преподнести как очень значительную вещь. Недаром же он нередко цитировал еще один афоризм: «Из всяких неприятностей произойдет именно та, ущерб от которой больше. Даже если неприятность не может случиться, она иногда бывает».
Однако на сей, раз Антон ошибся, и довольно сильно. Новость и впрямь оказалось такой сногсшибательной, что… Всего ожидал Перегудов от нашего поганого времени, но только не этого.
Мишка, конечно, догадался о ходе подленьких мыслей хозяина (Антон часто над ним подтрунивал по поводу его афоризмов и анекдотов, высмеивал их). Поэтому ухмылка Шайкина стала еще шире, а тон, которым он заговорил, более язвительным.
– На, Фома Неверующий, – сказал «Анекдот» с легким смешком, протягивая Антону свежей номер бульварной газетенки «Новости» (Перегудов ее редко покупал). – Прочти подвал на второй полосе.
– А что там такое? – спросил Антон.
– Сам поймешь. – И Шайкин многозначительно закатил глаза.
Антон развернул газету и увидел набранный крупными буквами заголовок «Чужие ордена». Подпись под статьей стояла знакомая – Л. Хунштин.
Перегудов знал этого прохиндея, готового пролезть в любую вонючую дырку, и даже лично встречался с ним, да еще при весьма неприятных обстоятельствах. Когда в начале девяностых Союз писателей СССР, как и другие советские общественные организации, стал распадаться, Антон с друзьями решили создать творческую группу единомышленников, куда, по их замыслу, должны были войти все правдивые и талантливые литераторы Москвы. На первое же закрытое заседание группы, где решался вопрос, как жить дальше, зачем-то приперся с группкой своих лизоблюдов Хунштин. Незваных гостей вежливо поначалу попросили покинуть заседание: вопросы, мол, на нем обсуждаются сугубо внутренние, не подлежащие пока оглашению. Вот решим, как нам быть, создадим свою программу, – тогда, пожалуйста, приходите, будем рады. Но журналистская шатия-братия уходить не захотела. Дело происходило, между прочим, в Доме литераторов, куда вход посторонним был, по логике, запрещен. Ну, Хунштина со товарищи и поперли оттуда по добру по здорову. Дошло даже до рукоприкладства (не сильно, конечно, но помахать кулаками пришлось). А Антон с Хунштиным столкнулся вплотную, лицом к лицу. Тот что-то визжал, и Перегудов, не удержавшись, съездил ему по физиономии. С тех пор они были врагами, хотя больше лично не сталкивались.
Изредка Антон просматривал крамольные статейки тогдашнего «оппонента», чаще похожие на пасквили. Они публиковались в разных бульварных газетенках, которых в конце прошло века развелось немало. А как же: свобода слова! Вали на страницы печати всякую подслушанную хреновину, не утруждая себя подтверждать опубликованное реальными фактами…
Первое, что бросилось в глаза Перегудову в новой статье Л. Хунштина – это знакомое имя Ивана Викторовича Панарина. То был не просто антонов закадычный друг – фронтовик, как и он, и наставник, давший Перегудову путевку в Союз писателей: одна из трех рекомендаций, нужных на приемной комиссии и секретариате для положительного решения вопроса, была написана именно Ваней. Он тогда еще сказал: «Пора… Тебе, Антоша, давно нужно быть в Союзе. Ведь у тебя вышло больше книг, чем у меня». Перегудов ему еще возразил: «Да, но у тебя они куда повесомее будут».
Панарин написал несколько замечательных романов о войне, где тонко обрисовал психологию человека с ружьем, вынужденного убивать себе подобных, защищая свою землю. Пока в Секции прозы существовала партийная организация, Панарин бессменно возглавлял ее, а Антон ходил у него в заместителях…
Пробежав статью Хунштина глазами, Антон был поражен. Перечитал еще раз более внимательно, стараясь уяснить для себя, где тут, правда, а где ложь. Не мог же такой опытный газетчик абсолютно все выдумать. Были… были у него наверняка в загашниках реальные фактики. Ими он и оперировал. Значит, отыскал какие-то документики, позорящие Ивана Викторовича Панарина… Но где он их взял?
В статье доказывалось, что писатель носил ордена Красной Звезды и Красного Знамени незаконно. Они принадлежали каким-то совершенно другим людям: капитану Ванютину и лейтенанту Лобову, погибшим на фронте. Приводились даже цитаты из наградных листов на них.
Читая и перечитывая эти строки, Антон не мог понять, как могло случиться подобное. Чтобы Ваня надел чужие ордена?.. Да ни в жизнь не могло такого случиться!.. Не тот это человек, чтобы себя так марать: сдирать награды с убитых… Нет тут явно какая-то мистификация или подлог!
Перегудов слишком хорошо знал Панарина, чтобы поверить в такую ерунду. У Ивана же куча боевых медалей и целых пять орденов, заслуженных тяжким ратным трудом. Нужны ему еще и чужие награды!.. Все это ложь – и не более!.. Но как могли появиться на свет божий такие поддельные документы? Неужели нашелся подлец, который сумел это сделать? Быть того не может! Ведь цитируемое Хуштиным наверняка хранится в Государственном военном архиве в Подольске, где собраны особой важности бумаги времен Великой Отечественной войны. В него даже попасть сложно – нужны особое разрешение Министерства обороны и допуск к документам. Антон работал там и знал, что за каждую взятую тобой бумагу ты несешь персональную ответственность, берешь ее и сдаешь под расписку. Чтоб ни одна не пропала…
Перегудов вопросительно поглядел на Шайкина: что ты-то, мол, по этому поводу думаешь? Но тот только пожал плечами. Мишка тоже хорошо знал Панарина, верил в его честность. Однако документы, тем более уже обнародованные, – вещь упрямая. Попробуй их оспорить!
– Неужели ты полагаешь… – начал было Антон.
– Против фактов-то не попрешь, – перебил его «Анекдот», вороша свои и без того лохматые темно-рыжие кудри. По его виду: помятому пиджаку, потрепанным брюкам, стоптанным башмакам и особенно тонким усикам, которые Антон называл «а ля Гитлер» (сколько раз говорил ему: «Сбрей к черту!» – но ни в дугу), Шайкин походил скорее на бомжа, чем на писателя. А ведь был неплохим поэтом, писал забавные детские стихи, и в графоманах, как некоторые их коллеги, не числился. Но внешний вид…
Мишка сел в кресло, вытянул свои длиннющие ноги и, не удержавшись, выдал один из своих многочисленных афоризмов:
– По закону Мерфи, из всех неприятностей придет та, которую мы не ждем, и урон от которой значительнее. Даже если неприятность не может случиться, она все равно произойдет.
– Перестань ты со своими байками! – зло оборвал Антон приятеля. – Ты понимаешь, какой это удар для Вани?
– Между прочим, и для всех нас, – философски добавил Мишка. – Грязнущее пятно на всю организацию… Попробуй теперь отмыться. Панарин же для всех нас – вожак.
Он был, конечно, прав. Это было грязное пятно на всю их организацию, на всех писателей-фронтовиков. Простой обыватель, прочтя пасквиль Хунштина, как может подумать? Да они все там такие! Это только Константин Симонов написал, что журналисты «с одним наганом первыми врывались в города…». На самом-то деле, могли, мол, идя сзади наступающих войск, с мертвых ордена сдирать. На войне,
