коридору.
Пароход вышел уже из порта на внешнюю воду и полным ходом шел к Африке. Все пассажиры на верхней палубе, любуются удаляющимся берегом.
На нижних палубах было пусто. Тоже поднялся наверх. Отдыхающие под легкую лирическую музыку фланировали в беззаботном безделье, томно любуясь темнеющим небом вечернего заката. Скоро основная масса начала разбредаться по барам, кинозалам, игровым помещениям. Неспеша, посматривая на пассажиров, двинулся и Рус на свою палубу. Прошелся до конца коридора, развернулся. Вышла Дина. Ее большие детские глаза прятались в пышных ресницах, почему-то всегда опасаясь полностью раскрыться.
