не была изобретена после их демонтажа, ее изобретение предполагало их демонтаж. Интересно в этой связи почитать размышления социолога Марселя Мосса о несправедливости культурного империализма, пангерманского или панславянского движения, пытающегося навязать "доминирующую цивилизацию составному обществу". Гуманному и образованному человеку Моссу и в голову не приходит, что его критика может быть применима и к Франции.
Все эти трудности возникают, как мне кажется, потому, что теория нации и родины слишком жесткая, а значит, слишком хрупкая. Иными словами, ее обобщения особенно часто рушатся под тяжестью исключений, которые в данном случае не доказывают правило, а раскалывают его. Все привычные образы патриотизма и государственности основаны на единстве. Подвергать сомнению предположение о единстве - все равно что Психее держать свет над спящим Амором. Амор должен уйти. Единство исчезает. Возможно, спасение кроется в альтернативной формуле, достаточно точно предложенной фольклористом Арнольдом Ван Геннепом. По мнению Ван Геннепа, нация - это совокупность коллективных тел, находящихся в процессе вечных изменений и в постоянно меняющихся отношениях друг с другом. Статический взгляд на нацию как на точную сущность, которая, будучи однажды сформированной, в дальнейшем стабильна или находится под угрозой разложения, заменяется бергсоновской моделью непрерывного взаимодействия, гораздо более близкой к тому, что происходило в действительности.
Цель моих рассуждений в этой главе - не доказать, что французы были непатриотичны, а продемонстрировать, что у них не было единого представления о патриотизме ни во время революции, ни в любой другой период нашего времени, и что патриотические чувства на национальном уровне, отнюдь не инстинктивные, должны были быть усвоены. Они усваивались с разной скоростью в разных местах, в основном в течение второй половины XIX века. Когда в 1881 году учитель из Кастельно (Лот) заявил, что Франция движется к единству, он, конечно, был прав. Но когда он делал из этого вывод, что местная история должна быть упразднена, слита, потеряна в истории нации, единого французского народа, он был преждевременен. И ошибался. Но он делал то, что считал своим делом. Он и его товарищи выполняли свою работу настолько добросовестно, что до самого последнего времени не было и намека на что-то другое. И все же внутри страны у Кастельно и ему подобных тоже была, есть своя история.
Глава 8. ОБРАБОТКА ЗЕМЛИ
Не стоит сожалеть о тех вещах, даже самых прекрасных, которые были сделаны после того, как вместе с ними ушла небольшая тоска и усталость человека.
-РЕНЕ БАЗИН
На протяжении всего XIX века и в первые десятилетия XX века сельское и аграрное население составляло большинство во Франции. С этим согласны все. Но цифры разнятся в зависимости от того, как определять это население. Наиболее часто приводимые данные являются и наименее информативными. Согласно официальному определению, городским считается любой населенный пункт с населением 2 тыс. человек и более, и, исходя из этого стандарта, в 1851 году три четверти населения Франции проживало в сельской местности, к 1901 году соотношение сельского и городского населения изменилось примерно на 3:2, а в 1921-1929 годах городское население несколько превзошло сельское". Сложность, конечно, заключается в том, что некоторые населенные пункты с населением менее 2 тыс. человек были, по сути, малыми городами, а некоторые с населением более 2 тыс. человек оставались в основном сельскими. Например, бург в Провансе или Лангедоке имел бы больше городских черт, чем бург такого же размера в Лотарингии. По этой причине такие цифры полезны лишь для того, чтобы обозначить и в некоторой степени проследить общую тенденцию.
То же самое относится и к более точным статистическим данным. Во-первых, потому, что они тоже разнятся; об этом свидетельствуют недавние работы Теодора Зельдина и Ж.М. Майера, которые хотя и согласны с тем, что в аграрном секторе французской экономики в конце XIX в. была занята наибольшая часть населения, но расходятся во мнениях относительно того, какова была эта доля". Но никто не оспаривает, по крайней мере, того, что в абсолютных цифрах активное сельскохозяйственное население продолжало расти до конца века. Как видно из табл. 1, в 1896 г. в сельском хозяйстве, рыболовстве и лесном хозяйстве зарабатывало на жизнь больше людей, чем в 1856 или 1876 гг. (да и вообще когда-либо ранее). Согласно таблице, они уже не составляли подавляющего большинства трудоспособного населения, как это было во время Крымской войны, но с учетом людей, обслуживающих их в небольших городах, расположенных в сельской местности, население Франции по-прежнему было преимущественно сельским.
И даже если речь идет только о некоторых частях сельскохозяйственного населения, в самых настоящих сельских и наименее развитых районах, она затрагивает жизнь многих французских мужчин и женщин. Меня интересует то, как изменились их работа и методы работы, и что это предвещало для их образа жизни и мышления.
Время от времени я буду прибегать к статистическим данным, но следует помнить, что статистика того периода - это в лучшем случае наводящие на размышления показатели. Как заявил префект Креза в 1873 г., процесс сбора статистики еще только оттачивался и был не очень надежным. Охват населения, как правило, был неравномерным. Показателям производительности труда нельзя было доверять из-за неполноты данных и нежелания крестьян предоставлять точные сведения. Даже в таких крупных официальных мероприятиях, как переписи населения, ориентиры так часто менялись, что их результаты трудно использовать для сравнения за несколько лет. Только глубокие исследования, посвященные конкретным местностям, подобные тем, которые сегодня доступны историкам раннего нового времени, позволят получить необходимую нам детальную информацию. До тех пор, да и после этого, поскольку местная вариативность бесконечна, любые выводы поневоле носят умозрительный характер. Ситуация, когда информация явно неполна, заставляет нас признать то, чего в других обстоятельствах мы могли бы постараться избежать.
После 1789 года ничто уже не будет прежним, утверждает Эрнест Лабрусс в сборнике 1970 года, посвященном экономической истории дореволюционной Франции. И все же больше всего в сельском хозяйстве первой половины XIX века поражает то, как мало в нем изменилось: упорное выживание и безразличие к событиям, происходящим в политической сфере. Вслед за Лабруссом, по общему мнению, сельская экономика мало изменилась после революции, до середины века не произошло радикальных изменений ни в структуре земли, ни в технике труда, ни в производительности. Методы земледелия Июльской монархии, писал один из агрономов того времени, были сопоставимы с методами алжирских арабов: "немногим лучше, чем у ирокезов и татар". Примерно в то же время (1836 г.) офицер, проводивший рекогносцировку территории между Олороном и Наварренксом в Беарне, просто переписал отчет интенданта от
