– О чем же? – Голос женщины звучал холодно, но спокойно.
– О вашей работе.
– Что вы имеете в виду?
– Вряд ли обрадуется ученый совет, а самое главное, заказчик, музыкант, сын богача и будущий кандидат искусствоведения Гречишников, когда перед его защитой появится статья о том, кто и как на самом деле писал его диссертацию.
– Что вы от меня хотите? – Ирина была по-прежнему холодна, устала и спокойна.
– Я же говорю вам: встретиться и побеседовать.
– Чего вы хотите от меня в среднесрочной перспективе?
– Я расскажу вам при встрече, лично.
– Хорошо, приезжайте. Я приму вас у себя дома. Вы знаете, где я живу?
– Да, – не солгал журналист.
– Я почему-то не удивлена, – вздохнула она.
– Ваш адрес по регистрации совпадает с фактическим?
– Совпадает.
– Я выезжаю к вам сейчас из Останкино. Доберусь, как позволят пробки.
– Можете не спешить. Я сегодня никуда не собиралась.
* * *
Дима выбрал самый быстрый, как ему представлялось, маршрут: по улице Космонавтов, а потом через виадук над Ярославской железной дорогой и по набережной Яузы. Набережные всегда едут быстрее, вспоминал он заветы своего старшего товарища, автомобильного эксперта Бойко, которые тот давал спецкору, когда Дима еще колесил по столице на ржавой «шестерке». А теперь вот и Бойко давным-давно покинул «Молвести», и сам Дима оказался не у дел, и пробки в Москве стали не в пример тем, что царили в конце девяностых, а совет оставался действенным. Набережная, в самом деле, ехала, особенно по направлению к центру. Зато потом все-таки пришлось перебираться на шоссе Энтузиастов, и там наступила, как любил говаривать редакционный шофер Гриша, «картина на букву «Ж». Скорость потока упала едва ли не до нуля.
Стоя в пробке у новых домов, Полуянов позвонил Надежде:
– Ты уже дома?
– О, да, – промурлыкала невенчанная жена. – А ты где?
– Боюсь, я буду не скоро. Еду к твоей знакомой, производительнице диссертаций Ирине Ковровой.
– Что, нельзя было отложить до завтра?
– Надя! Кристина Черепанова, молодая девчонка, ни в чем не повинная, кроме того, что брат у нее негодяй, сидит неизвестно где, наверное, в подвале, неизвестно, в чьих руках. Как ты понимаешь, надежды на полицию в нашей стране особо нет. Спасение утопающих – а также жертв насилия – дело рук самих утопающих. Поэтому разреши, я попробую!
– Ох, Дима, – со вздохом проговорила Митрофанова, – волнуюсь я, когда ты вдруг решаешь побыть матерью Терезой. Особенно когда принимаешься спасать молоденьких девушек.
На язык просилось обидное: мол, будущая благоверная сама уделяла избыточное внимание брату той самой девушки, однако настроение было хорошим, да и ревновать к покойному представлялось совсем уж последним делом. Поэтому он сказал:
– Кстати, я еду к Ковровой домой. Это обстоятельство тебя не волнует?
– Если только в том смысле, чтобы она на тебя с кухонным ножом не набросилась.
– Думаешь, она может?
– Женщина, доведенная до отчаяния, может все!
– Я буду беречь себя. Для тебя. Обещаю.
– На всякий случай, лучше скажи, а куда ты к ней едешь? По тому адресу, что я тебе продиктовала?
– Именно. Так что, если не вернусь к утру, можешь посылать по нему моего друга, старшего опера Савельева.
– Типун на твой гнилой язык! Лучше скажи, ты сегодня хоть обедал?
– Спасибо за заботу, ты моя мать Тереза. Знаешь, ты удивишься, но да, обедал! Только не спрашивай меня, где я ел и что, – уже не помню.
– Возвращайся домой. Я приготовила твое любимое мясо с картошкой.
– М-м, звучит очень соблазнительно!
За разговором Полуянов успел проехать метров двести, до бывшего ДК завода «Компрессор». Всегда казалось – просто заводской клуб, а теперь, кто бы мог подумать, здание стало цениться как памятник эпохи конструктивизма!
Поговорив с Надей, Дима позвонил в город Малинов, Любови Кирилловне Черепановой. Женщина была грустна и сообщила, что дочь не появилась. В полицию она ходила, ее заявление о пропаже человека приняли, но с такой неохотой, что надеется она все равно только на бога.
* * *
Ковровы проживали в совсем не модном районе, в Новогиреево. Правда, дом оказался недавней постройки, последних архитектурных серий. У щегольской многоэтажки с башенками невозможно было припарковаться из-за обилия иномарок, поэтому Диме пришлось втиснуться во двор соседней хрущобы. Четыре тетеньки, митингующие у подъезда, наградили журналиста, вылезающего из «Тойоты», взглядами, исполненными классовой ненависти. Водораздел между богатыми и бедными здесь, похоже, проходил непосредственно по двору, разделявшему старенький блочный дом и новенький восемнадцатиэтажный небоскреб.
В подъезде свежеиспеченного жилья Диму встречали равнодушный консьерж, цветы в горшках и зеркала. Однако в углу расплывалось по свежей штукатурке пятно протечки.
На лифте заморской фирмы (с уже исцарапанной дверью) журналист поднялся на семнадцатый этаж.
Едва вышел из лифта – дверь одной из квартир на этаже распахнулась, и оттуда вылетела девчонка лет семнадцати. Шарахнула дверью, пацанской походкой пошагала навстречу по площадке. Одета она была в стиле «вот вам всем фигу, взрослые». Во времена полуяновской юности так наряжались неформалы, называемые металлистами: короткая косуха с заклепками, очень короткая кожаная юбочка, колготки в сеточку, специально рваные на коленях, и тяжелые ботинки на шнуровке. В брови красовалась металлическая серьга, красные волосы топорщились от геля, короткие ногти накрашены черным лаком. Девица скользнула взглядом по Диминому лицу, что-то в ней дрогнуло, и она вдруг подошла ближе, почти вплотную и прошипела:
– А-а, журналюга! Явился! Если ты, мля, про мою мамахен соврешь что-нибудь, пожалеешь очень скоро. Фамилию, имя я знаю. Полуянов Дмитрий. Где ты живешь, найдем, и мои пацаны, если что, из тебя отбивную с кровью сделают. И не вздумай матери на меня жаловаться, понял?
Девушка злобно фыркнула, одарила спецкора ненавидящим взглядом – взгляд действительно впечатлял – и шагнула дальше, к лифту.
От такой наглости Дима настолько оторопел, что даже не нашелся что ответить, а когда сообразил, красотки уже след простыл.
Полуянов позвонил в ту дверь, из которой только что вылетела малолетняя фурия – ему и впрямь было туда. На пороге тут же возникла Ирина Коврова, которая показалась хорошо знакомой после просмотра ее разговора с телевизионщицей. В жизни она выглядела немного худее, но гораздо измученнее своего видеоизображения.
– По-моему, вы зря волнуетесь за свою дочку, – вместо приветствия произнес журналист. – Очень милая, живая девочка.
– А, вы встретились, – с непонятной интонацией проговорила хозяйка. – Что ж, раздевайтесь. Обувь можете не снимать. А вы ведь не работаете больше в «Молодежных вестях».
– Вы тоже подготовились, – улыбнулся журналист. – Вот что значит – столичные пробки! За время, пока добираешься к контрагенту, тебя успевают уволить. Не волнуйтесь, если что, у меня остались хорошие связи. И в «Молвестях», и во многих других изданиях. Статью о том, кто и почему заказал убийство молодого актера, все возьмут с распростертыми объятиями. Вы уж не сомневайтесь!
Все-таки в дебюте Полуянову удалось переиграть Коврову – она моргнула, отвела взгляд.
– Проходите. Чай не предлагаю. Вы ведь все равно не станете пить чай в доме у врага, верно?
– Вы, я вижу, внимательно читали «Графа Монте-Кристо». По-моему, слишком хорошее знакомство с классиками вас и подвело.
– Подвело? – холодно осведомилась хозяйка. – Не понимаю, о чем вы!
– Раз обстоятельства убийства Романа Черепанова выяснил я, не ровен час, узнает и полиция. Или следственный комитет, без разницы.
Коврова пожала плечами.
– Между догадываться и знать – дистанции огромного размера, как говаривал старик Фамусов. А уж между знать и доказать – еще больше.
Полуянов прошелся по гостиной, куда по ходу разговора проводила его хозяйка.
При взгляде на обитель двух дам, юной и зрелой (мужиком здесь и не пахло), становилось понятно, чему посвящала свою жизнь старшая Коврова, в чем искала и находила утешение. Наперекор своей незадавшейся, по всему, семейной жизни; вопреки своим нереализованным деловым амбициям, а они наверняка были, ведь не мечтала же она писать за других диссертации, анонимно продавать свой ум на потребу чужой гордыне! Главным смыслом жизни женщины была, конечно, дочка. Родители всегда по поводу своих детей с ума сходят, подумал Полуянов, но тут, видимо, было что-то особенное, и недаром так вызверилась дама после того, как Черепанов над Аленой надругался; очень уж любила, видимо. И любила в одиночку – не было кому, ни партнеру, ни бабушке эту любовь с ней разделить. Как иллюстрация, на стене висело четыре фотографии разного размера, цветные и черно-белые, в разных рамках, и все они изображали дочку в разной стадии взросления, и на каждой картинке девочка была иного возраста, но на всех выглядела одинаковой: умной, милой и скромной. Для портретов последних лет, в косухе и с красными волосами, места на стене, разумеется, не нашлось.
