– Как называется стихотворение? – спросила Дашка.
Авдей взглянул:
– «О том, как меня убили». Названьице!
– Кто автор? – неживым голосом вопросила Вика, и тут все с некоторой душевной дрожью обратили внимание на то, как она выглядит.
– Любимая, что с тобой? – задохнулся от ужаса Авдей.
Черные провалы вместо глаз изучали его лицо.
– Кто автор? – повторила Вика, распространяя вокруг себя волну непонятного мертвящего холода.
Авдей автоматически заглянул в книгу и сам ахнул:
– Роман Кадушкин! Но ведь этого стихотворения раньше здесь не было!
– Не было, – мертво подтвердила Вика. – Я написал его после того, как мою плоть испепелила чуждая Сила.
– О господи! – взвизгнула Маша.
Черные провалы теперь смотрели на нее:
– Вспоминаешь ли ты обо мне хоть иногда, девочка? – Голос Вики оставался по-прежнему мертвым и безучастным.
– Р-роман?!
– Да. Хотя теперь у меня нет имени. У меня нет ничего. Кроме духа скорби и мучения, обреченного на преисподнюю… – говорила Вика, неестественно выпрямившись на стуле. – Я вернулся лишь на миг, чтобы отвести от вас опасность. Я знаю, кто убил меня и моего отца, кто охотится за вампирами. Но я не желаю мести. Я прошел свой путь до конца. Но я не хочу, чтобы вам грозила беда. Знайте: вампира убьет сила огня, вампира покалечит сила серебра, вампира испепелит сила солнечного света. Но только чувство, делающее смертных бессмертными, развоплотит и рассеет вампира навсегда.
– Любовь?
– Да. Я любил Мари. Я умирал, помня об этой любви. И этой любовью я спасу ее, прежде чем навсегда вернуться в свою обитель Тьмы. Ничего не бойтесь.
Произнеся эти слова, Вика, как кукла, рухнула со стула. Когда Авдей кинулся к жене, она открыла вполне человеческие глаза и затряслась словно в лихорадке:
– Он задействовал мое сознание! Он теперь здесь и не уйдет, пока не наступит утро!
– Он – Роман Кадушкин?
– Да! – Вика потребовала бренди и пила его, морщась, стуча зубами о край стакана. – Это неправильно! Развоплощенный не может проникать в сознание человека! Не способен!
– Мам! – Маша все никак не могла прийти в себя от увиденного и услышанного. – Знаешь, Рома всегда говорил, что он неправильный вампир. И возможно, что он вышел из Тьмы для того, чтобы помочь нам.
– Не верю! – Вика поперхнулась бренди и раскашлялась. – Есть непрелож-кх-кх-ные а-кх-сиомы! Волга впадает в Кх-кха-спийское море. Сон разума рождает чудовищ. Ник-кх-огда не связывайся с вампиром, а если свяжешься – береги шею! Не верю я в потустороннее милосердие и бескорыстие, особенно если его предлагает Тьма!
И Вика принялась шептать заклинания, водя по своему телу вытянутыми лодочкой ладонями. Эти манипуляции она разъяснила так:
– Не желаю, чтобы он снова подключился к моему гипофизу!
Та же самая процедура была проделана с дочерьми и с мужем. Вслед за этим Вика схватила связку несчастных сушеных нетопырей и ожесточенно принялась украшать ими стены всех комнат.
Вслед за нетопырями пришел черед обычного школьного мелка. Вика, словно в трансе, рисовала им кресты на дверных косяках и подоконниках, непрерывно шепча заклинания. Потом достала из своей шкатулки, всегда мирно красующейся на туалетном столике в спальне, пригоршню серебряных украшений: цепочек, колье, медальонов, перстней, кованых кубачинских браслетов и серег. Отдала дочкам:
– Наденьте!
Авдею сунула в руки набор серебряных вилок.
– Мне их как, в зубы взять? – поинтересовался фантаст.
– Надо будет – возьмешь, – лаконично ответствовала супруга фантаста.
На часах было без четверти полночь.
Семейство Белинских и неприкаянный дух вампира Кадушкина приготовились к грядущим боевым действиям…
Ака хали олалу халули,Ака хала лала охала.Ака нгуни охлаимахалуиАка мвани нгунихлала…
– Слушай, Сото… Вот что ты такое поешь? О чем эта пэсня?
– Эта песня есть о том, как один нгуни ушел из дома на охоту на целых двенадцать лун. А когда он вернулся домой с добычей, его старшая мвана уже умывала охломахаи другому нгуни.
– Вах! Все жэнчины одинаковы! И что он сдэлал с измэнницей?
– Он убил того нгуни и заставил свою мвану приготовить из его головы еду. И вырвал сердце у нгуни и заставил мвану съесть это сердце, а потом повел мвану на вершину самой высокой горы и сказал: «Стань птицей». И она летела долго-долго, пока не встретила камни…
– Вах! Какой страшный история! Твой нгуни настоясчий джигит!
…Сото и Ираклий сидели в «предвариловке» и маялись бездельем. Сменившийся дежурный, получив от князя некую мзду, принес невинно заключенным кой-какой снеди. Ираклий уминал сэндвич. Сото хрустел чипсами и смотрел, как за пыльным окошком камеры угасает день.
– Я слышал, что девочки сбежали, – сказал он и аккуратно припрятал пустой пакетик из-под чипсов в карман шорт. – Это хорошо. Значит, нас скоро освободят.
– Вэдь ты колдун, дарагой! – воскликнул Ираклий. – Сдэлай так, чтобы эти замки сами открылись и мы вышли из этого клоповника!
– Нельзя, – кратко ответил Сото.
– Пачему, дарагой?
– Злого духа Кусаи-Милицаи нельзя одолеть, так сказал мне нванга Авдей.
– Много он понимает… – Ираклий улегся на жестком топчане, закинул руки за голову и принялся печально напевать:
Я вчера бродил среди скал —Динамитный шашка искал…А нашел – летел далеко.Ты прощай, моя Сулико!
Был бы я простым чабаном,Пах бы я овечьим… молоком.А сидел в засаде в горах,То еще б сильнее пропах…
– Слушай, Сото! – повернулся он к колдуну. – Давай хоть пэсни петь, чтоб нэ так скучно сиделось!
Сото согласился. И из уст его полилась народная нгунийская песня, приведенная выше.
– Нет, дарагой! Эта пэсня слишком грозная. Другие знаешь?
Колдун кивнул и взревел дурным голосом, дирижируя руками в такт:
Silent night, Holy night, all is calm,All is bright.Round yon Virgin, Mother and Child,Holy infant, so tender and mildSleep in heavenly peace,Sle-e-p in heavenly pe-e-e-e-ace!
Ираклий растроганно всхлипнул:
– Откуда такой хороший пэсня знаешь? У нас в Кутаиси ее дома всегда на Рождество пели…
– К нам в племя давно-давно приезжал миссионер. Я тогда был little child. Он научил нас петь эта песня, говорить по-английски, а потом на нгуни напали бгваны-людоеды и похитили мистера Коннери…
– Эй, парни! – стукнул к ним в дверь дежурный. – Вы того, не шумите.
– А когда нас выпустят?! – заорал Ираклий.
– Выпустят-выпустят. Вот начальник отделения придет, беседу с вами воспитательную проведет, документы проверит, и утречком идите на все четыре стороны.
– Развэ начальники ходят на работу по ночам, а? Врешь ты все, участковый!
Дежурный хмыкнул:
– Наш только по ночам и появляется. Принцип у него такой. Так что не волнуйтесь. Скоро вы его увидите.
Дежурный потоптался еще у железной двери. Потом звякнул замок и молоденький сержантик проник в камеру с искательной улыбкой:
– Слышь, ребятёжь… Может, в картишки перекинемся? Пока главного нет и все спокойно…
Ираклий приободрился. В покере ему не было равных.
– В покер можно, – сказал он.
– Какой покер, братан? В «очко» сыграем на твои часики?
Князь хмыкнул:
– Можно и так.
– Я есть не знать правил этой игры, – заотнекивался колдун.
– А мы тебе объясним!
…Подполковник Людвиг Честнейший вошел под своды родного учреждения в настроении самом приподнятом. Его ждала прекрасная ночь. Он подумал, что, вероятно, подобные эмоции испытывает влюбленный мужчина, торопящийся на свидание: желание, предвкушение, жажда… Хотя по сравнению с эмоциями вампиров эмоции обычных людей все равно что мелодия мобильника супротив органной фуги Баха.
И даже то, что дежурный сержант нарушил дисциплину и вместо того, чтобы занимать свой пост в застекленной комнатке за пультом, отправился играть с задержанными в карты, сегодня не разгневало Мастера. И отсутствие патрульной группы тоже было благим знаком судьбы…
Его голод стал необычайно силен. Поэтому он выпьет троих: и тех парней и азартного сержантика. А потом инсценирует дело так: задержанные напали на дежурного, когда он принес им еду, ему пришлось одного оглушить электрошокером (отчего у преступника не выдержало ослабленное героином сердце), а другой в это время коварно задушил сотрудника шнурком от ботинка. Узрев же содеянное преступление, наложил на себя руки. Все гладко и объяснимо с человеческой точки зрения. И главное – никаких ненужных свидетелей: сегодня ночью волею случая из облеченных властью людей в отделении остались молоденький сержантик и он, Людвиг Честнейший.
