война была встречена, по крайней мере, в начале, с "военным духом", "воинственными песнями", "энтузиазмом" и "праздничным настроением", как писала газета Франш-Конте* . Но газеты того периода - источник неопределенный, во-первых, потому что они выражали ту эмоциональную реакцию, которую можно было ожидать в данных обстоятельствах, а во-вторых, потому что они отражали городские настроения, которые в данном случае были несколько двусмысленными. Города по-своему смотрели на происходящее, о чем можно судить по редакционной статье газеты La Franche-Comté: "Лучше покончить с этим. С 1866 года дела идут не так, как раньше". И хотя, например, в Дубе все местные газеты всех мыслимых направлений до июля 1870 г. были непоколебимы в своем воинственном энтузиазме и национальном негодовании, они продолжали публиковать объявления компаний, предоставлявших замену нежелающим идти в армию, В статье говорится о том, что "замечательное патриотическое возбуждение", вероятно, можно было обнаружить в маленьких городках, где местный оркестр часто провожал новобранцев, старики, женщины и девушки провожали их до следующей деревни. Но, во-первых, сколько сюжетов, свидетельствующих об обратном, попало бы в печать? А во-вторых, насколько далеко за пределы города распространялись подобные настроения даже в разгар военной лихорадки?
Иконоборческие взгляды Артура де Гобино на события того времени отражают не только сильные предрассудки, но и его личные впечатления от того, что он видел вокруг себя. По его словам, правительство изо всех сил пыталось убедить всех в том, что французский народ в целом горит желанием прогнать захватчиков, но "массы упорно считали, что это не их дело". Жорж Санд в своем загородном убежище запечатлела в июле 1870 г. контраст между Парижем, "кипящим энтузиазмом", и провинцией, где преобладали чувства растерянности и страха. В Ардеше: "мало энтузиазма", "плохой прием призывников", "общее негативное отношение". В Лимузене, хотя буржуазия и городские рабочие были за войну, крестьяне быстро выступили против нее, против призыва и налогов. При продолжении войны начались беспорядки: "Долой республику! Да здравствует император! Да здравствует Пруссия!". К сентябрю в центре стали говорить о том, что люди хотят прекращения войны: "мир любой ценой". В более уязвимых районах - Суассонне, Бовезис, Вексин - жители упорно отказывались вступать в местную национальную гвардию. Если верить Гоби-Но, каждый житель 37 коммун его сельского кантона
В Шомон-ан-Вексене настаивали, что ни при каких обстоятельствах не пойдут воевать с пруссаками. Известны случаи, когда жители французских деревень даже отказывали французским войскам в еде и отдавали ее немцам, которых они боялись больше. Крестьяне возмущались всем, что угрожало их безопасности и дому, и, пожалуй, больше всего - набранными в городах французами-тирерами, чьих грабежей они боялись и чьи безрассудные угрозы оказать сопротивление врагу вызывали все более враждебную реакцию. К сентябрю жители деревень, опасаясь немецкой расправы, доносили на партизан врагу, приводили вражеские войска к их укрытиям и местам засад или сами арестовывали их и выдавали. Даже если Гобино исказил истину в своих целях, недавняя докторская диссертация подтверждает общее впечатление от его рассказа; а офицеры, проводившие разведку местности в 1870-х годах, явно впадали в отчаяние при мысли о том, что может ожидать армию в случае конфликта".
Когда Леонс де Вогийе направлялся в Версаль после заключения предварительного мира в Бордо, он отметил облегчение и счастье крестьян Перигора и Лимузена. Потребуется некоторое время, чтобы внушить крестьянам, что Эльзас и Лотарингия имеют для них значение. Возможно, как предположил один англичанин в 1880-х годах, патриотическая реакция была прямо пропорциональна немецкому присутствию: слабая там, где немцы были далеко, сильная там, где они приближались. Конечно, верно, что в некоторых регионах немецкая угроза практически не влияла на темп жизни. Например, в одной из айнских деревень мы имеем семейный дневник, в котором тщательно отмечены события года, урожай, цены и условия, но нет ни одного упоминания о войне. Не упоминается и дневник магистрата, вышедшего в отставку, в котором он просто отмечает: "Говорят, что в Париже провозглашена республика".
А что же свидетельствует об откровенном антипатриотизме? Мы находим несколько случаев, которые подходят или очень близки к этому. Мадам де Гобино в Уазе, похоже, больше боялась французских мародеров, чем пруссаков. Да и ее муж не слишком плохо помнил немецкую оккупацию. В Нор-Манди Флобер с отвращением отмечал "всеобщий крик буржуа: "Слава Богу! Пруссаки здесь!". В Нанси именно рабочие при сдаче города кричали: "Долой французов! Да здравствует Пруссия!". А когда немецкие войска расположились в школе для девочек в Бар-сюр-Сен (Об), к ним постоянно приходили дети, которые учили их "Марсельезе" и даже купили немецко-французский словарь, чтобы общаться с солдатами. Апатия, сотрудничество или простая человеческая природа
В итоге мы имеем разноречивые свидетельства, и, вероятно, можно привести и другие примеры, свидетельствующие о глубоком патриотическом горе или, по крайней мере, шоке, особенно среди городского населения. Однако есть один впечатляющий признак того, насколько мало война повлияла на народное сознание в сельской местности, - холмсианский признак отрицательной вариации "собака не лает": практически не сохранилось народных песен, хранящих память о страшном годе, и ни один эпизод 1870-71 годов, похоже, не зацепил народное воображение настолько, чтобы сохраниться в легенде".
Вполне естественно, что время и смена политических ветров должны были убедить многих в ретроспективе, что условия были хуже, чем на самом деле, и что их патриотизм был глубочайшего порядка; что то, что восьмилетнего ребенка вел в школу баварский солдат, было настоящим унижением; что человек делал, видел и чувствовал все так, как требовала новая национальная ортодоксия. В итоге большинство людей, похоже, восприняли войну как неприятность и встретили ее окончание с облегчением.
Еще более удивительно то, как быстро росли сепаратистские движения на вновь присоединенных территориях. Савойя, проголосовавшая за присоединение к Франции в 1860-х годах, к 1870 году практически не ассимилировалась - об этом хорошо знали солдаты и чиновники, с которыми обращались как с ковровыми мешками и которые испытывали "несправедливую ненависть савойцев ко всему, что носит имя Франции". Савойцы храбро сражались в 1870-71 годах, но "за исключением отъезда нескольких солдат" неожиданная война, быстрое и еще менее ожидаемое поражение мало повлияли на местную жизнь: "Все происходило как бы в далеком сне". Когда же сон превратился в кошмар и нависла угроза немецкой оккупации, некоторые савоярские группы потребовали принятия решительных мер: оккупации швейцарскими войсками, отделения от Франции, провозглашения нейтральной автономии. В феврале 1871 г. в Бонневиле местный республиканский комитет обсуждал возможность присоединения к Швейцарии. Историк Жак Лови описал трудную борьбу Гамбетты за то, чтобы убедить своих сторонников-республиканцев в том, что понятие "Франция" превыше любого режима, и
