с одиннадцати вечера до трёх утра, а ты его на крокодильи слёзы тратишь. Ещё раз увижу опухшие глаза — да было бы из-за чего реветь! — пеняйте на себя, Алина Дмитриевна!
— Так точно, — вяло отдаю по-военному честь и отправляюсь в ванную — на помывку.
Когда с водными процедурами покончено, заползаю под одеяло и сворачиваюсь клубочком, подложив ладони под щёки. Вспоминаю всё, что сказала мне ба, и с тяжёлым вздохом тянусь к телефону. На экране высвечивается очередная куча сообщений от близняшек, которые я игнорирую — в первый раз, что ли… — и три пропущенных от Сашки. Последний звонок был сделан аж восемь часов назад — наверно, решила больше не трогать меня, пока я сама с ней не свяжусь. Набираю ей сообщение в три слова — «Я в порядке» — и прячу гаджет под подушку.
19
Проснувшись в несусветную рань — кажется, ещё даже петухи не кричали — сажусь на кровати и потираю сонные глаза. Я не выспалась ни капельки, во рту было сухо, а глаза видели глюки, потому что передо мной сидела расплывающаяся фигура Стаса.
— Ты даже в глюках мне надоедать собрался? — ворчу вслух.
Может, он провалится куда-нибудь, если я крепко-крепко зажмурюсь?
— Я же не виноват, что ты обо мне мечтаешь, — тихо смеётся.
— С чего бы? Я ещё даже не проснулась. И вообще, тебя сюда никто не звал.
— Уверена?
Вопрос как будто эхом разлетается по комнате, и я быстро моргаю, а когда открываю глаза, стул напротив, где только что сидел глюк, пустеет. Это я что же, серьёзно думала о нём, что он мне даже примерещился? Или просто ещё не до конца проснулась, и сон меня преследует? Наверно, всё-таки второе, потому что я не собиралась признаваться в мечтаниях о Стасе, даже если бы это была правда, хотя это не так. Но то, что он не оставляет меня в покое даже на расстоянии, не сказать, что бы радовало. И вообще, если рассуждать логически, мы с барином даже не разговаривали толком как нормальные люди. Тот роковой разговор был единственной длинной и вразумительной беседой, но Стас как-то слишком лихо решил брать быка за рога, не удосужившись хотя бы почву сперва прозондировать.
Так откуда взяться симпатии, если мы даже толком друг друга не знаем? А вдруг он во сне храпит? Или разбрасывает по комнате носки? Или раскидывает конечности, пока спит? Я, вообще-то, люблю, когда много свободного пространства на кровати, и можно лежать в любой позе, не злясь, что кто-то занял твою подушку или заехал тебе рукой в челюсть.
«Знаешь, Алина Дмитриевна, всё это звучит как одна большая отговорка», — вклинивается в мой внутренний монолог второе «Я». — Сидишь тут в одиночестве и как будто сама себя уговариваешь в это поверить…»
— А ты вообще захлопни варежку! — злюсь. — Только с собой начать разговаривать мне для полного счастья и не хватало!
Чтобы переключиться, умываюсь, целую вечность чищу зубы и тщательно пережёвываю свой завтрак, считая про себя количество укусов. Бабушки нигде не видно — должно быть, повела Розу в поле? — и я достаю ноутбук, чтобы потратить время с пользой и посидеть немного над дипломом. Интернета в этой глуши отродясь не было, но в школьные годы он мне и не был особо нужен, даже когда пошли все эти «аськи», в которых мои одноклассники переписывались, стоя друг напротив друга. Меня больше прельщало лазание по деревьям и крышам чужих сараев, ловля жуков на соседнем поле и строительство шалашей между деревьев в лесу через дорогу. Одноклассники всё моё детство пытались меня убедить в том, что я ущербная, потому что от них отличаюсь, но мне передалось немного маминого упрямства, и свою свободу я видела по-другому.
Через три час от всяких психологических терминов мои мозги завязываются бантиком, и я выхожу на улицу, чтобы проветрится. Выхожу за калитку и просто топаю вперёд до тех пор, пока вдалеке не начинают маячить знакомые синие стены местного магазинчика, в котором работала моя двоюродная тётка, и ещё издали замечаю дорогущий внедорожник, который отъезжал от магазина, пытаясь понять, к кому такие важные люди могли приехать. Здесь уже давно жили только старички, вся молодёжь разъехалась, а те, кто изредка сюда приезжали погостить, не обладали достатком, чтобы на таких машинах разъезжать. Поддавшись какому-то первобытному инстинкту, прячусь за небольшим кустом и выхожу на дорогу, только когда машина скрывается за поворотом. Пожимаю плечами: может, просто заблудились, а может, кто-то из богатеев решил купить здесь старенький домишко и отгрохать шикарную дачу подальше от цивилизации, чтобы изредка отдыхать от суеты.
Тётя Анжела встречает меня радостными охами и расспрашивает о жизни в «большом городе». Я рассказываю всё только в общих чертах, не вдаваясь в детали, и интересуюсь своими сёстрами, которые в прошлом году пошли в первый класс. Тётя удивляет меня новостями о том, что недавно с ней связывалась моя мама, которая разговаривала так, словно куда-то торопилась, а на прощание перевела ей приличную сумму денег. Я верю в эту сказку о маминой доброте лишь потому, что Анжеле незачем меня обманывать и сочинять такие истории, но такой поступок со стороны моей родительницы ввергает в шок и слегка обижает.
Ко мне она никогда так не относилась.
Прощаюсь и плетусь по той же дорожке обратно, не переставая думать о матери. Вспоминаю наш с бабушкой вчерашний разговор и честно пытаюсь не обижаться на неё за то, что она на меня наплевала, продолжая параллельно поддерживать человека, с которым при моём младенчестве даже не разговаривала, но получается из рук вон плохо. Поворачиваю на свою улицу и замечаю всё тот же внедорожник, стоящий на обочине возле… Нет, не может быть…
Ускоряю шаг и к дому буквально подбегаю; входная дверь приоткрыта, на входе висит кусок шторки, чтобы насекомые внутрь не залетали, и я немного путаюсь в ней, когда вхожу в дом. Голоса слышатся из кухни, и я с гулко колотящимся сердцем рисую в голове жуткие кадры. Кто к нам приехал? Нас хотят выселить и снести дом? Бабушка решила продать его и переехать? Кто-то из наших родственников внезапно разбогател и вспомнил о нас?
Я получаю ответы, как только вхожу на кухню — точнее, даже раньше, потому что этот голос я ни с кем не перепутаю.
— Что ты здесь делаешь? — не слишком дружелюбно спрашиваю… Стаса.
Тот потягивал парное козье молоко, лениво развалившись на стуле. На нём были обычные
