с виду мужлан мужланом. Соловьем разливаться тоже умел. И тростиночка она у него, и лотоса цветочек, и даже «чакра моя любимая».
По идее нехорошо себе карму портить и женатого приваживать. Только она ведь ничего не брала у него. Наоборот, отдавала – свою энергию, силы, вдохновение. Приходил понурый, ссутуленный, а домой скакал – молодым зайчиком. А чтоб отбить и навсегда у себя поселить, даже мысли не было – зачем ей такое сокровище? Получить от него пару раз в месяц в постели натуральный белок – и достаточно.
Дома у Геночки – она так понимала – разброд и развал. Питание ужасное, полуфабрикатное. Дети с капризами, жена с претензиями. Поэтому искренне старалась, чтоб хоть на час бедняга побыл в комфорте. Обхаживала, втирала в стопы масла эфирные, плечи разминала.
– Как в раю побывал, – простодушно благодарил Генка.
Разговоров они почти не вели – слишком из разных миров. Секс, сок, посидеть или полежать молча. Когда желания удовлетворены, он любил с опаской подростка провести ладонью по ее груди, стройным бедрам. Когда плоского живота касался, всегда собственный пузик втягивал (без особых успехов) и шептал:
– Богиня ты, Данка. С другой планеты, что ли, прилетела?
Она не спорила. С другой, не с другой, но ее мир куда более совершенен, чем стандартная круговерть из нелюбимой работы, капризных детей и вздорной жены, тут Генка прав.
Любовник ее нескладный переехал в Питер со Смоленщины уже пару десятилетий назад, но до сих пор сохранил привычки родимой глуши. Вот и сегодня – опять явился по-простому, безо всякого звонка или договоренности.
Поглядел опасливо. Но Богдана, после одинокой прогулки и заплыва в открытом бассейне, когда весенние дождинки били в лицо, в настроении пребывала благодушном. Удивилась только:
– Чего так поздно?
– Таксовал. Заказ на соседнюю улицу был. Вот, решил заглянуть.
Глаза долу – врунишка. Специально ехал.
Когда поднимались в лифте, спросил:
– Ты себя хорошо чувствуешь?
Богдана забеспокоилась:
– Плохо выгляжу?
– Данусичек, ты совершенна. Как всегда. Просто вид немного усталый.
– Так рабочая неделя позади. И сейчас – семь километров пешком. Два – в бассейне. Плюс домой по пробкам.
Вышли на этаже, и она достала ключи.
Гена обнял, шепнул в ухо:
– И в глазах какой-то свет неземной. Ты не беременна часом?
Она поперхнулась:
– С ума сошел?
– А чего? Мы ж мер не принимаем!
Она втолкнула его в квартиру, захлопнула дверь. Гена мечтательно улыбнулся:
– Я б очень хотел, чтоб ты от меня девочку родила.
– Какие девочки? Ты знаешь, сколько мне лет?
– Ну, тридцать два. Возраст, что ли?
Искренне говорит. Приятно, но придется огорошить:
– Мне сорок три, милый. Климакс скоро будет.
Генка рот разинул:
– Врешь.
Она достала из сумочки паспорт:
– На, убедись.
– Данкааа… У тебя ж ни одной морщинки! И взгляд – как у студентки! Игривый!
Он прижал ее к стене, потребовал:
– Ты ведьма. Признайся.
Ей нравилось, когда он веселый и сильный.
– Да. Я пью колдовской эликсир. Травяные настои вместо пива.
– Но я тоже – пью твой сельдерейный сок!
– Сделать?
– Потом.
Он с удовольствием развязал ее шарфик. Начал расстегивать пуговки на кардигане. Коснулся груди и заурчал, как довольный котяра. По ее телу тоже разлилось тепло. Позвоночник пронзила приятная истома.
И тут – словно выстрел в висок. Она не удержалась, охнула.
Геночка взволновался:
– Что, милая?
– Голова… вдруг заболела, очень сильно.
Он взглянул с сомнением – видно, собственная супруга любила отговариваться мигренью.
– Сейчас… сейчас я справлюсь. – Богдана взялась массировать виски, попросила: – Принеси, пожалуйста, масло мяты из кухни.
Генка понял, что не притворяется, забеспокоился:
– Какая мята? Давление, наверно. Где у тебя тонометр?!
– Нету.
Она села на диван. Начала глубоко дышать.
Гена сочувственно пробормотал:
– Погода, наверно, меняется.
– Да мне без разницы всегда на погоду.
– Ну… если тебе сорок три… может, правда, гормональный фон? – спросил тактично.
Фу. Нет.
Втерла в запястья масло мяты. Подышала. Вроде бы стало легче.
Но субботним утром проснулась от того, что голова болела еще сильнее.
Генка, по счастью, ушел еще ночью. И можно было спокойно полежать с кислым лицом в кровати и даже охнуть.
В зеркале себе совсем не понравилась. Лицо опухшее, глаза блестящие, странные, ощущение, что один косит, – прямо привет из старых времен, когда с вечера начинала со стопочки, а заканчивала половиной бутылки.
Неужели старость вот так и подкрадывается – из-за угла, внезапно? Или просто весна, авитаминоз?
Она порадовалась, что традиционного бранча с Сильвой сегодня не будет – дочка умотала на выходные в Прибалтику.
Как раз шанс: полениться. Привести себя в порядок.
Все выходные себя лелеяла, холила. Валялась в постели. Спала. Ела вкусняшки. Но голова не проходила.
Наступили будни. Богдана старалась забыться в работе. Практиковала йогу. Делала пранаямы и медитации. Пропевала исцеляющие мантры. Не помогало ничего.
И в среду – хотя связываться с официальной медициной дико не хотелось – она сдалась. Записалась к врачу.
С работы отпрашивалась на час, но подле кабинета терапевта обнаружила человек двадцать страдальцев.
Она робко сказала:
– У меня талон на четырнадцать двадцать.
– Хэ! Сейчас только тринадцать десять пошел.
– А вы все по времени? – Богдана с опаской оглядела очередь.
– Я после операции, – гордо отозвался некто синеносый.
– А я инвалид. Имею право без записи, – подхватила румяная, фигуристая пожилая леди.
– Остальные, видимо, только спросить, – пробормотала Богдана.
Она выяснила, у кого талончик на время перед ней, и отсела подальше. Цеплять нездоровую ауру и слушать повести о чужих болезнях ей совсем не хотелось.
Устроилась в кресле и притворилась, что дремлет. На самом деле медитировала. Надеялась, что голова все-таки пройдет и можно будет убежать прочь, не дождавшись своей очереди.
Но боль не унималась. Да еще, вместо привычной, тупой, начала играть всполохами, стрелять в макушку. К половине четвертого Богдана уже начала прислушиваться к разговорам товарищей по несчастью. Сама-то только про анальгин знала – а сейчас, оказывается, болеутоляющие нового поколения появились.
В заветный кабинет попала в начале пятого. На лучезарное «здравствуйте» врач не ответила. Брови нахмурены, зубы стиснуты, торопливо черкает в чьей-то медицинской карте (компьютер на столе грустит черным экраном). Медсестры нет, тонометр на столе старинный, у бабушки почти такой же был.
На пациентку взглянула искоса – и еще больше нахмурилась. Богдана давно заметила: у замотанных, неухоженных женщин ее свежее лицо и подтянутая фигура вызывают дикое раздражение. Сейчас год рождения увидит – вообще глаза выцарапает.
Докторша отшвырнула чужую историю болезни, оборотилась, наконец, к ней:
– Вы кто?
– Богдана Кастильони.
– Как?
– Муж был итальянцем. Мы давно в разводе.
Врач скривилась. Выкопала из
