Екатерина Михайловна перевела дух.
—Вы понимаете, тогда я не придала значения его словам. Мне все время плакать хотелось, в горле ком… Что делать, куда бежать, не знала. Думала, вот угораздило дуру влюбиться в немца, во врага! А еще эти его слова, дескать, «передай родным»… Ну как я могла серьезно слушать такое? Можно подумать, родные его жили в Ельце или в Ефремове. Но бумаги взяла.
Потом пришли наши. Ох, не знаю, как и рассказать, что я чувствовала! И радость, ведь скоро войне конец, и печаль, что я совсем одинокая. Мне ведь даже не с кем было поделиться — сразу бы осудили. Сестренка, Лизонька, та, само собой, делала вид, будто сочувствует, но я-то знала, она меня осуждает. Вокруг праздник, веселье, но и горе у тех, кого немцы убили. А я по ночам одна своего немца вспоминаю и мысленно все его целую. Бывало, ненавидела себя за это. Когда первый допрос был, поняла, что не простят меня. Вспомнила про бумаги, в мешковину завернула, положила в железную банку из-под конфет и вечером тайком понесла ее в церкву прятать…
—В церковь? В Воронеже?
—Конечно. А куда же еще? Потом был лагерь. Вернулась домой только через десять лет. Про бумаги даже не вспоминала. Каюсь, забыла, но люди и не такое забывали. А еще Лизонька через меня погибла. Из-за моей любви окаянной! После того, как ее выпустили, сестра прожила еще два года и померла. Тяжело, не могу об этом говорить…
Екатерина Михайловна помолчала, потом поднялась с диванчика, подошла к старому, видимо, еще дореволюционному, комоду, открыла ящик и вытащила прозрачный полиэтиленовый пакет. В нем были выцветшие фотографии.
—Вот Лиза моя, а это родители. Папа был георгиевский кавалер. Фотокарточка сделана в 1916 году, как раз в тот день, когда он вернулся с войны по ранению… Мама еще маленькая, с бабушкой. Вот я, еще до войны. Это в тридцать девятом году, в Репном, на субботнике. А фотографий Ральфа у меня нет. Честно говоря, я его забыла за столько лет, только образ неясный оставался. А когда увидела вас,— женщина кивнула в сторону приятеля Антона,— так сразу вспомнила.
—Екатерина Михайловна, а в какой церкви вы спрятали документы?— подал голос Антон.
—Так, в этой, в Адмиралтейской… Там службы не шли, наверное, с сорокового года.
—Это на набережной,— пояснил Игорь,— где Петр строил корабли. Мы там были с тобой и с Юркой, когда вы ко мне приезжали на юбилей.
—Я помню,— Антон взял чашечку с чаем, сделал глоток.— А как вы думаете, есть шанс их найти?
—Документы-то? Не знаю. Правда, я точно помню, где спрятала. Другое дело, что Адмиралтейскую не раз реставрировали, но хуже всего, что фундамент затопляло. Все уж сто раз могло пропасть. Ну вот, я когда прибежала в церкву, там никого не было. Помню, ветер гуляет, темно внутри, а мне все нипочем, не страшно. Там, прямо под иконостасом, между полом и стеной пустота. Я рукой пошарила — вроде можно, и положила коробочку. В самой серединке. И так ее далеко постаралась задвинуть.
—Так, наверное, давно уж кто-нибудь нашел вашу коробочку.
—Не думаю. Пол крепкий, разбирать бы не стали. Если только плитку сверху положили. Грешна я, в церкви той с тех пор не была ни разу, не знаю. А в тот вечер, когда выходила из нее, вдруг солнышко появилось, а до того неделю метель мела. И так на кресте засверкало ярко… Мне, как бы вам сказать, так стало благостно на душе. Подумалось: «А, будь, что будет, все равно ведь — конец один, а Бог на небе есть, он меня рассудит». Видно мне Господь послал силы тогда, чтобы я все вынесла. И ведь вынесла, бабка, всех пережила!
—Екатерина Михайловна,— Ральф аккуратно взял женщину за руку.— Можно вас попросить об одной вещи?
—Конечно, сынок, конечно, что такое?
—Можно взять одну из ваших фотографий?
—Да конечно можно. Берите любую.
—Можно я возьму эту, довоенную?— Ральф отложил карточку, на которой молодая воронежская девчушка дерзко улыбалась фотографу.— Какая вы красивая!
—Так, дорогой Ральф, твой дядя неспроста со мной любил поговорить… Впрочем, что я несу ерунду, старая карга. Давайте, лучше еще чайку согрею.
—Нет, спасибо вам, Екатерина Михайловна,— Антон поднялся и сделал своим спутникам знак последовать его примеру.— Нам пора.
—Ну, раз пора, значит пора. Я провожу.
У самой двери женщина остановилась, посмотрела поочередно на друзей и, обратилась к Антону:
—Будьте аккуратней. И его берегите. Все-таки, немец, гость, мало ли чего, ладно? Я ведь чувствую, не удержитесь, полезете в церкву… Помните, это прямо посередине иконостаса. С Богом.
В церковь решили проникнуть поздно вечером. Когда сгустились сумерки, участники «операции» вышли из «Арт-Отеля», где располагался их временный штаб. Антон то и дело озирался по сторонам, опасаясь слежки со стороны загадочного немецкого старичка и его «широколицего» спутника.
Игорь припарковал машину прямо на набережной, у монумента, установленного в честь колыбели русского флота. Шесть куполов церкви, как и сто лет назад, возвышались над местностью и казались незыблемыми, вечными. Трудно было поверить, что во время войны Адмиралтейская, а, точнее, Успенская церковь была наполовину разрушена: обвалилась крыша, сгорели несколько куполов, потрескались стены. Но самая старинная ее часть, где располагался иконостас и где, по преданию, сам царь Петр Алексеевич любил петь в хоре на клиросе, не пострадала. Она пережила пожары, войну, разливы реки.
—Игорь, у тебя есть идеи, как аккуратненько и незаметно туда проникнуть?— спросил Антон, когда заговорщики подходили к церкви.
—Видишь, что это?— Игорь достал из кармана большой висячий замок, который в России традиционно называют «амбарный».— Там такой же. Ломиком его скинем, а после этот поставим. Сторожа нет, но может, правда, ездить патруль. Периодически.
—Ломиком… Ну, что ж, давай попробуем.
Замок не хотел подаваться без шума. Он отскочил и упал с таким грохотом, что всем показалось, будто сейчас к Успенской церкви нагрянет вся милиция города и области. Выждав какое-то время в стороне, для верности, Игорь и Антон зашли внутрь. Ральфа на время разведки было решено оставить на улице, «на шухере».
В действительности же Антон не хотел вовлекать иностранного гражданина в возможные ситуации с участием представителей власти, нагрянь они сюда неожиданно. Он попросил Ральфа прикрыть за ними дверь, повесить на нее новый замок, и следить за происходящим, но ни при каких обстоятельствах не вмешиваться.
—Если нас поймают, жди десять минут и возвращайся в отель. И ничего не предпринимай,— строго проинструктировал он Ральфа и скрылся за дверью церкви.
Свет от фонарей причудливо скакал по церковным стенам. Было ясно, что средств на полную реставрацию внутреннего убранства этого замечательного храма не хватало. Антон и Игорь стояли напротив иконостаса в самом дальнем пределе. Пол в этом месте был действительно покрыт плиткой, и перед самым иконостасом возвышался на несколько сантиметров.
—Баба Катя сказала, надо искать прямо посередине,— прошептал Игорь.— Но мне кажется, братишка, надо линять отсюда, потому как мы ничего не найдем. Тут все давно перестроено-переделано.
—Игорек, прости, но не могу. Себе не прощу, если не проверю. Вдруг найдем, а?
—Даже если найдем, бумага истлела давно. Ладно, давай плитку ломать. А то я уже замерз.
После некоторых усилий плитка, непосредственно прилегающая к стене, подалась, и, оказалось, что между стеной и бетонным возвышением имеется небольшой зазор. Друзья уже добрались до земли, когда на улице раздался странный звук. Выключив фонари, они притаились.
Игорь услышал шепот Антона:
—Пойду проверю, может что с Ральфом. Сиди тихо. Он подкрался к двери и прислушался. Явственно доносились звуки музыки и работающего двигателя. Потом он услышал непонятный треск, но тут же понял, что это работает милицейская рация. Антону пришлось ждать полчаса, прежде чем машина уехала. Он тихо постучал в дверь и через минуту услышал ответный стук.
—Ральф?
—Да.
—Все нормально?
—Все ок.
—Хорошо, мы продолжаем. Сиди тихо. Антон вернулся к Игорю.
—Игорек, все в порядке. Был патруль, да уехал.
—Ты не поверишь…— пробормотал тот и включил фонарь.
В руках у него была ржавая металлическая коробка.
—Вот это да! Где была?
—Там, под плитой, в земле, достаточно глубоко. Пришлось еще плитки ломать.
—Тогда уходим отсюда.
—Ага, уходим. Нехорошо мне как-то на душе, завтра же деньги на ремонт пожертвую.
—Правильная мысль. Я с тобой. Пошли!
Со стороны входа раздался стук, скрипнула дверь, и храм озарился светом мощного фонаря. Хрипловатый «приблатненный» голос скомандовал:
—Эй, клоуны, ну-ка стоять.
Друзья застыли как вкопанные. Антон почувствовал холодный пот на лбу. Выходит, запаниковал. Скверно.
