— Михаил Давыдович, сейчас в этом номере я буду ждать своей участи… И если Никонов мне не поможет… — Анна отвернулась к окну. — То и апостол Павел тоже.
— Не говори так, — попросил профессор, — вот лучше послушай, что писал по этому поводу архиепископ Иоанн Шаховской. Очень точно сказано. Когда мне Макар привёл эту цитату, я только тогда понял. Слушай: «Если кто-нибудь из людей может восстать на Бога из-за несчастий в мире, то этим он духовно отделяет себя, отсекает от великой заботы Божией, выплавляющей вечное из временного…» — это ключевое. «Выплавляющей вечное из временного», улавливаешь? Огромность этого понимаешь? Дальше слушай, пропущу чуть-чуть, архиепископ пишет, что человек не управляет миром, а «управляет им Тот, — снова уткнулся в листок профессор, — Кто в миллионы и миллионы раз мудрее, справедливее и могущественнее человека. И Он знает, что надо». — Михаил Давыдович акцентировал слово «знает». — «Эта тайна усыновления, доверчивого приятия горестей мира раскрывается в Новом Завете и Книге Иова», — профессор сделал паузу и вдруг вспомнил: — А я до сих пор не читал. Макар мне пересказывал. Библия в пересказах, представляешь?
Анна теперь смотрела на профессора с сочувствием, как тогда на колокольне.
— Всё, что ты мне тут цитировал, можно уложить в два слова: так надо.
— Ну… может, и так, — смутился Михаил Давыдович. — Но сильно упрощает. Ты вот что, Аня, пообещай мне, что будешь терпеливо ждать. Я постараюсь… найти Никонова. А сейчас мне надо идти. А то заподозрят неладное.
— Боишься, Давыдыч? — иронично подмигнула Анна.
— Боюсь, — честно ответил профессор. — К тому же, если меня размажут по стенке, никому легче не станет. — Он поднялся, чтобы уходить.
— Не обижайся, — попросила Анна, — я вот представила, как из временного выплавляется вечное. Как архиепископ этот написал. Точно ведь. Печи эти мартеновские представила. Руду в них варят. Пылает всё, как в аду, а на выходе получается сталь. Металл! Прочный и долговечный. Как-то так, да?
— Как-то так, — согласился профессор.
— Интересно, что сейчас в Москве творится? — озадачилась вдруг Анна.
— О! — обрадовался вопросу профессор и перевернул листок. — Тут я сам про Москву записал, изречения у Макара брал: «В Москве, правда, денег много, но мало, слишком мало и ровно ничего — для искупления душ, поглощённых Москвою». Это преподобный Анатолий Старший — оптинский старец — сказал, и было это в девятнадцатом веке. Почему я и записал. Потому что к нашим временам это ещё больше подходит.
— Да уж, — задумчиво согласилась Анна.
— Тут у меня ещё выдержки от Евангелия, Василия Великого, Григория Богослова… Я этот листок сам от себя вечером прячу, чтобы в злом расположении духа его не порвать. Уж раз пять переписывал…
— А мне бы сейчас книгу…
— Я поищу что-нибудь, всё равно в гостинице должны быть книги.
— Поищи, Давыдыч, поищи, а то я с ума сойду.
— Вот когда мы про печатное слово вспомнили, — горестно признал профессор. — Что вот ночью-то будет… Ночью проснусь злой… и даже не знаю, что я могу натворить. Лучше мне ваши номера забыть.
— Давыдыч, а ты американский фильм «День сурка» смотрел?
— Нет.
— Там один журналист каждое утро просыпался и по-разному проживал один и тот же день. Он за этот день научился играть на пианино, выпиливать ледяные скульптуры, короче, времени зря не терял. А главное, успел влюбиться. Без памяти. И ему очень было нужно, чтобы наступил новый день…
— И что он сделал? — нетерпеливо перебил Михаил Давыдович.
— Он старался не спать! Но рядом с ним была его любимая женщина.
— Не спать… как просто… — осенило профессора. — Я ни разу не пробовал. Вот только женщины любимой сейчас нет… Вообще нет…
— Вытащи меня отсюда, я сама буду не спать с тобой.
— Двояко звучит, — улыбнулся Михаил Давыдович, — не спать с тобой. Каламбур получается.
— Найди Никонова, — не унималась Анна.
— Ты думаешь, Аннушка, что он спасёт тебя, как в голливудском боевике?
— Я не думаю, я верю, — твёрдо ответила Анна.
Михаил Давыдович глубоко вздохнул и направился к двери.
6
— Выйдите все, — попросил Пантелей, но его тихого голоса никто не услышал.
Тогда он встал, вытирая слёзы окровавленными руками, и подошёл к Никонову, как самому старшему. Он заглянул ему прямо в глаза, отчего Олег не только замолчал, но и буквально остолбенел, так пронзителен и одновременно просителен был взгляд молодого доктора. Никонов поднял руку, и все, как по команде, замолчали.
— Выйдите все, пожалуйста, — ещё раз попросил Пантелей. — И внесите сюда тело второго умершего.
— Что? — Никонов удивлённо посмотрел на тело поверженного врага, рядом с которым продолжал стоять Эньлай.
— Делайте, как он говорит, — глухо, срывающимся голосом упредил все расспросы Макар.
Эньлай и Тимур перенесли тело из коридора в кабинет и положили рядом с телом истёкшего кровью Алексея. Какое-то время все стояли, пытаясь понять, зачем это надо Пантелею, но вопросов никто задавать не решался. Когда Макар, слегка подтолкнув к выходу Никонова, увлёк всех в коридор и осторожно закрыл дверь, Тимур шёпотом спросил:
— Отпевать, что ли, будет?
Но ему никто не ответил. Галина Петровна лишь посмотрела на него, как мать смотрит на неразумное дитя. Он оправдательно кашлянул и отошёл в сторону. Она же, зашептав молитвы, тоже пошла по коридору, но в другую сторону.
— Я спущусь этажом ниже, буду следить, — предупредил Эньлай и быстрым шагом удалился.
— Что делать-то? Время драгоценное идёт! — не выдержал Никонов, обращаясь к Макару.
— Да нет никого времени, — раздражился таким вопросом Макар.
— Нагрянут сюда, и не будет у нас времени, — напомнил Олег.
— Подожди, — взял его за руку Макар. — Подожди. Он, — Макар кивнул на дверь, — он по наитию лучше нас знает, что надо делать. Не знает даже, чувствует. Живёт так, понимаешь?
Никонову наконец передалось понимание Макара, он глубоко вздохнул и побрёл вслед за Галиной Петровной. Макар догнал его.
— Но ведь это всё равно война? — пытался доказать своё Олег.
— От шума всадников и стрелков разбегутся все города: они уйдут в густые леса и влезут на скалы; все города будут оставлены, и не будет в них ни одного жителя.
— Это откуда?
— Книга пророка Иеремии.
— Ты что, наизусть всю Библию знаешь?
— Нет, только отдельные места. Такое знание человеческому разуму непосильно.
— Иеремия… — повторил Олег. — Читал что-то на крыльце утром….
— Иеремия — значит «Возвышенный Богом». Он был избран для пророчества ещё до своего рождения. И говорил от имени Бога при нескольких царях — Иосии, Иоахазе, Иоакиме, Иехонии и Седекии. Мне приходилось слышать, что иудеи недолюбливают его за грозную обличительную силу. Он был гоним всю жизнь. Его даже бросали в навозную яму…
— Нет пророка в отечестве своём, — вспомнил Олег.
— Ну представь себе, что он говорил богоизбранному народу: Как! вы крадёте, убиваете и прелюбодействуете, и клянётесь во лжи и кадите Ваалу, и ходите во след иных богов, которых вы не знаете, и потом приходите и становитесь пред лицем Моим в доме сём, над которым наречено имя Моё, и говорите: «мы спасены», чтобы впредь делать все эти мерзости.
— М-да… — оценил Олег.
— Посему так говорит Господь Бог Саваоф: за то, что вы говорите такие слова, вот, Я сделаю слова Мои в устах твоих огнём, а этот народ — дровами, и этот огонь пожрёт их, — продолжал цитировать Макар.
— Опять огонь… Огонь…
— Богослужение нераскаянных грешников не угодно Богу… Вот главный смысл. Это и о нас с тобой, — горько сказал Макар. — Ковчег и Храм ничего не значат, если люди попирают заповеди Божии — вот чему учил Иеремия. Он говорил о бессмысленности войн, политики… Да, в сущности, всего земного. Наверное, он был первым интернационалистом. Призывал с добром и милосердием относиться к иноземцам. Он предупреждал о нашествии Навуходоносора. А его гнали и преследовали…
— М-да… — большего Никонов сказать не мог.
— Но пророк говорил и так: В то время назовут Иерусалим престолом Господа; и все народы ради имени Господа соберутся в Иерусалим и не будут более поступать по упорству злого сердца своего.
— Все народы соберутся в Иерусалим… — повторил Никонов. — Это предвестие Христа?
— Я тоже так думаю… Он вообще ближе всех пророков к Спасителю. Но он всё же человек. Хоть и пророк. Христос даже не хулил тех, кто Его распинал. Тут сила любви непостижимая нашими чёрствыми сердцами. Без благодати Божией, без помощи Духа Святого мы даже малую частицу её не поймём, в себя не сможем принять.
— Что нам всем мешает, чтобы принять эти простые истины? — спросил Олег и у себя, и у Макара, и у всех, кто мог его слышать.
— Нечистое сердце, — тихо ответила Галина Петровна, которая стояла где-то неподалёку.
— Суета, — добавил задумчиво Макар.
