– «Одиссей». История Одиссея. Если коротко, то это история воина, который после одержанной победы через много лет странствий возвращается домой, где его давно считают мертвым. Так что же пытался сказать нам Арнольд, Джон?
Тот снова встал и осторожно шагнул вперед.
– Да ну тебя!
– Ну, попытайся подумать, Джон.
– Ну тебя. – И пьяница медленно пошел к тротуару.
Встал и Абрамс. Арнольд, подумал он, записывал этот книжный код для посвященных. Скорописью он писал для людей, которые обладали опытом и знаниями, сравнимыми с его собственными. Он писал для людей, которые мыслят быстро и способны в темпе прокрутить в мозгу все вводные и прийти к необходимому выводу. Он логически вычислил возможное значение послания Арнольда. Хотя как раз с точки зрения логики оно было настолько невероятно, что Абрамс с трудом убеждал себя в правильности своей догадки.
29
Старенький двухмоторный «бичкрафт» выровнялся на высоте пятнадцать тысяч футов. Пилот Сонни Беллман посмотрел на приборную панель: 280 километров в час. Он проговорил в микрофон внутренней связи:
– Пустоши Пайн Бэрренс прямо по курсу. Десять минут до места прыжка.
Патрик О'Брайен кивнул сам себе. Они были милях в тридцати к западу от Томз Ривер, Нью-Джерси. Еще через десять минут они будут над одним из самых пустынных уголков штата.
О'Брайен выглянул в иллюминатор. Ночь была ясной, светил месяц. Он отбрасывал голубоватые отсветы на находящуюся внизу равнину. Конечно, совершать боевые прыжки в такую ночь нельзя, а вот спортивные – отлично. О'Брайен сидел, скрестив ноги, опираясь спиной о стенку фюзеляжа.
Эти ночные воскресные прыжки были для О'Брайена своеобразным обрядом – обрядом очищения и поминовения погибших. Он приземлится на полях Пайн Бэрренс, разведет небольшой костер и проведет ночь, беседуя сам с собой, вспоминая и забывая. Перед рассветом он сообщит свои координаты по радио старому другу, местному фермеру, и тот в назначенное время подъедет к назначенному месту на своем фургоне, оборудованном для проживания.
О'Брайен примет в фургоне душ и переоденется. Побриться и позавтракать он успеет еще в полях, но со стариком он выпьет чашечку кофе.
О'Брайен сердцем чувствовал, что нынешнее лето последнее, больше прыжков не будет, и поэтому он наслаждался этими теплыми летними ночами с мерцающими звездами так, как старики наслаждаются всем вокруг, зная, что жизнь идет к закату.
Толчок от снижения тяги двигателя вывел О'Брайена из раздумий. Он понял, что пилот сбавляет скорость до 200 километров в час: при такой скорости можно прыгать.
Его взгляд обежал темный пустой салон с единственной красной сигнальной лампочкой. В красном отсвете ему вдруг привиделись силуэты людей, стоявших по стенкам фюзеляжа. Их восковые лица медленно повернулись к О'Брайену, а глаза сверкали красноватыми отблесками. Он тряхнул головой. Видения исчезли. Через несколько секунд О'Брайен бросил взгляд на часы – скоро Беллман даст ему сигнал.
О'Брайен встал и проверил снаряжение, потом прошел к двери. «Бичкрафт» был модифицирован для парашютистов. Дверь у него откатывалась по специальным направляющим вбок, а не поворачивалась на петлях, как на обычных самолетах. Вместо восьми стандартных сидений по бокам были расположены скамейки, на которых могли усесться двенадцать человек. «Бичкрафт» был также оборудован автопилотом, чтобы после совершения прыжков пилот мог пройти в заднюю часть самолета и закрыть дверь. Это устраняло необходимость присутствия в самолете инструктора или второго пилота.
О'Брайен встал у двери и посмотрел вниз через маленький иллюминатор. Самолет слегка накренился. Внизу то зажигались, то гасли огоньки. Это напомнило О'Брайену сигналы партизан во время войны. Но в то время они не знали, кто на самом деле подает им эти сигналы. В его памяти навсегда остались страшные воспоминания: старт с погруженного в ночь аэродрома на фанерных самолетах, которые, казалось, никогда не взлетят; уход от преследования истребителей противника; обход зенитных батарей; прыжок из относительной безопасности самолета в мрачную негостеприимную темноту и медленный, слишком медленный, спуск на парашюте в неизвестность.
Выжив после всех этих ужасов, ты еще должен был выполнить свою задачу и умудриться вернуться обратно. А ведь для агентов секретных служб захват отнюдь не означал отправку в лагерь для военнопленных. Он предполагал концлагерь, допросы, пытки и почти всегда – ящик с песком, перед которым ставили на колени, прежде чем пустить пулю в затылок. Правда, в запасе оставался и другой выход – в случае захвата попытаться принять яд.
И все же он выжил. Другие – нет. И он чувствовал себя в долгу перед ними. В долгу перед теми, кто окончил жизнь в бою, в камере пыток, от яда или возле ящика с песком. Сразу же после войны он и его коллеги горели желанием посчитаться с господами из гестапо и СС. Но через год у них появился новый страшный враг – советская служба безопасности.
О'Брайен вновь взглянул на часы: десять семнадцать. Интересно, почему Беллман не включает зеленую лампочку? О'Брайен еще раз проверил снаряжение: нож, рюкзак, фляга. Сколько прыжков может совершить человек до той минуты, пока удача не отвернется от него? Как говорится, все, кроме последнего.
Сонни Беллман повернулся к человеку, сидевшему справа от него в кресле второго пилота.
– Подходит время прыжка.
Мужчина кивнул, встал и нагнулся за своим парашютом.
– Он, наверное, рассердится на меня, – сказал Беллман.
– Мистер О'Брайен обожает сюрпризы, – ответил мужчина.
– Он любит прыгать в одиночестве. Но, думаю, все будет в порядке.
– Никто вам ничего не скажет. Обещаю. – Питер Торп взмахнул тяжелой деревянной колотушкой и с большой силой опустил ее на основание черепа пилота. Беллман издал короткий стон и ткнулся лицом в штурвал. Торп откинул его назад, потянулся через Беллмана и включил автопилот. Самолет продолжал ровно лететь вперед, выдерживая прежнюю скорость, курс и высоту.
Торп посмотрел на часы и зевнул. Боже, что за уик-энд!
Он пристегнул парашют, открыл дверцу и шагнул в салон.
О'Брайен обернулся на луч света, вырвавшийся из кабины пилота, и сощурился. Но дверца тут же захлопнулась, вновь погрузив салон в темноту. Лишь слабо горела красная лампочка.
Торп безмолвно приближался к О'Брайену. Тот встревоженно спросил:
– Беллман, что случилось?
Торп снова зевнул.
– Ради Бога, Пат, с какой стати тебе вздумалось прыгать на Пайн Бэрренс ночью в воскресенье? – Он остановился недалеко от О'Брайена. – В такое время людям твоего возраста надо сидеть дома и играть в покер.
Патрик О'Брайен взялся за рукоятку висевшего у пояса ножа.
– Что ты здесь делаешь?
– Да так. А тебе что, не нравится?
– Мне не нравится, что ты не ответил на мой вопрос.
– Извини, Пат. – Торп посмотрел в иллюминатор. – Ясный месяц. Скоро будет полнолуние. Вон звезда упала. Загадай желание!
О'Брайен посмотрел на дверцу, ведущую в кабину пилота. До нее было несколько футов. Торп быстро повернулся к нему:
– Слушай, Пат, меня беспокоит это дело «Талбота». – О'Брайен молчал. Рев двигателей, казалось, заполнил весь салон. Месяц светил в иллюминатор, и фигура Торпа отбрасывала длинную тень на противоположную стенку фюзеляжа. – На самом деле, Патрик, меня беспокоишь ты.
– Это естественно, что ты волнуешься. Мы уже близко.
– Правда? Интересно.
О'Брайен спросил, сдерживая себя:
– Почему ты сделал это?
Торп пожал плечами:
– Не знаю. Но вовсе не из политических убеждений. И действительно, кто может в здравом уме занять сторону этих питекантропов. Разве есть где-нибудь еще такие злые, скучные и плохо воспитанные люди? Я бывал в Москве дважды. Что за дыра!
– Тогда почему же? – О'Брайен тихонько отстегнул защелку на ножнах.
Торп заметил его движение в свете лампочки.
– Не вздумай глупить, Пат.
– Скажи мне, так почему же?
Торп почесал в затылке.
– Ну, как тебе сказать. Все это очень сложно… Жажда пощекотать нервы опасностью… Вот некоторые, например, прыгают с парашютом. Другие участвуют в автомобильных гонках. Я же предаю. Когда ты идешь на тяжкое преступление, каждый день превращается для тебя в приключение – ведь он может стать последним. Вспоминаешь, Пат?
– Ты болен, – тихо проговорил О'Брайен.
– Может быть. Ну и что? Больной, как и наркоман, требует удовлетворения своих желаний. Да, контора мне в этом смысле кое-что дает. Другим этого вполне хватило бы, но мне нужно полное удовлетворение. Мне нужна кровь целой нации.
– Питер, послушай… Если ты хочешь изменить историю – а это, я полагаю, и есть твоя конечная цель, – ты, чтобы добиться этого, можешь помочь нам расстроить их планы. Это будет последний аккорд…
