Вести о том, будто полк Исаковича направили во Францию, а других, из-под Варадина, бросили на Пруссию, потрясли славонцев. Они охали и ахали от ужаса и горя, что их разделяют и разлучают, даже умереть вместе не дают.
Впрочем, слухи были самые невероятные и запутанные. Полк должен был якобы биться с разными народами и перемещаться в разные страны с непривычным климатом, удивительными водами и лесами и еще более удивительными обычаями. И будто бы им там придется остаться на долгие годы. Сперва пошли слухи, что они все переженились, потом заговорили о том, что они больше не вернутся, и, наконец, будто они уж детьми обзавелись. С начала осени бабы ударились в слезы и причитания, слышались и проклятья.
Уже не вымышленное, а точное известие о том, что до полусмерти избит Секула, которого все знали, потому что он был человеком Исаковича и сторожем местной бревенчатой звонницы и церквушки, всех просто ошарашило. Говорили, будто его везут домой, будто у него вытек глаз, отбиты уши, а лицо — точно голова ободранного барана — одни кости торчат.
Край, где сербы должны были пустить корни и осесть, летом казавшийся таким благодатным и таким теплым, что даже высохли все болота, осенью дождями и наводнениями доводил их до ужаса и отчаянного желания снова куда-то бежать. Тонула скотина, загрязнялись колодцы, гибли заповедные рощи, рушились загоны. Вода несла в села вырванные с корнем деревья, скошенное сено, оставляя после себя толстые пласты ила и грязи у оград, по дорогам, на крышах глинобитных домов, в хижинах и землянках. Кроме того, повсюду, не минуя самых малых селений, прошел слух о переносе тела деспота и графа Георгия Бранковича с чужбины и захоронении его на Фрушка-Горе. Слух этот словно был разлит в прозрачном дрожащем воздухе последних теплых солнечных дней, наставших после долгих дождей хмурой и холодной осени.
И тут на мокрые славонские села снова обрушились страшные вести, сбивчивые, сумбурные, с перепутанными именами и неясной связью событий. В том, что полк Исаковича перебит почти поголовно, никто уже не сомневался, но вести, приходившие из сел, где набирал свои два полка Вуич, были еще страшнее. Когда же стало известно, что произошло с теми, кто ушел с полковником князем Рашковичем в Чехию, заголосили, запричитали и на равнине по ту сторону реки и плавней.
Весь край, в котором они прокладывали себе путь сквозь леса и болота к теплым, плодородным и затишным холмам, показал себя еще раз таким, каким он впервые перед ними предстал.
Курились мглистые ивняки, и облака клубились все ниже. Воды рек были мутные и бурные. Кругом была непроглядная, моросящая темь.
Во тьме шумели и клокотали воды. Над болотами по ночам вставала луна, но осветив темноту, исчезала среди необозримых зарослей ивняков и сухостоя.
Этой осенью от дождей и наводнений особенно пострадали земли у обрывистого берега Дуная, откуда Вук Исакович двинулся на лодках в поход и где еще отец Вука поселил несколько семей.
Изо дня в день дождевые воды размывали и отваливали пласты земли, унося плетни и стога сена в реку и в болота, что тянулись вдоль берега реки. Дом Исаковича с северной стороны дал трещину, и казалось, что, если дожди продолжатся, он рухнет. Раскинувшийся перед домом высоко над рекою луг пропитался водой настолько, что в земле появились ямины и трещины, в которые проваливалась скотина. Внизу колыхались густые, высокие заросли камыша. За домом поднимался лес, который начали корчевать солдаты Вука Исаковича, и находились землянки тех, кто еще не построил себе глинобитного дома в спускавшемся к реке селе, с деревянной бревенчатой колокольней, под стрехой которой были развешаны иконы, привезенные из старых домов Исаковичей и Вуковичей. В стороне от села среди верб и кустов можно было различить хлевы и хижину, где Вук Исакович провел с женой последнюю ночь перед уходом на войну.
В этом краю было особенно много слухов, приходивших с чужбины. Тут люди первыми услыхали о гибели слуги Исаковича Аркадия и о том, что тело его не было найдено, как и обо всем прочем. О том, что многие убиты, и среди них немало офицеров, что Мария Терезия послала солдатам по талеру за геройство. Одно время поговаривали и о гибели богача капитана Антоновича, о том, будто темишварские купцы строят в память ему церковь чуть повыше села, на горе, напротив петроварадинских траншей. А когда услыхали, что некоторых солдат повесили за кражу яблок, вой и причитания начались с новой силой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Смерть Дафины и ее жизнь были в конце лета на языке у всех жителей этого селения.
Все знали, отчего она умерла, и считали это наказанием за грехи и разнузданность Исаковичей. Говорили, что весь сребробогатый Земун повалил поглядеть на нее в гробу, до того она в своих дорогих нарядах и драгоценностях даже мертвой была хороша. Жалели, что погребение свершится так далеко, что туда пешком не доберешься. Шла молва, будто на поминки в дом Аранджела Исаковича приедут поглазеть даже из Турции.
Потом пошли слухи и о распре, возникшей из-за ее похорон.
Земунские священники доказывали, что Христодуло всегда были именитыми и добрыми ктиторами греческих храмов, потому и похоронить ее должны греческие священники в церковной ограде. Аранджел Исакович упирался, утверждая, что ее мать, уехав на чужбину, вышла вторично замуж за грека, а сама Дафина чистокровная сербка. Потому ее следует хоронить согласно новым обрядам сербской православной церкви.
Таким образом, в селах, где все знали Вука Исаковича, очень обрадовались, услыхав о том, что пакостный Аранджел Исакович решил не отдавать тело невестки греческим попам, а велел перевезти его и похоронить на горе над селом, за домом Вука, рядом с видной издалека могилой Лазара Исаковича.
Люди, провожавшие на войну Вука Исаковича, могли теперь досыта наплакаться, провожая в могилу его жену. И хотя измученная бедностью и вестями с поля боя толпа услышала лишь короткое отпевание, люди разошлись довольные. Они видели рыдван Аранджела, лошадей, по-иноземному разодетых слуг и, хоть и мимолетно, самого Аранджела с его странными желтыми глазами, приплюснутым носом, костистыми руками, унизанными золотыми перстнями пальцами, из которых всю дорогу струйкой лилось серебро для бедноты — щедрее, чем когда-либо раньше. Он был, словно паша, в шелках, в белых чулках, золотых застежках, кружевах, с четками.
Таким образом, госпожа Дафина и в самом деле проехала еще раз, мертвой, мимо того места, где так бурно провела свою последнюю ночь с мужем. Гроб с телом выставили на крытом побеленном крыльце, с балок которого свисали бесчисленные связки лука, перца и кукурузных початков. Кто хотел поглазеть на гроб, лез под истошный вой и причитания босыми ногами на лежащие неподалеку большие мешки с фасолью.
Пришли старики и тут же раскисли после выпитой ракии, а старухи, вытащив из гроба руку покойной, с воплями и причитаниями прикладывались к ней.
На несколько мгновений, когда священник запел заупокойную, появился, обратив на себя всеобщее внимание, и стал за гробом с обнаженной головою Аранджел Исакович, со следами бессонных ночей на лице, сникший и сморщенный, он смотрел по сторонам отсутствующим взглядом и косил глазами. Он считал справедливым, что жену брата следует похоронить вблизи дома Вука, а не своего.
Пока подходили к его руке, он стоял оцепенелый, ничего не видя и ничего не чувствуя. Полагая, что смерть невестки не будет для него неожиданностью, Аранджел Исакович сейчас, когда это случилось, не мог прийти в себя от страшного потрясения. Понурившись, он стоял перед плачущей толпой у изголовья покойной, злой и зеленый, смотрел на свои пустые ладони, словно из них вырвалась пойманная горлица, потом тело его затряслось, а из глаз полились слезы.
Тут, в доме брата, Аранджелу вдруг почудилось, что во всем виноват только он, его отвратительная похоть и коварный замысел овладеть невесткой в своем доме, пока брат воюет на чужбине. Вук ушел на войну, а Дафина заболела и умерла, казалось, только из-за того, что он, Аранджел, удовлетворил свою мимолетную страсть. Будто все бесконечные, запутанные события и ненужные страдания вызвал он сам, чтобы только на миг утолить свой голод.
