В эту первую весну, пока сеяли ячмень, чтобы было на чём продержаться зиму, царь Ромул нашёл время лично поговорить с каждым из подданных. До Марка очередь дошла одним из последних. Изгнанник без роду и племени, даже без собственного меча, он был в городе человеком незначительным, однако царь расспрашивал его о жизни подробно и внимательно, словно какого-нибудь вельможу.
Они беседовали в грубой бревенчатой хижине царя, сидя на чурбаках у жаровни с углями. Прежде всего Марку пришлось объяснять, как он оказался один на свете.
— Господин, то есть государь, — беспокойно начал он, решив сразу рассказать самое худшее, чтобы потом не обвинили, что он что-то скрыл. — Меня выгнал отец, а моё имя вычеркнули из списка воинов нашей деревни, но я не сделал ничего плохого. Просто отец боялся, что я совершу преступление, если останусь.
— Как это?
— У меня была молодая мачеха, государь.
— Ясно. Но если ты говоришь, что ничего дурного не сделал, почему он лишил тебя даже поддержки родичей? Ведь достаточно было просто отослать подальше.
— Сначала так и хотели. Но потом мы поругались, я наговорил лишнего, и отец сказал, чтобы я не смел больше оставаться ни минуты. Вообще-то меня собирались отправить со Священным поколением; у вас в Альбе есть такой обычай? Все, кто родился в священном году, когда вырастут, должны переселиться, и берут с собой скотину того же года. По возрасту я не подхожу, но меня бы взяли. А тут случилась эта ссора, отец погнался за мной с палкой. Я уже не мальчик, чтоб меня бить, но не мог же я дать сдачи. У нас в деревне не полагается поднимать руку на отца.
— Нигде не полагается, — ответил царь. — И всё-таки, неужели он правда хотел тебя выгнать? Кто будет продолжать род?
— Старший брат. Наверно, надо сказать «Бывший», теперь ведь у меня никого нет. И никакого имущества, только щит и копьё, да и то потому, что их подарил брат матери, и отец не мог их забрать. Но в первой же битве я добуду меч.
— Верно, меч тебе нужен, а если хочешь занять достойное место в войске, то и шлем. И правильно, что ты решил добыть их сам. В чём ещё ты нуждаешься, в чём тебе могу помочь я?
— Во всём, но это совсем немного: кусок земли, чтоб выращивать ячмень, угол, где хранить добычу, крыша, под которой спать в безопасности, и товарищи, чтобы отомстили, когда меня убьют.
— Это я могу тебе дать, но не больше. Тебе необходимы родичи, которые бы за тобой смотрели, ухаживали, если заболеешь, а в случае чего выкупили бы из плена. Три тысячи граждан не могут тобой заниматься, словно ты всем им брат, поэтому завтра вступай в какой-нибудь род. Я решил разделить граждан на тридцать родов, выбирай любой и держись со своими. Заодно получишь родовое имя; старое я не спрашиваю, называть его не к добру, раз его у тебя отобрали. Больше ничего?
— Нет, государь... Или только одно. Я знаю, что ты один из самых удачливых людей на свете. Не можешь ли сделать что-нибудь, чтобы боги опять стали ко мне милостивы? Должно быть, они гневаются, раз я так беден и одинок.
Марк сам удивился своим словам. Раньше он гордился собственной независимостью, на все эти сказки о гневе богов только посмеивался свысока и считал, что их придумывают старики, чтобы держать молодёжь в узде. А теперь некому стало замолвить за него словечко перед потусторонними силами, и он почувствовал себя совершенно покинутым.
— Ты разделишь счастье города, — ответил Ромул. — Больше я ничего не могу сделать, но ты убедишься, что этого вполне достаточно. Долю моего личного счастья ты не захочешь, если боишься отцовского гнева: я довольно-таки сильно обидел богов родства, хотя поступил справедливо и не боюсь держать ответ.
— Что ж, спасибо, государь. Теперь я в безопасности за стеной и будет кому за меня отомстить — это немало. А с богами придётся наладить отношения самому.
— Даже здесь город может тебе помочь. На мне смерть брата, но мои предки владели могучими святынями. Скоро я перевезу их в Рим и научу всех римлян служить богам. Вот кончится сев — и увидишь.
На другой день Марк выбрал себе род из тех тридцати, на которые Ромул разделил всех граждан. Казалось странно: называть отцом двадцатилетнего юношу, но иначе в род было не войти — пожилых людей в городе не было. Эмилий, аристократ из Альбы, которому на родине будущее не сулило ничего из-за бедности семьи и множества старших братьев, был очень рад получить под покровительство ещё одного человека. Он любезно сказал Марку, что тот может взять второе имя «Эмилий» и считать себя его полноправным сородичем, но добавил, что жертвы за весь род имеют право приносить только те, кто действительно принадлежит ему по крови. Как только удастся раздобыть писца — никто в городе писать не умел — надо будет составить дополнительный перечень новых родичей, чтобы их потомки знали своё место и помнили, что главенство никогда к ним не перейдёт. Это было достаточно честно, и уж куда лучше, чем вообще не иметь рода, и Марк Эмилий с готовностью согласился.
Поля засеяли, ячменём можно было не заниматься до жатвы, но Ромул не повёл войско, как ожидали, грабить этрусков. Он объявил, что сперва надо укрепить счастье, воздав почести богам. Для начала он доставил из священного латинского города собственных родовых Ларов. Говорили, что их привёз в Италию из разрушенной Трои праотец Эней, первый известный предок царя Нумитора, в те давние времена, когда Народы моря разоряли все божественные города. Но появились эти святыни ещё раньше. До основания Трои их домом был волшебный остров Самофракия, а ещё раньше, в самом начале мира, богиня дала их в приданое дочери, которая вышла за смертного. Ромул вёл свой род от этой богини; впрочем, почти у каждого, если достаточно глубоко проследить его родословную, найдётся божественный предок. Марка поразило не божественное происхождение святынь, а их невероятная древность.
Выглядели они не слишком впечатляюще. В начале процессии несли большую глиняную урну, вроде тех, в какие кладут пепел покойников. Зрители были разочарованы — хотя и старая, урна вполне могла оказаться пустой, — но Ромул объяснил, что внутри очень древнее деревянное изображение Девы, подарок богини, его прародительницы, смертному зятю. Прорицатели не советовали показывать подарок народу, чтобы божественное счастье не рассеялось в толпе. Они предсказали, что пока изображение в сосуде, город не захватят враги.
За таинственной урной на других носилках несли древний позеленевший наконечник копья — символ, а может, и тело бога-копьеносца Квирина и два обвитых змеями посоха из бронзы. Эти были куда внушительнее. Никто не знал, какие силы они воплощают, такое не связывают ни с Девой, ни с Матерью, ни с Небесным отцом, но змеи — жуткие существа, а уж бронзовые змеи наверняка имеют огромную колдовскую силу. Новые сверхъестественные защитники очень воодушевили граждан.
Но Ромул на этом не остановился. Он хотел обеспечить городу всю поддержку, какую только изобрели мудрецы. На болотистом пустыре между холмом и рекой он начертил гадательным посохом круг и велел каждому бросить туда горсть земли со своей родины. Многие предвидели такую необходимость и захватили из дома горшок с землёй, но многие, как Марк, зачерпнули наугад пригоршню грязи в знак того, что пока не стали римлянами, домом им был весь белый свет.
Когда была насыпана куча, Ромул поколдовал над ней и объявил, что отныне она будет называться Мундус, потому что это средоточие всего населённого мира. Взволнованные зрители стиснули амулеты, а Ромул взял бронзовую кирку и принялся копать в насыпи яму, уходящую глубоко в болото. Наконец он остановился, велел помощникам подать запечатанную урну и опустил на дно, где ей надлежало остаться навсегда. Потом яму завалили громадным камнем. Ромул объяснил, что теперь это проход в Нижний мир, вообще его лучше держать закрытым, но время от времени камень будут отваливать, чтобы проводить духов обратно из мира живых. Царь будет решать, когда придёт время это делать.
Итак, люди были связаны со всеми богами, с небесными через предметы в Священной сокровищнице, с подземными через Мундус, открывающий и закрывающий вход в Царство мёртвых. Молодой город получил надёжную защиту.
Не запускали они и дела посюсторонние: Ромул следил, чтобы подданные всё время были заняты. Первое лето они валили и втаскивали на холм буки и скоро укрепили вал и ров вокруг поселения отвесной стеной из мощных брёвен. Поэтому, хотя Ромул и требовал, чтобы город в его честь называли Римом, жители обычно говорили о своём холме «палисад» — Палатин. Другим палисадом увенчался крутой холм неподалёку, Капитолий, на котором выкопали колдовскую окровавленную голову. Там постоянно жил небольшой гарнизон — как крепость Капитолий был куда сильнее Палатина, хотя и слишком мал для города.
