— Какого черта ты несешь?! — громко воскликнул Эрленд, слишком громко и пискляво, голос не вмещался в кухню, оставляя морозные узоры на стекле.
— Свинья, — сказал Тур. — Приехал… сидишь тут и гребешь все под себя. Проваливай.
Эрленд приблизился к нему вплотную, запахло мужским парфюмом и арахисом.
— Заткнись! — скомандовал он. — Я здесь не ради тебя, а ради Турюнн!
— Не ори. Ты всегда причинял матери только зло.
Щека запылала, Тур рухнул на кухонный стол, распластав руки, чтобы удержаться. Щека, прижатая к холодной поверхности стола, горела, он попытался поднять голову, но мышцы не слушались. Тут дверь открылась, и послышался голос Турюнн, он почувствовал ее руки на плечах, теперь заболело еще и ухо.
Турюнн помогла ему подняться.
— Что это вы тут устроили? — закричала она.
Неужели она тоже будет на него орать? Они говорили за его спиной, он не оборачивался. Услышал, как они повторили его слова и ответ Эрленда кроме фразы, что он здесь ради Турюнн. А потом Турюнн вытолкала отца за дверь.
— Тур, тебе надо еще немного полежать, — сказала она. — Я поднимусь с тобой, а потом принесу тебе кофе и бутербродов.
Постель была еще теплой, он лег, не раздеваясь. Доски на потолке остались прежними. Все изменилось, а доски — нет. И он был им благодарен, стал рассматривать их долго и тщательно. Даже когда дверь открылась, вошла Турюнн с подносом и поставила его на ночной столик.
— Они любят друг друга, — сказала она. — Прожили вместе двенадцать лет.
— Мать хотела…
— Твоя мать умерла. И она бы обрадовалась, узнай она, что у Эрленда все в порядке и он счастлив в браке с хорошим человеком.
— Нет.
— Может, хватит уже?!
Выходя, она захлопнула дверь.
Хватит что? Он посмотрел на чашку, по счастью, чашка была старой. Турюнн забыла сахар.
Он приподнялся на локте и поднес чашку ко рту, немного кофе пролилось. Два бутерброда с сыром и один с…
Он откусил, оказалось — ветчина. Он не ел ее уже много лет, они покупали вяленую баранину или салями.
Салями ему не очень нравилась, на нее шли старые отжившие своё свиноматки.
Хлеб был из морозилки, еще испеченный матерью. Этот датчанин сидел внизу на кухне и уплетал хлеб, испеченный ныне покойной женщиной, которая бы возненавидела его. Щека ужасно горела, он опустил голову на подушку, все еще жуя бутерброд, приложил руку к лицу. Жар передался пальцам, кожа пульсировала. Приехал и дерется. Сидят, тискаются друг с другом под кухонным столом и еще дерутся. Лучше уж продать всех свиней на бойню, а потом застрелиться.
* * *
Надо приехать вместе со священником, тогда это будет вроде как визит по делу. Он не был там семь лет. Теперь у него
есть дело. Надо подготовить похороны, составить сценарий.
Он связался со священником Фоссе и договорился, что захватит его, тогда не придется там задерживаться, надо будет
везти священника домой. Он показался на подъездной аллее
ближе к вечеру. На дворе стояла чужая машина. Из проката. Он припарковал свой «ситроен» за ней. Мобильник оставил на сиденье. Он рад был от него избавиться, Сельма Ванвик обрывала телефон, даже послала ему поздравительную открытку на домашний адрес. А совсем отключить мобильник он не мог, люди умирают и в неурочное время.
В темноте хутор выглядел как всегда. Свет горел только на кухне, окно изнутри запотело.
— Посмотрим, как все сложится, — сказал он священнику, который ждал на крыльце, пропуская его вперед. Изнутри слышалась музыка.
Незнакомый мужчина в свитере с высоким воротом и зеленом переднике стоял у плиты, что-то жарил на сковородке, сильно пахло специями и жареным мясом. Незнакомец был маленького роста, толстый, раскачивался в такт какой-то популярной песенке, звучавшей по радио. В двух кастрюлях на задних конфорках что-то кипело, все окна запотели от пара, окно со светильником было приоткрыто, но это не помогало. Турюнн и Эрленд сидели за столом, держа в руках по бутылке пива, выпивая, очевидно, прямо из горлышка, стаканов он не заметил.
На полу стояли не распакованные мешки из гипермаркета, на столе — газета с некрологами. Сквозь приоткрытую дверь в гостиную он разглядел отцовские колени.
Эрленд и Турюнн встали, как только заметили вошедшего и белый воротничок, видневшийся под курткой его спутника. Турюнн поспешила выключить радио, низкорослый мужчина у плиты обернулся. На кухне стало очень тихо, только из гостиной доносился разгоряченный голос футбольного комментатора.
— Это ты? — сказал Эрленд. — Вы?
Священник протянул руку:
— Эрленд — это вы?
— Да.
— Соболезную. Меня зовут Пер Фоссе. Я местный священник.
— Спасибо, — сказал Эрленд и пожал руку, он был смущен, поглядывал на бутылки пива на столе.
— В том, чтобы сообща приятно проводить время, нет ничего дурного, даже когда в доме горе, — сказал священник и улыбнулся.
— Это… Карл, — представил Эрленд человека у плиты. — Карл, это Маргидо, мой брат.
Они поздоровались со священником — Турюнн и этот оказавшийся датчанином Карл.
— Он приехал сегодня, — объяснил Эрленд.
Священник зашел в гостиную.
— Садитесь, — сказала Турюнн, — Эрленд и… Карл только что съездили в магазин. Купили газету. Некролог хороший. И с соседних хуторов прислали два больших горшка с цветами, стоят в гостиной.
— А где Тур?
— У него сегодня случился срыв, мы дали ему снотворное, — объяснил Эрленд. — Он лежит. Садись, Маргидо. Ты, наверное, за рулем, пиво не будешь? Увы, плита занята, кофейник не поставить. Может, лимонаду?
Он кивнул:
— Это не займет много времени. Но Тур должен тоже…
— Может, ты сходишь к нему? — торопливо предложил Эрленд. — Мне не так важно, что вы решите.
— Надо выбрать псалмы и музыку и договориться, как оформить сборник.
— Решайте сами, — повторил Эрленд.
Глаза у Тура были закрыты, но он откашлялся. «Люди не откашливаются во сне», — подумал Маргидо. Тур лежал в одежде с включенным ночником.
— Вот ты где!
— Они впихнули в меня таблетку, — сказал Тур и открыл глаза. — Я не хотел. Имей в виду.
— Уверен, что они не напрасно тебе ее дали. Тебе сейчас тяжело.
— Эрлендов датчанин приехал, я не могу спуститься. А мне скоро нужно в свинарник. Турюнн там хлопотала вместо меня сегодня, но надо проверить, все ли в порядке.
— Я видел его. Готовит обед.
— Серьезно?
— Да.
— Как гадко думать, что… Эрленд спит в комнате у дедушки. Наверно, они будут… спать вместе.
Маргидо сел на табуретку у самой двери. В руках он держал сборник псалмов, блокнот и ручку. Он приехал сюда с тем, чтобы подготовить похороны.
— Но все-таки, Тур, ты должен…
— Что еще я должен?
— Спуститься. Не можешь же ты вечно лежать и…
Тур прикрыл глаза рукой, долго не отвечал, громко шмыгнул носом.
— Они сидели и тискались. Под столом, — прошептал он.
— Тискались? Как это?
— Гладили друг друга. По ляжкам…
— Я поговорю с Эрлендом.
— И что ты ему скажешь?
— Просто поговорю. Тур. Но похороны… Дата уже назначена. На третий день после Рождества в час дня. Видел некролог?
— Нет. Даже думать об этом не могу.
— Нам надо подобрать псалмы и музыку. Я подумал, может…
— Решай сам, знаешь. Это твоя работа. Тебе видней.
— Священник приехал. Хочешь с ним поговорить? Попросить его подняться? Фоссе — хороший и умный человек, который…
— Господи! Он видел датчанина?! — воскликнул Тур и приподнялся на локтях.
— Да. Но священники — люди ко всему привычные. Успокойся. Так попросить его подняться?
— Нет! Мне неловко! Священникам такое не нравится, — сказал Тур и снова откинулся на подушку.
— Вот это как раз вопрос неоднозначный. И потом, не факт, что он понял…
— Да про Эрленда все за версту понятно! И у них одинаковые серьги.
— И все равно тебе нужно спуститься, сделать вид, что все нормально.
— Я не могу.
— Ради матери. Ты должен заниматься хутором. Это твоя работа, твоя ответственность.
Сойдя вниз, Маргидо отозвал Эрленда в коридор.
— Тур не может, — прошептал он без предисловий.
— Выбрать псалмы? Но ты же…
— Нет. Видеть, как вы… друг до друга дотрагиваетесь.
Эрленд развернулся, взялся за дверную ручку. Маргидо схватил его за руку и прошипел:
— Эрленд! Послушай!
И продолжил, обращаясь уже к спине:
— Это касается хутора и скота. Турюнн не в состоянии… Тур должен быть в форме, понимаешь? Раз уж вы здесь, вы можете просто несколько дней не… не…
— Не любить друг друга?
— Нет. Просто, чтобы Тур не видел.
— Что ж, нам друг друга возненавидеть из-за Тура?
— Ты пытаешься спровоцировать меня, а дело-то не во мне, а в Туре. Он должен иметь возможность ходить по дому и не…
