– Кому она нужна с маленьким? Ты, Галя, о чем? – Мария Васильевна, дородная учительница начальных классов, высказала собственное мнение. Она была достаточно сильной и независимой, чтобы спорить с лидером партии, но не стремилась им стать. – Ты открой объявления! «Одинокая молодая женщина познакомится. Я симпатичная, хозяйственная, добрая… Воспитываю сына, дочь». Все к ним прям в очередь выстроились! Те, кто своих бросил.
– Пусть сначала ребеночек вырастет, – вставила робко Зоя Ивановна.
– А я бы дала ему по шее, быстро бы выучила! – бухнула Мария Васильевна, выставив перед собой мощные руки. – Пусть твоя Ленка даст мне его на время! Шелковым станет!
– Ты за своим приглядывай лучше, – съязвила Проскурякова. – А то залезет под чью-нибудь юбку, не испугается.
– Я ему залезу! Дам по морде, и все!
Она сказала это прежним увесистым басом, но, кажется, ее затронуло за живое. Было, о чем задуматься.
– Ой, ой, какие все умные и грозные! – с сахарной приторностью и издевкой молвила Галя. – Каждый мнит себя стратегом, видя бой издалека.
– А что? Я вообще и одна смогла бы, – уже более миролюбиво сказала Мария Васильевна. – От моего все равно никакого толку. Ему бы только телек с футболом и пиво.
– Вам рассуждать просто, у вас дочери пятнадцать лет, – сказала Штауб, дернув пергаментной головой а-ля царица Хатшепсут в двадцатом веке. – А если ребенок маленький?
– Некоторые очень даже неплохо пристраиваются и с ребенком, – сказала Проскурякова. – Клювиками не щелкают.
Она с намеком смотрела на Лену и даже развернулась корпусом в ее сторону.
Лена почувствовала себя так, будто ее облили грязью.
А той было мало, и она вывесила свою фирменную приторную улыбку:
– Леночка, а ты как думаешь? Есть жизнь после брака?
На Лену смотрели два глаза с красными нитками вен, а ниже висела сахарная улыбка.
– Вам должно быть видней, у вас опыта больше.
Упоминание о возрасте, пусть и в косвенной форме, вызвало эффект клюквы у Галины Проскуряковой, но она тут же взяла себя в руки:
– Милая моя, разве в этом дело? У нас глазки-то есть, все видим!
Это был уже не намек.
Лена не выдержала:
– И что же вы видите этими глазками?
Играя на публику, Проскурякова вскинула тонкие выщипанные брови и сказала с апломбом:
– Милочка моя, где ты выучилась так разговаривать?
– У вас.
– Да что ты? Скажи спасибо, что Сергея Ивановича здесь нет, а то ему было бы за тебя стыдно!
Это было сказано с тем расчетом, чтобы направить дискуссию в нужное русло, где можно будет в открытую высказать все, что давно копится.
А Лена вдруг рассмеялась.
Она неестественно рассмеялась, не без натянутых ноток, но тем не менее, это был смех.
Такого никто не ждал. Карты Проскуряковой спутались, и ее лицо с оплывшими книзу скулами выразило растерянность.
– Вы просто чудо! – сказала Лена. – Так много думаете о других!
Та хотела что-то ответить, дрогнули яркие губы, но она не успела, так как Лена продолжила:
– Знаете, кстати, почему все мужчины плохие? – Пауза. – Потому что у вас нет мужа и на вас не обращают внимания.
Она ударила по больному месту: в школе знали, что муж Проскуряковой ушел (сбежал?) от нее вскоре после свадьбы и что с тех пор ее личная жизнь, мягко сказать, не складывалась.
Проскурякова взревела:
– Уж чья бы мычала! У самой сплыл! А теперь, видите ли, нашла здесь такого, который… из себя весь правильный? – Она рассмеялась уж очень ненатурально – как гиена. – Милочка моя, вы бы детей постыдились! Они не слепые! Чему их учите?
– Вы о чем?
– Ты знаешь!
– Я не могу знать о всех ваших фантазиях.
– Какие это фантазии, милочка?
– Ваши. Но это не ваше дело.
Зрители затаили дыхание: такого эти стены еще не видели.
– Соплячка! – с нервным возбуждением выкрикнула Проскурякова. – Это не наше дело? Такое устроили в школе, и не наше дело?
Лена встала и сделала шаг в ее сторону.
Под взглядом Лены та в первое мгновение съежилась на стареньком клетчатом стуле.
Лена непроизвольно сделала еще один шаг:
– Много вы знаете. А если не знаете, то лучше молчите.
– Что??
Проскурякова вскочила.
– Галина Тимофеевна, вы бы присели, а то в ногах правды нет.
Это была Ира Евсеева.
– Слишком много советчиков на сегодня! – почти мгновенно отреагировала Проскурякова.
В это время, покачивая седой головой, со своего места встала Тамара Степановна Луценко, учительница географии, женщина строгая и справедливая.
– Ну-ка, ну-ка, девушки, давайте, заканчивайте. Здесь вам не рынок. На улице слышно!
Как самая старшая (ей было шестьдесят пять), Тамара Степановна пользовалась авторитетом даже у Гали Проскуряковой (которая не имела обыкновения уважать кого-то, кроме себя), поэтому та сдержалась и промолчала.
– Ну все? – сказала Тамара Степановна. – Стыдно так ссориться! Взрослые женщины. Все, все, присаживаемся, успокаиваемся!
Бросив на Лену взгляд, полный ненависти, Проскурякова молча села на свой клетчатый стул. Силясь придать своему лицу спокойное и высокомерное выражение, она никак не могла унять нервную дрожь и шумно дышала. Ее щеки покрылись красно-коричневыми пятнами как у чахоточной.
Лена тем временем взяла классный журнал и вышла. Она испытывала смешанные чувства: с одной стороны, жалела о том, что втянулась в конфликт, поддавшись на провокацию, а с другой, чувствовала себя победителем: Проскурякова, спровоцировавшая его, не выдержала свою роль. В следующий раз пусть думает, прежде чем лезть. Вспомнив свои ощущения и красное лицо Проскуряковой, ее подвизгивающий голос, она вдруг поняла, что она сильней этой женщины с грязно-рыжими крашеными волосами. Она все правильно сделала. Она сказала как есть. И сейчас ей нужно еще немного смелости для разговора с Сережей. Иного выхода нет. С нее хватит. Это должно как-то закончиться.
Прошло два дня. Она готовилась к трудному разговору.
В конце концов после третьей бессонной ночи, ранним утром, пришло осознание, что к этому нельзя подготовиться. Кое-что в этой жизни можно сделать лишь мгновенным усилием воли. Залог успеха здесь – не долгая подготовка, когда ты сгораешь до того, как понадобятся все силы, а именно тот внутренний импульс, то отчаянное, что в долю секунды забрасывает тебя туда, куда тебе никак не попасть иначе. Однажды Сережа сказал про бездну и про ждущих там демонов. Нужно сделать шаг и встретиться с ними. Когда ступаешь в пропасть и падаешь вниз, тебе одновременно и страшно, и радостно от того, что ты наконец сделал этот шаг и уже нет возможности вернуться туда, где ты только что был.
– Сережа, какие у тебя планы на вечер?
Была перемена, и вокруг все бурлило: галдело, толкалось, смеялось – с энергий, скопившейся в классах.
– Я зайду после уроков, – сказал он.
– Давай выпьем где-нибудь кофе. Как ты на это смотришь?
– Где?
– Можно в «Хижине». Я там была как-то раз, мне понравилось.
– Ладно.
Сегодня он лаконичен, лишнего слова не скажет.
– Бабушка заберет Игоря из садика, и они завтра поедут на дачу. Так что вечер сегодня свободен.
Он обрадовался? Внутренне встрепенулся? Или ей показалось?
Что будет вечером? Сложится ли у них разговор? Кончится ли эта игра? Если бы дело было в «Войне и мире», они упали бы друг другу в объятия, признались бы в вечной любви и залились бы слезами от умиления, но это не «Война и мир». Это жизнь.
Глава 7
Кафе находилось в квартале от школы, поэтому они пришли туда по отдельности.
Это была идея Сергея Ивановича, старого параноика, а она не стала с ним спорить, хоть и пожала при этом плечами. Пусть будет так. Смешно это, конечно, с конспираторским шпионским душком, даже слегка обидно и есть желание продемонстрировать эту обиду, но нет в этом смысла. Слава Богу, он пошел, одно это многого стоит. В последнее время он не расположен к общению. Может, даже к лучшему, что они пришли по отдельности, лишнее напряжение ни к чему. Ему всюду мерещились бы коллеги, и, оглядываясь по сторонам, он чувствовал бы себя так, словно их вот-вот поймают с поличным на месте страшного преступления и – осудят.
А ты? Чем ты лучше? Что ты чувствуешь, когда вы сидите друг напротив друга и добрые десять минут заучиваете меню? Ни дать ни взять горе-любовники на тайном свидании. Нет ощущения, что все вокруг знают, кто вы и зачем вы здесь, и поглядывают на вас с заговорщицким видом? Одним словом, черте что лезет в голову. Еще не хватает представить, как входят Проскурякова и Штауб и у них отвисают челюсти… Вот уже и представила. Паранойя заразна. Читая пункты меню, не можешь сосредоточиться, склеить мысли последовательно, а официант уже подходил и спрашивал о заказе. Он встал в сторонке и ждет. О чем, интересно, думает? Догадывается ли о чем-то?
