Фужеры тоскливо звякнули и содержимое, по звуку близко к унитазовому, перешло из оного в иное. Причмокнули. Занюхали. Крякнули.
Мюллер потянулся за килькой. Скорцени за квашеной капустой. Более молодые за огурчиками и солеными грибками.
— Чего не жить? — совсем расслюнявился Отто. — Дался нам этот бездомный. Жили без него, без него и дальше проживем. Пусть Динстон давится один. У него денег полные чемоданы. Давайте лучше радировать герру Брюнеру, пусть возвращается с ребятами обратно. Он прекрасный компаньон и в выпивке, и в картах. Я его очень люблю и уважаю.
— Правильно Отто, — смело, как на собрании, поддержал товарища Мюллер, — есть мысль в твоих прекрасных словах. Надо подумать.
Сам нажал кнопку. Вошли двое дюжих ребят. Нежно приподняли совсем обмякшее тело Скорцени.
— Обождите господа, — будучи еще при памяти и уме, — заупрямился Отто. — Мы еще не все выпили. Из всех стволов — на-а-льем. Мы им покажем. Никитку лысого первого на плаху. Он на нас каблуком махал. Чурбан. А там бомба.
Эксдиверсант широкими глазами, но совсем невидящим взором смотрел вокруг.
— Чего не пьем, господа? Выпьем.
Коллеги охотно поддержали ослабевшего товарища, чокнулись с ним.
Выпили. Наконец-то бурно захрапевшего Отто аккуратно унесли в опочивальню.
— Да-с, слабеет наш друг. Что-то у него здоровье в последнее время совсем пошаливает. Надо доктора к нему приставить. Сколько людей с Брюнером на корабле?
— Всех своих дружков с бригадами собрал. Должно быть более двадцати человек.
— А китайцев?
— При посадке никто из них замечен не был. Да и как им перегримироваться.
— А в команде? В обслуге?
— Ни одной азиатской рожи на корабле. Лайнер относится к люксу.
— Не совсем верно, господа, — вмешался самый молодой, пятидесятидевятилетний штандартенфюрер Курт. — Имеется одна дама азиатской внешности. Кажется филиппинка по паспорту. Группа телохранителей при ней с китайскими физиономиями. Всего человек тринадцать.
— С монахами у нее есть что-нибудь общее?
— Скорее всего нет. Баба-просто дуреющая миллионерша.
— Брюнер предупрежден.
— Еще нет. Но сегодня вечером он будет об этом знать.
— Вот так вот. Возрадовались. А на лайнере целая группа китайцев.
— Вопрос проанализирован. С ее стороны опасности не предвидится.
Она скучающая туристка. Красавица. Красивые женщины собой никогда не рискуют.
— Пусть. Но как все сразу меняется после этой новости. Может она и не при делах, но сердце уже не хочет верить никаким успокаивающим рецептам. Раз там тринадцать китайцев, не лучше ли забрать Брюнера с людьми домой и пусть все остальное катится ко всем чертям вместе с Динстоном, как умно сказал Отто. И так мы от этого русо-американца потеряли более двухсот человек: аж жуть кладбищенская пробирает.
— Брюнера уже не сможем снять. Пока пусть идет все, как он планировал. Может на этот раз и повезет. Русский же рискнул сунуться на корабль. Может не понимает всей опасности, но отступать не собирается.
— Еще никто не знает, что он на лайнере. Да и в городе ему проще не было бы. Полиция на хвосте. Здесь наверняка раненого не спасти. А там шанс повыше, чем здесь.
— Допустим. Но теперь я не уверен в положительном исходе миссии Брюнера. Там всякое может случится. Но вы не могли бы предсказать, что там может быть совершено такое, что помешало бы Брюнеру.
— Да, много чего. Например, на вертолете заберут раненого. Здесь проблем нет. Кто может помешать?
— Предупредить надо.
— Предупредим.
— А если у них подводная лодка в нейтральных водах?
Мюллер засмеялся противным смешком.
— Иди ты к черту. Не мути океаны. Может авианосец китайский в нейтральных водах? Или тибетский НЛО. Дороговато это для монахов. На такие расходы они никак не потянут. Лучше давай еще по одной выпьем, а то мало ли что еще нам померещится от собственных фантазий.
Выпили. Закусили. Помолчали. Разъехались.
Глава третья
Рус, соблюдая все возможные меры предосторожности, медленно шел по своей палубе. Из щели двери его каюты исходила тоненькая полоска света. Монах возвратился к служебному помещению, сказал коридорной, что в его отсутствие в каюте кто-то здорово нагадил.
Женщина, не говоря ни слова, пошла вперед. В дверях Рус немного притормозил, приготовил пистолет. Служанка открыла дверь, вошла. Тихо.
В кресле, расслабленно развалившись, сидел какой-то немного полноватый сеньор. От него исходило настороженное благодушие и приветливая улыбка.
— Кто вы? — стараясь не проявлять агрессивности, спросил монах.
— О, сеньор Рус, прошу не опасаться меня. Я здесь по просьбе сэра Маккинроя. Он просил вас внимательно выслушать меня.
Рус проверил ванную, вторую комнату. Пусто.
Запричитала служащая.
— В чем дело, сеньоры? Почему вы без причины меня держите?
Монах сунул ей стодолларовую бумажку и она, уже мило улыбаясь, вежливо откланялся. Дверь мягко захлопнулась.
— О, у вас манеры высокородного джентльмена, сеньор. Похвально.
Значит я не имею дело с каким-то сорвиголовой. По тем данным, что я о вас знал ранее, у меня сложилось далеко иное мнение.
Наконец Рус лучше разглядел сидящего в кресле. Сам присел в отдаленный затемненный угол. Посетитель с дорогой сигаретой в зубах многозначительно продолжал.
— Прошу извинить меня, сеньор, но я не додумался до более логичной встречи. Сэр Маккинрой мне много рассказывал о вас. Скажу откровенно, меня всегда восхищали личности, отважившиеся выступать против всесильных контор. Эта безудержная страсть каждого следующего поколения за еще не осознанную умом, не прочувствованную опытом правду, за больные места в существовании человечества. И так каждый новый виток очередного поколения. Наверное, это и будет всегда и вечная дилемма-отцы и дети. Вечная. Вечная, как восход и заход солнца, луны, рассвета и заката. Наверное это и есть то, что держит человечество в рамках жестких понятий порядочности, стремления быть лучше или хотя бы казаться быть лучше. Хотя никакое поколение никогда не докажет, что оно оказалось лучше предыдущего. Все слова от классиков. Их сомнения. Предубеждения. И потому я на стороне тех, кто, пусть не понимая, но раздувает огонь страстной жизни и познания на новый, еще не осознанный виток межличностных, научных отношений. Это и только это настойчиво двигает жизнь вперед. А не какие-то там дилетантские изыскания горе теоретиков. Сначала бытие с социальной подпоркой, личностные отношения, мировоззрение общества, отталкивающееся от опыта жизни, а потом уже тухлая теория, бредущая в потемках больных голов. Прошу вас, молодой человек, выслушать меня до конца. Вот я, имея доступ к некоторым секретам и пользуясь доступностью ко многим важным местам в Бразилии, хочу известить, что мне известны решения влиятельных и обреченных властью лиц республики провести тотальный досмотр всех гостиниц, отелей, общежитий, пансионатов с целью обнаружения именно вас. Сейчас кварталы бедноты, где вы удачно некоторое время скрывались, под надзором и плотной постоянной слежкой. Но, положение ваших звезд на небосклоне, ваш рок линией будущности опередили медлительные бюрократические коридоры власти. Вы на корабле в нейтральных водах вот уже вторые сутки. И, даже, если власти будут извещены о вашем пребывании на этом лайнере, вряд ли что существенное против вас они смогут предпринять. У берегов Африки у вас появится немало возможностей снова опередить и южноафриканские власти и бразильских представителей из консульства.
Что значит фортуна. — Говорящий многозначительно кивал и красочно жестикулировал пальцами. — Я поражен. Хотя здесь во всем этом немалая доля участия сэра Маккинроя. Он сдерживает весь ход расследований, принятия более крутых и быстрых мер. Но и мне судьба уготовила сближение с вами наиболее удобное: здесь на корабле. Рус поднял плашмя пистолет.
— Извините меня, сеньор, я никогда полностью не понимал длинных и двоесмысловых речей. В них я слабо ориентируюсь. Кто вы?
— О-о, прошу прощения, сеньор, — страстно произнес говорящий. Будто и вправду это было той темой, о которой знает каждая домохозяйка. — Я есть, месье Боднар, Морэ де Боднар.
— Простите, месье, — монах встал, подошел к рядом стоящему креслу и уже как-то даже спокойно для еще не совсем определенной обстановки сел в него. — Не тот ли ловкий комиссар Боднар, который с миллионами, конфискованными у бандитов Марселя, исчез из города в неизвестном направлении.
Лицо месье выразило большое удивление и где-то даже растерянность.
— Вы меня поражаете, сеньор. Откуда вам это может быть известно?
— Газеты не один раз писали про вас.
— Невероятно. Как вам попали эти газеты, а второе: как вы умудрились запомнить меня. Но, если вы помните статьи, наверняка поняли, что мне оказалось не под силу воспрепятствовать деятельности преступных организаций Марселя. Я оказался слабее не столько духом, сколько поддержкой властей города. А ведь пост, занимаемый мною во Франции, был повыше, чем здесь. Но… Один в поле не воин. Государственные институты власти заблокированы. Я не представляю, как можно бороться за правду с людьми, которые сами ложью, шантажом, угрозами, насилием отстаивают себя. Но… Понимаете.
