Ложь. Все ложь. Фальшь и ложь.
Внезапно Джея охватил дикий, неразумный гнев. Вся боль и смятение последних месяцев: уход Джилли и предательство Джо; родители, он сам, его школа; Зет; Гленда и ее шайка; осы; его злость на все на свете — на мгновение слились в единый всплеск боли и ярости. Он разбросал журналы по полу, пиная и давя страницы. Он оторвал обложки, втоптал картинки в грязь и пыль. Содрал карты со стен. Перевернул пустой комод для семян. Сбежал в погреб и уничтожил все, что нашел: бутылки, банки, фрукты и спирты. Под его ногами хрустело битое стекло.
Как мог Джо лгать?
Как он мог?
Джей забыл, что это он сбежал, это он потерял веру. Обман Джо — вот и все, о чем он мог думать. Кроме того, он ведь вернулся? Он вернулся. Но если здесь и было волшебство, оно давно ушло.
Спина болела — должно быть, потянул, когда бушевал в погребе, — и он вернулся в кухню, вялый и бесполезный. Он порезал руку осколком стекла. Попытался смыть кровь в раковине, но воду уже отключили. И лишь тогда заметил конверт.
Конверт был аккуратно прислонен к сушилке у окна, рядом с высохшим куском дегтярного мыла. Имя Джея было написано на конверте мелкими, шаткими прописными буквами. Слишком большой для обычного письма, конверт казался разбухшим, как небольшой пакет. Джей неуклюже его разорвал: может, вот оно, Джо все-таки его не забыл; это наверняка какое-то объяснение, знак… Амулет.
Письма в конверте не оказалось. Он проверил дважды, но в нем даже полоски бумаги не было. Зато был пакетик — Джей опознал один из пакетиков Джо с семенами из комода, блекло подписанный красным карандашом. «Особые».
Джей оторвал уголок. Внутри лежали семена, крошечные, похожие на черных мошек семена, штук сто, а то и больше, он катал их в неловких пальцах и пытался понять. Ни записки. Ни письма. Ни инструкций. Просто семена.
Что он должен с ними сделать? Злоба снова захлестнула его. Посадить их в своем саду? Вырастить волшебный боб и взобраться по нему в Волшебную страну? Он яростно хохотнул. Что именно он должен с ними сделать?
Семена бессмысленно катались в его пальцах. Злые слезы брызнули из глаз, Джей горько засмеялся.
Он вышел на улицу и забрался на заднюю стену. Разорвал пакетик, выпустил семена над выемкой, и они черными мошками закружились на влажном зимнем ветру. Разорванный на клочки конверт полетел следом. Джей кисло торжествовал.
Позже он подумал, что, может, зря, может, в этих семенах все-таки было волшебство, но было уже поздно. Что бы Джо ему ни оставил, Джей этого не нашел.
49
Ланскне, лето 1999 года
Июнь вплыл, как корабль на надутых голубых парусах. Хорошо писать — книга Джея удлинилась еще на пятьдесят страниц, — но еще лучше работать в саду, высаживать рассаду в разрыхленную почву, прореживать картофель, чтобы рос ровными рядами, или полоть, срывать плети сныти и подмаренника со смородиновых кустов, или вынимать клубнику и малину из зеленых гнездышек, чтобы варить варенье. Это особенно нравилось Джо.
— Нет ничего лучше, чем собирать свои фрукты в своем саду, — заметил он, сжимая зубами окурок.
Клубники в этом году была прорва — три ряда по пятьдесят метров, хватило бы на продажу, взбреди Джею такое в голову, — но деньги его не интересовали. Напротив, он раздавал ягоды новым друзьям, варил варенье, фунтами лопал клубнику, иногда прямо с грядки, с мякотью, припорошенной розовой землей. Пугал Джо — гибких веток, украшенных ленточками фольги и неизменными красными амулетами — хватало, чтобы разогнать птичий народ.
— Сделал бы ты вино, сынок, — посоветовал Джо. — Сам я клубничное не делал. Слишком мало росло, чтоб заморачиваться. Хочу посмотреть, что получится.
Джей научился принимать присутствие Джо без вопросов, хотя и не потому, что вопросов у него не осталось. Просто он не мог заставить себя их задавать. Пусть все будет как есть — очередное повседневное чудо. Начнешь разбираться — рискнешь узнать больше, чем хочешь. Не то чтобы Джей совсем перестал злиться. Гнев остался в нем дремлющим семечком, что готово прорасти в подходящих условиях. Но перед лицом всего остального гнев казался теперь менее важным, словно из другой жизни. Больше тащишь, всегда говорил Джо, тише едешь. Кроме того, дел невпроворот. Июнь — месяц занятой. Нужно позаботиться об огороде: выкопать молодую картошку и уложить на хранение в поддоны с сухой землей, расставить колышки подпорки для лука-порея, черным пластиком укрыть эндивий от солнца. По вечерам, когда становилось прохладнее, Джей работал над книгой, а Джо наблюдал из угла, лежа на кровати, прислонив ботинки к стене, или курил и рассматривал поля блестящими ленивыми глазами. Как и сад с огородом, книга требовала теперь гораздо больше труда. Едва пошли последние сто страниц, Джей начал тормозить, спотыкаться. Концовка оставалась так же неясна, как и вначале. Все больше времени он просто таращился на пишущую машинку или в окно или искал узоры в тенях на побеленных стенах. Он прошелся по уже отпечатанным страницам «штрихом». Перенумеровал листы, подчеркнул заголовки. Лишь бы обмануть себя, что еще работаешь. Но Джо не обманешь.
— Маловато ты сёдня накатал, сынок, — заметил он одним непродуктивным вечером.
Его акцент усилился, как всегда, когда он был ироничен. Джей покачал головой:
— Работа кипит.
— Допиши, — продолжал Джо. — Вырви из себя, пока можешь.
Раздраженно:
— Я не могу.
Джо пожал плечами.
— Я серьезно, Джо. Не могу.
— Нету такого слова, во как. — Еще одна присказка Джо. — Ты хочешь закончить эту чертову книгу или нет? Я тут не вечно торчать буду, знаешь ли.
Джо впервые намекнул, что, вероятно, не останется навсегда. Джей резко глянул на него.
— В смысле? Ты только что вернулся.
И снова это неопределенное пожатие плечами.
— Ну… — Можно подумать, это не очевидно. Не все обязательно говорить вслух. Но Джо был прямолинеен. — Я хотел, чтоб ты начал, — наконец сказал он. — Повидаться с тобой, если хошь. Но насчет остаться…
— Ты уходишь.
— Ну, может, не прям сейчас.
Может. Слово камнем плюхнулось в тихую заводь.
— Опять.
Он упрекал — более чем упрекал.
— Еще нет.
— Но скоро.
Джо пожал плечами. Наконец:
— Не знаю.
Гнев, старый приятель. Словно возвращается лихорадка. Джей чувствовал его внутри, краской и иглами на загривке. Гнев на себя, на свою нужду, что никогда не будет удовлетворена.
— Рано или поздно надо двигаться, сынок. Нам обоим надо. Тебе больше, чем раньше.
Тишина.
— Но я еще поброжу окрест. До осени, по крайней мере.
До Джея дошло, что он ни разу не видел старика зимой. Словно тот соткался из летнего воздуха.
— А кстати, ты кто, Джо? Призрак? Я прав? Ты мне являешься?
Джо засмеялся. В луче лунного света, пробившегося через ставни, он выглядел призрачно, но ничего призрачного в его усмешке не было.
— Вечно ты вопросами сыплешь.
Его густеющий акцент сам по себе был насмешкой, погружением в прошлое. Джей задумался, в какой степени и он — фальшивка.
— Я ж тебе сразу сказал, нет? Астральное путешествие, сынок. Я во сне путешествую. Превратил это в искусство и так далее. Могу отправиться куда угодно. Египет, Бангкок, Южный полюс, гавайские танцовщицы, полярные огни. Я везде был. Вот почему я так много сплю, во как.
Он засмеялся и кинул окурок на бетонный пол.
— Если так, где ты сейчас? — Голос Джея звучал подозрительно, как всегда, когда он думал, что Джо над ним смеется. — В смысле, где ты на самом деле? На пакетике с семенами было написано «Керби-Монктон». Ты…
— Да ладно. — Джо снова закурил. В маленькой комнате необъяснимо сильно воняло табаком. — Это не важно. Соль в том, что сейчас я тут.
Больше он ничего не сказал. Внизу, в погребе, последние «Особые» терлись друг о друга в томлении и предвкушении. Они едва ли шумели, но я чувствовал их шевеление, брожение спорое и бурное, словно заваривалась какая-то каша. «Скоро», — казалось, шептали они из своих стеклянных колыбелек в темноту. «Скоро. Скоро. Скоро». Нынче они не умолкают ни на миг. Мои соседи по погребу кажутся еще живее, еще тревожнее, их голоса вздымаются какофонией писка, хрюканья, смеха, визга, что потрясает дом до основания. Синяя ежевика, черный тернослив. Остались только они, но голоса стали громче. Словно духи, что вырвались из других бутылок, по-прежнему здесь и взвинчивают последние две до пределов исступления. Воздух искрится от их энергии. Они даже землю пропитали. Джо тоже все время здесь, он редко уходит, даже когда в доме чужие. Джею приходится напоминать себе, что другие не видят Джо, хотя, похоже, что-то чувствуют в его присутствии. Попотта — запах горячих фруктов. Нарсисс — вроде как хлопки в двигателе автомобиля. Жозефина — нечто вроде приближения грозы, что поднимает волоски на руках, и она ощетинивается, точно нервная кошка. У Джея очень много гостей. Нарсисс, поставляя все, что нужно для сада, стал весьма дружелюбен. Он осмотрел возрожденный огород с грубоватым одобрением.
