Особенно немалого труда стоило Светлову уломать своих стариков переехать в большой дом; но в течение двух предшествовавших месяцев он исподволь, то шутками, то серьезными доводами, успел-таки победить их упрямство.
В большом доме Светловых вот уже два года с лишком квартировало семейство некоего полковника Рябкова. Сам Рябков — выживший из ума старик — принадлежал, по своему общественному положению, к местной аристократии, а его молоденькая жена пользовалась особенным расположением представителя местной власти; злые языки уверяли даже, что единственная пятилетняя дочь этой милой дамы имела поразительное сходство с ним. Старики Светловы тем именно и мотивировали свое первоначальное несогласие на просьбу сына, что им «неловко отказать ни с того ни с сего таким почтенным и столько лет квартирующим жильцам». Теперь, когда дело останавливалось только из-за подобной неловкости и когда пятиться от своих слов уже не приходилось, Василий Андреич решительно объявил сыну:
— Пускай к ним мать идет: дом ее, — она и распорядительница; а я, парень, ни за что не пойду страмиться, уж как ты там хошь!
Но Ирина Васильевна, услыхав такой отзыв мужа, наотрез объявила ему, в свою очередь:
— Да ладно, батюшка! чего выдумал еще: тебе стыдно, а другим небось — нет. Ни за что я не пойду… Пускай Санька и идет сам, коли ему так приспичило!
— Да я, мама, и не отказываюсь идти, — сказал спокойно Александр Васильич, выслушав мнение стариков, — только я думал, что это удобнее было бы сделать вам…
— Сам, батюшка, заварил кашу — сам и расхлебывай ее, как знаешь, — заметила ему мать.
— Я же, кстати, охотник до каши, — весело ответил молодой Светлов и стал одеваться.
Разговор этот происходил в его комнате, часов в десять утра, на другой день после того, как получилось разрешение на открытие школы.
— Да ты и в самом деле, что ли, идешь, парень? — нахмурившись, осведомился Василий Андреич у сына, когда тот надел сюртук.
— Сейчас же, папа.
— Ужо вот тебе Рябков-то покажет!.. — постращала Ирина Васильевна своего первенца.
— Только бы что-нибудь новенькое показал, а уж я с удовольствием посмотрю, — засмеялся Александр Васильич.
— Вот и толкуй с ним, прости господи, как Захар с пьяной бабой! — обратилась старушка к мужу и не могла удержаться от улыбки.
— Пу-у-скай его идет! — безнадежно махнул рукой Василий Андреич и ушел.
Минут десять спустя молодой Светлов звонил уже у подъезда большого дома. Александр Васильич не был еще знаком с Рябковыми, только раза два видел их где-то мельком. Впрочем, и его старики особенного знакомства с ними не водили, а разменивались обыкновенно чопорными визитами в рождество и пасху.
На звонок Светлова к нему вышла востроносая, чрезвычайно вертлявая молоденькая горничная, кокетливо одетая, и с лукавой ужимкой объявила, что «полковник теперь на службе, а полковница — у себя». Александр Васильич попросил доложить о нем хозяйке и, раздевшись в передней, прошел в залу.
Рябкова, питавшая большую наклонность к «молодым людям хорошего тона», уже давно интересовалась приезжим сыном своих квартирных хозяев, даже сердилась, что он до сих пор не делал ей визита, и потому, когда горничная назвала ей гостя, «полковница» вся встрепенулась, торопливо приказала просить его обождать минуту, а сама принялась одеваться, беспрестанно оглядывая себя в зеркале.
— Наконец-то, monsieur Светлов! — с каким-то веселым торжеством сказала она гостю, выходя к нему минут через десять, чрезвычайно нарядная, и кокетливо прищуривая левый глаз; на правый — «полковница» немного косила.
Александр Васильич сухо, но вежливо пожал торопливо протянутую ему сдобную белую руку, блиставшую множеством перстней на безымянном пальце.
— Soyez le bien venu! [11] — повела его за собой Рябкова в гостиную.
Она расположилась там на диване, а Светлова пригласила рукой сесть возле себя, но тот предпочел почему-то поместиться напротив ее, в кресле.
— Mieux tard que jamais [12],- любезно проговорила, снова прищуриваясь, Рябкова, когда они уселись, и при этом она поправила платье так, что из-под его оборки выставилась щегольская ботинка и слегка обнажился белый, как снег, чулок. — Впрочем, я уверена, что вам просто хотелось пококетничать немного… N'est ce pas? [13]
— Извините меня, но я не понимаю, о чем вы говорите, — заметил ей очень серьезно Александр Васильич.
— О-о-о, какой вы опасный человек! — лукаво погрозила она ему пальцем, — сейчас видно, что только что из столицы.
— Но я все-таки, сударыня… — начал было нетерпеливо Светлов.
— Сударыня! — передразнила его с забавной гримаской хозяйка, не дав ему договорить. — Ах какой несносный! Mettez-vous donc ici â côté de moi, [14] — заключила она, слегка отодвигаясь и снова указывая ему место возле себя на диване.
— Благодарю вас, мне очень удобно здесь, — сказал Александр Васильич с заметной досадой в голосе и так выразительно оглянул Рябкову, что та даже сконфузилась немного.
— Нет, в самом деле, monsieur Светлов, отчего вы так долго не хотели навестить нас? — спросила она, значительно изменив тон.
— Ах, вот о чем вы говорите. Но я, признаюсь, и теперь не совсем вас понимаю: разве на мне лежала в этом отношении какая-нибудь обязанность? — невозмутимо осведомился Александр Васильич.
— Обязанность! — повторила она, гримасничая, — кто же говорит об обязанности… фи!
— Но вы именно так принимаете меня, как будто я в чем-то согрешил перед вами, — заметил Светлов.
— Согрешил! — опять повторила хозяйка, с новой кокетливой гримаской. — Разумеется, согрешили: всякий молодой человек хорошего тона грешит, лишая других удовольствия своего общества.
— А вы очень уверены, что я — «молодой человек хорошего тона»? — спросил Александр Васильич, которому почему-то в настоящую минуту захотелось побесить эту провинциальную львицу.
— Иначе, я полагаю, я не имела бы чести принимать вас теперь у себя, — величаво пояснила Рябкова с очевидной досадой и недружелюбно покосилась на гостя.
— В таком случае, позвольте извиниться, что я не предупредил вас с первого шага: я к вам по делу, — сказал Светлов.
— По де-е-лу! — растянула она, снова передразнив его. — Как это мило, однако, сказано! А так, из вежливости, вы бы и не наведались к нам?
— Согласитесь, что если б только существовал подобный закон вежливости, — мне бы пришлось объехать весь город…
— Зачем же непременно «весь город», monsieur Светлов? Я полагаю, прежде к тем, кто ближе, — еще с большей досадой заметила хозяйка.
— Я так и сделал: побывал с приезда у всех своих родственников и друзей, — ответил спокойно Александр Васильич, как будто не замечая ее раздражения.
— Вы меня не поняли: я хотела сказать, что мы, кажется, на одном дворе живем с вами…
— Виноват! — сказал Светлов, — но эта оплошность не столько зависела от меня, сколько от привычки: в Петербурге — в одном доме сотни жильцов.
— О-о-о, как надо с вами осторожно!.. — опять погрозила ему пальцем Рябкова, смягчаясь почему-то. — А я, должна признаться, так желала вас видеть и познакомиться…
— Согласитесь, я не мог этого знать. Отчего же, в таком случае, вы сами не зашли к нам? — спросил Александр Васильич, придавая наивнейшее выражение своему вопросу, — матушка говорила мне, что вы знакомы.
— Фи-и!.. monsieur Светлов!! — покачала она головой, вся вспыхнув, — я не делаю визитов к молодым людям…
— Ну вот видите, мы совершенно расходимся во взглядах, — заметил лукаво Александр Васильич, — не думаю, чтоб подобное знакомство могло доставить вам какое-нибудь удовольствие.
— Ah, mon dieu! Au contraire… — защебетала хозяйка, — я сама большая охотница до всего оригинального; c'est le défaut de presque tous les jeunes gehs. Je vous assure… [15]
— Извините, я не говорю по-французски, — резко остановил ее Светлов.,
— Вы… не говорите по-французски?! Не верю, не верю! — вскричала Рябкова, делая большие глаза, и грациозно замахала руками, обнажив их чуть не до локтя.
— По крайней мере без нужды, — подтвердил Александр Васильич. — Мне кажется, на родном языке мы гораздо лучше поймем друг друга. Впрочем, виноват!., вы, может быть, француженка? — поспешил он добавить с тонкой иронией в голосе.
— Ах нет, я русская… — сконфузилась она, — но это так принято в порядочном обществе.
— Ну вот видите: ясно, что я не принадлежу к «порядочному» обществу, — рассмеялся Светлов, сделав особенное ударение на предпоследнем слове.
— Ах… вы совсем меня не поняли… — засмеялась и еще более сконфузилась Рябкова.
Ей показалось, что гость обиделся.
— Напротив, мне кажется, я совершенно вас понял, — сказал Александр Васильич холодно, — каждый имеет право называть порядочным только то, что ему; представляется таким.
