Ну вот, наконец-то, и в безмятежном мире богов произошло чрезвычайное происшествие. Собственно, что такое по-настоящему «чрезвычайное»? А это нечто такое, к чему не знаешь, как относиться. Даже если ты и древнегреческий бог. И способность предвидения твоя не сработала почему-то.
Что же произошло? А то, что неутомимо проказливый и вечный малыш Эрот принялся расти. Первой это заметила, разумеется, его мать Афродита. Хотя и не сразу. Она заскочила проведать своего непредсказуемого сыночка на чудесную игровую площадку, которая сейчас представляла из себя поляну, поросшую травой и кустарником. Эрот и другие похожие на него малыши-приятели с золотыми крылышками не порхали, как бабочки, над чудесными цветами, а, собравшись вместе, разглядывали таблички с подвижными картинками. Такими картинками, какие могут возникать при надобности на стенах в чертогах богов. Только здесь они оживали просто на прямоугольных табличках.
— Малыш, как ты здорово придумал, — искренне восхитилась Афродита. — Вот уж обрадуются все наши бессмертные бездельники и обзаведутся такими штучками, чтобы всюду их носить с собой… Хорошо придумал, — подумав, добавила богиня любви, — и все-таки, проказник, вредно.
Она присмотрелась к живым картинкам в руках крылатых малышей и почти на каждой из них обнаружила прячущегося в зелени зайца. Небесного, разумеется, не земного, но и здесь, и на земле олицетворяющего собой неутомимое наслаждение и нескончаемую похоть.
— А что это за игра? — спросила богиня любви.
— Мы охотимся на него, — деловито ответил Эрот.
— Зачем?
— Чтобы принести его себе в жертву.
— Какая гадость! — огорчилась Афродита, как и Деметра сторонящаяся кровавых жертв.
— Не по-настоящему, не как у взрослых, — успокоил ее Эрот.
И только тут, мгновенно забыв и про зайца, и про живые картинки, Афродита вдруг узрела, что ее малыш чуть ли не на голову выше своих крылатых приятелей-малышей.
— Что с тобой? — забеспокоилась Афродита.
— Я расту, — спокойно пояснил Эрот.
— Что за глупости? Ты же можешь сразу же стать большим, ты ведь бог.
— Нет, я хочу расти.
— Зачем?
— Так надо.
— Кому?
— Мне и всему.
…И, конечно, в чертогах всецаря бессмертных собрались самые близкие. Это был не совет богов. Для совета бессмертных здесь многих не хватало. Но и не простое семейное сборище. Повод, собравший самых близких бессмертных в чертогах Зевса, ощущался как чрезвычайно важный, тревожный и столь же неопределенный, как и статус этого неожиданного совещания.
Вечный ребенок, малыш Эрот решил расти. Не в одночасье превратиться на время во взрослого, почудачить и снова вернуться в пору детства, а именно расти. Как растут простые земные люди. И тут же становилось очевидным то, что при постоянном младенчестве божка любовных наваждений начисто забывалось: Эрот — порождение Хаоса. Он первым вышел из тьмы. Он не участвовал ни в каких распрях ранних и поздних богов и, воплотившись в ребенка Афродиты, укрылся в детстве. Однако именно Эрот, вышедший из тьмы и имени тогда еще не имевший, первым всплеском, первым побуждением любви привел в движение Вселенную. Можно рассказывать, как Чернокрылая ночь понесла от Ветра серебряное яйцо с Эротом внутри яйца и положила его в чрево темноты. Можно расписывать случившееся тогда как-нибудь иначе — ничего это не меняет. Эрот первым проявлением любви привел в движение Вселенную и отступил в детство.
И вот теперь он принялся расти. Решил выйти из младенчества. Что это может означать для сложившегося уже миропорядка богов и людей?
Потому никто и не удивился, когда в чертогах Зевса Афродита появилась с Эротом не одна, а вместе с Гестией. С невозмутимой Гестией, которая не только богиня домашнего очага, но и, что важней, олицетворение незыблемого Космоса.
Эрот же принес с собой зайца, только что пойманного на охоте. И устроился с ним в стороне от взрослых. Эрот и заяц были заняты друг другом. Заяц то терся об Эрота своей мягкой и светло-золотистой (небесное существо все-таки) шерстью, то отбивался от него лапками.
Боги, собравшиеся в чертогах своего всецаря, тоже делали вид, будто не замечают ребенка и зайца, хотя речь старались вести вокруг игрушек и игр. Пока Артемида наконец прямо не спросила Эрота:
— Ты мужчина и, как все они, хочешь вырасти и жениться на какой-нибудь девке?
— И это тоже. Вы ведь все переженились, — беспечно ответил малыш, не поднимая головы от своего зайца.
— Но ведь ты бог, да еще какой, — опять напомнила ему Афродита, — стань большим и женись.
— Нет, я не хочу, как вы. Я хочу сначала вырасти, — не согласился Эрот.
— Вот упрямый мальчишка, — не сдавалась Афродита, — ты ведь в любой момент можешь стать большим.
— Наоборот, я в любой момент могу стать маленьким, если вы будете приставать ко мне со своими вопросами.
— И ты кого-нибудь уже выбрал из женщин? — спросила Гера.
— Выбрал.
— Зачем же ей ждать, пока ты будешь расти, — всплеснула руками Артемида.
Вопросы Эроту задавали пока только женщины.
— Ей тоже надо расти, — с неким особым значением сказал Эрот и даже будто забыл в этот момент о зайце.
— И кто это? — опередила всех других женщин Афина.
— Не скажу, у нее и так будут крупные неприятности, — ответил Эрот, глянув на свою мать.
— Это уж точно, — не сдержалась Афродита.
— Значит, она земная, — рассудила Гера.
— Пока, — ответил Эрот.
— Имя ее хотя бы все-таки назови, — попросила Артемида.
— Психея.
— Это просто имя? — уточнила Гера.
— Фу, — мальчишески вскинулся Эрот, — не просто имя. Это же будет моя жена.
И тут наступило молчание.
Психея для античных греков — это как для нас, поздних, Душа. Психика, психоз, психология напридумываем мы впоследствии. А тогда Психея — просто Душа. В данном случае с большой буквы. Потому и призадумались боги и богини в чертогах Зевса.
— Значит, Психея будет расти и испытывать всякие трудности, — рассудила Гера.
— Как и я, — ответил Эрот.
— Какие у тебя трудности? — улыбнулась Афродита.
— Стану расти, и трудности будут, — весело произнес Эрот, гладя своего зайца.
— Ну чего пристали к ребенку, — вмешался наконец Зевс. — Иди, мой милый, поиграй с зайчиком.
И Эрот охотно исчез из чертогов всецаря бессмертных.
— Если великий и мудрый что-нибудь учудит, почему бы это не повторить ребенку, — не без язвительности заметила Гера, когда Эрот покинул чертоги владыки бессмертных.
И все, конечно, догадались, что сказанное метит в Зевса.
— Ты чего опять? — уставился на жену всецарь.
— Зевс собирается ждать, пока вырастет Парис, и почему бы Эротику не сделать чего-нибудь похожего, — усмехнулась Гера.
— При чем здесь это? При чем? — отмахнулся от жены Зевс, по-настоящему даже не рассердившись на нее. — Ты-то что скажешь, Гестия? — обратился он к хранительнице домашнего очага, олицетворяющей и незыблемый космос.
— Вольно или невольно, Эрот хочет пробудить человеческие души еще в земной жизни, чтобы они ощутили себя частицами изначальной великой силы, все породившей… Кстати, — добавила Гестия, — как бы люди ни относились к нам, к своим богам, в глубине своего сознания они ставят во главе всего эту изначальную силу, познать которую невозможно.
Гестия произнесла это спокойно, размеренно, словно само собой разумеющееся. Боги же, собравшиеся в чертогах всецаря, как-то сразу присмирели.
Только воинственный Арес сердито проворчал:
— Эти мотыльки, живущие мгновенье…
— И бессмысленно летящие на свет, — презрительно добавила Артемида.
— Да, — согласилась Гестия. — Летящее на свет их познание несовершенно. Свет их больше слепит, чем открывает им нечто. Ослепленные, они и о душе своей забывают. Желая знать, они утрачивают способность чувствовать то, что породило всех нас.
В чертогах Зевса прошелестел вздох облегчения, и боги несколько оживились.
— Они и душу свою, когда она покидает человека, представляют в виде птицы, — улыбнулся Гермес.
— Или дыма, — хихикнул Аполлон.
— Или просто испарения, — уже громко хохотнул Арес.
— Однако…, — произнесла Гестия и остановилась, словно задумалась.
— Что «однако»? — не выдержал Аполлон.
И вопрос этот мог сорваться с уст любого из бессмертных.
— Однако, — повторила Гестия, — мы, боги, расставлены по своим местам по сути именно так, как хотят люди — в соответствии с их людскими побуждениями, представлениями и занятиями.
— Ну и что, — возразил Зевс, — надо же как-то выстраивать порядок…
— Пожалуй, это верно, — согласилась со всецарем Гестия, — как верно и то, что люди еще очень долго будут обретать себя… Очень долго… Однако…
