А Тимофей все шептал, доказывая:
— Я тебе говорю! Когда он работает, даже из транспортного цеха приходят смотреть. Счетоводы приходят! Ничего не понимают, а приходят!
Илья даже и не знал, что вот стоят здесь Василий и Тимофей и смотрят на него во все глаза. Даже и не взглянул на них, подошел прямо к Степану Абакумовичу. Рабочие обступили двух мастеров. Илько что-то сказал, нагнулся к Степану Абакумовичу, улыбнулся худощавым, в грязных подтеках, лицом. Сзади него сдержанно засмеялись. А Степан Абакумович солидно налег спиной на перила, сощурил глаза и не спеша заговорил о козле, о том, что печь его — старая, теряет много тепла и металл у стенок густеет, козлится.
— В воздух все гоните, дядя! — закричал Илько сквозь звон печей. — Только поэтому! На первой печи можно еще работать!
Тогда Степан Абакумович ткнул его в грудь трубкой и резонно заметил:
— Ты не кричи, — и даже закрыл глаза, ожидая, пока все успокоятся. — Ты не пробовал на старой печи температуру держать? То-то и оно. Попробуй, тогда узнаешь.
— Я возьму вашу печь и дам тонну! — закричал Илько и посмотрел на своих ребят: — Дадим тонну? Думаете, не дадим? Где инженер? Товарищ Селезнева! — он выбежал из круга. — Идите к нам скорей!
Подошла маленькая полная женщина в оттопыренном комбинезоне, узко перехваченном в поясе. Она смело протолкалась в круг рабочих и сразу успокоила всех ясной домашней улыбкой.
— Позвали женщину спорщиков мирить? Кто же тут спорит? — Селезнева весело оглянулась, задев каждого спокойным, милым взглядом. — Опять Илько со Степаном Абакумовичем?
— Да, да, товарищ Селезнева. Спорим! — сказал Илько, наклоняясь к ней. — Можно с первой печи тонну снять?
— Идеально — тонна двести. Но первая печь — это же старушка!
— Меняемся? — предложил Илько.
— «Меняемся!» — Степан Абакумович усмехнулся и стал едко смотреть в сторону, постукивая носком сапога. — «Меняемся!» Это тебе не зажигалка! — он рассердился и, вытянув голову вперед, пошел к своей печи.
Илько в два шага нагнал его.
— Честное слово! Дам тонну! Степан Абакумович!
— Ну что, ну что, ну что прилип? — старик остановился. — Тебе же сказали старая. Бери! Забирай ее совсем! Был на первом месте — съедешь на последнее. И бригаду всю утянешь за собой. Бери!
Через две недели Степан Абакумович принял вторую печь — Илько настоял на своем! В первую же ночь старик дал на новой печи рекордную плавку — девятьсот двадцать килограммов. Он сам завалил печь шихтой и все три часа ходил вокруг ванны, не выпуская лопаты из рук. Степан Абакумович был сердит, охрип, колючим басом он покрикивал через плечо на рабочих.
Выпустив первую плавку, он сам взвесил слиток и, оставив у печи маленького Тимофея, приседая на слабых ногах, побежал вниз смотреть плавку Ильи.
Он немного опоздал. Илья уже выпустил металл и теперь стоял перед сияющей изложницей, словно у изголовья больного, неподвижный и прямой: очки на лбу, темные глаза, околдованные умирающим в изложнице огнем, остановились. Старик определил на глаз: «Не больше семисот».
Вот когда остыл весь мстительный задор Степана Абакумовича. Он несколько раз взглянул на Илью снизу вверх, но так ничего и не сказал, не решился.
В этот момент на лесенке показался Василий. В последние дни он словно влюбился в Илью — бледный, ходил за ним и присматривался. Было похоже, что он догадался кое о чем, хотя Поля ничего не сказала ему тогда, при встрече, и Степан Абакумович честно хранил ее тайну.
Василий остановился, повел глазами на Илью.
— Все по местам! — резко крикнул ему старик.
Но и этот тревожный, горький крик Илью не пробудил. Он не заметил и рабочих, которые подошли, чтобы укатить изложницу. Не взглянув на Степана Абакумовича, он повернулся, стал подниматься по лесенке. И старик, разводя руками, пошел за ним. «Черт, — подумал он. — Вот так всегда у мужиков. Ни понять, ни утешить. Ни понять, ни слова доброго сказать не умеем!»
Илько остановился у своей печи, присел на корточки и замер, не сводя глаз с электродов.
— Что смотрите? Заваливайте шихту! — крикнул Степан Абакумович его бригаде.
Из пультовой вышла к ним маленькая женщина — инженер Селезнева. И с нею Поля в своем черном халатике с подвернутыми до локтей рукавами. Поля, став к Илье боком, быстро и сердито взглянула на него такими любящими глазами, что Степан Абакумович даже оглянулся — не стоит ли здесь этот несчастный жених? А тот, как назло, стоял у него за спиной, и знакомая странная улыбка — не улыбка блуждала на его красивом бледном лице.
— Упрямец! — сказала Селезнева, наводя на Илью круглое синее стеклышко. — На него, как на огонь, смотреть надо!
И всем сразу стало легче от ее спокойного, домашнего голоса.
— Ничего, Илюша, мы ее отремонтируем, твою старушку. — Селезнева опять навела на него стеклышко. — Вот кого я буду ставить в пример своим сыновьям! Я знаю, что он сейчас думает, — она загудела басом: «Хватит! Поеду на Магнитку!» — и засмеялась. — Ну, ты, мастер, проснись! Как, по-вашему, Степан Абакумович, бросит он когда-нибудь хлопцев своих, нас с вами? Пусть это даже Магнитка!
— Меня? — Степан Абакумович вздохнул. — Меня, пожалуй, бросит. — Он посмотрел Илье прямо в глаза. — Бросишь меня, стервец? — И пошел на него с кулаками.
Получив от старика удар в грудь, Илько, наконец, очнулся. Он широко расставил руки и, обняв Степана Абакумовича, встал, поднял его в воздух, и все рабочие в цехе загремели, зазвенели железом и закричали «ура», подбрасывая вверх рукавицы.
С этого вечера Степан Абакумович стал чувствовать у себя за спиной неприятно пристальный взгляд Василия. Моторист был странно послушен, проворные движения его выдавали твердую решимость. И старик, глядя на него, скреб щеку. Ему не хотелось, прямо руки не поднимались нанести новый удар Илье. Именно удар — Илько не мог ни о чем даже догадаться.
Но белокурый контролер стоял у мастера за спиной и, отобрав лопату у Тимофея, молча командовал всем на удивленье, подбрасывая шихту, сортировал известь не хуже Степана Абакумовича. У печи о нем уже говорили: «наш ударник». Он нравился рабочим, непонятное мастеру веселье напало на них, на его «чертей». Ни на минуту не останавливаясь, они бегали от весов к печи, от печи к весам, подтаскивая шихту.
— «Тонну сниму!» Брось загодя хвалиться! — вызывающе на весь цех орал из темноты Тимофей. — Как будто мы не могли на той печи, на старушке, что-нибудь сделать!
— Слышь, Илько! Ты на этой, на новой, тонну сними попробуй! — кричали рабочие, с ходу высыпая перед Василием шихту, переворачивая ящик.
— Хо-хо-хо! — гулко отозвался Тимофей, потирая руки, проходя мимо, поглядывая то на Василия, то на соседнюю печь. — У нас тоже работать умеют!
— Прекращай базар! «Хо-хо-хо!» Петухи! — резкий басок Степана Абакумовича обрывал страсти, и у печи наступало вполне приличное молчание. Но дела это не меняло — старик видел: будет, будет новый удар Илье.
Пришел месяц май. Ночи стали еще светлее. Как по команде, зацвела сирень по всему чисто подметенному заводскому двору. У ворот вывесили доску с фотографиями лучших людей завода, и там, где всегда был портрет Ильи, теперь была приклеена фотография всем известного осанистого старичка с пробором посредине — Степана Абакумовича.
Однажды, когда Степан Абакумович пришел в цех принимать смену, на лестнице в темном месте его встретил Василий. Он остановил мастера, и старик сразу опустил глаза — странно, но он все еще не мог смотреть в лицо этому рыболову.
— Дядя, под наш рекорд заложена мина, — сказал Василий.
— Это что же такое, какая мина? — старик, не глядя на него, попробовал пройти наверх, но и рыбак сделал шаг наверх и опять загородил дорогу.
— А такая. Это хлопцы говорят. Он будет прогревать печь. Утоплять будет огонь до дна.
— Как же это он будет утоплять? — Степан Абакумович упрямо глядел вниз, постукивая носком сапога.
— А так, — Василий заторопился. — Известь плохо проводит ток. Понятно? Он электроды теперь известью закрывает — огонь-то и уходит вниз. Вот что. Весь огонь внутри, калории все…
— Ну и что же? — отчетливо спросил Степан Абакумович.
— Он еще одно дело придумал, дядя. Они сейчас обсуждали. Селезнева говорила — правильно.
— Еще раз: ну и что же?
— Так нам же надо сразу это… У меня тут записано, как и что. По часам. Что же — знамя ему отдадим?
— Значит, записано. Хм. Ну-ка покажи. — Степан Абакумович заинтересовался. — Дай сюда! — вдруг гаркнул он, багровея. — А мы вот сейчас спросим ребят, бригаду спросим! Мол, Василий предлагает… Сам не может, так предлагает готовым попользоваться.
Василий порозовел, и так, в молчании, они стояли на лестнице целую минуту.
— Ты бы рад ему финик поднести! — сказал, наконец, Степан Абакумович, разрывая записку Василия. — У нас социалистическое соревнование. Люди красоту показывают. А у тебя с ним что? Вот за это я и не могу смотреть в твою физиономию. Закури, Васька, не обижайся, правду говорю.
