Все дни в Самаре, все те обрывки, лоскуты времени, имевшиеся в нашем распоряжении между делами, мы с Журавлевым выясняли отношения. Мы будто сражались в разных войсках и, не испытывая ненависти друг к другу лично, а, даже напротив, чувствуя глубокую нежность, были вынуждены стрелять и прятаться, были вооружены до зубов и одновременно беззащитны. Все было глупо. Мы возвращались в Москву.
– Вы не могли бы ехать помедленнее? – спросил он с заднего сиденья, тон разговора – едкий. Последнее, что мы сказали друг другу в Самаре: «Было бы лучше, чтобы это все осталось в прошлом». Предпоследнее – мы целовались в коридоре суда. Мы были непоследовательны, измотаны и злы. Мы совершенно не знали, чего хотим.
– Я хочу побыстрее попасть в Москву. Вам тоже... – тут я сделала ощутимый акцент на слове «ВАМ», чтобы подчеркнуть, что рада снова быть с ним на «вы». – Вам тоже нет смысла тут задерживаться.
– А зачем вы спешите туда? Что вас там ждет? – поинтересовался он.
Я расплылась в ядовитой улыбке и посмотрела в зеркало заднего вида. Должна же я сделать себе хоть что-то приятное на день рождения.
– Разве это ваше дело, Максим Андреевич? Мало ли кто меня ждет!
– Конечно, – бросил он и снова уткнулся в бумаги.
Я подмигнула себе в зеркале и перевела взгляд обратно на мокрую дорогу. Как резко похолодало. Порывистый ветер бросал мертвые листья на лобовое стекло моей (ой, простите) журавлевской машины. Я прибавила газу (из чистой вредности) и принялась думать о том, как буду жить дальше. Понятное дело, что теперь я снова потеряю работу. Интересно, что теперь напишут мне в трудовой. «Уволена за развратное поведение»? Но в этот раз меня вдруг это совершенно не пугало. Что-то изменилось во мне за последние несколько дней. Вся прошедшая жизнь, особенно последние полтора года, прокрутилась в моем уставшем мозгу, пока я катила в Москву. Деньги больше не волновали меня так, как раньше. По всему, я не карьеристка. Гормонов карьерного роста не купишь в аптеке. Разве трудно понять, что я больше всего на свете люблю сидеть на подоконнике и наблюдать за проносящейся мимо меня жизнью? Сколько мне нужно для счастья? Как много требуется, чтобы купить пару кед и кусок колбасы? Найдется ли в мире свободный подоконник для меня?
Журавлев меня, конечно, зацепил. Оказывается, я зацепляема. А раньше-то я была уверена, что никто не может привлечь мое внимание, поработить мою волю, я была уверена, что в этом аспекте непотопляема. «Титаник» во плоти. И вот, с пробоиной по всему борту, я погружалась в пучину страстей, до сего дня мне неведомую. Я смотрела на Синюю Бороду, отмечала резкость и благородство черт его лица и понимала, что мне это нравится. Видела его иногда испуганный, нервный, иногда тяжелый взгляд. Выяснять отношения – не его конек. И не мой. Мы оба норовили спастись бегством и сделали бы это обязательно, если бы нас не бросало друг к другу каким-то цунами, сопротивляться которому мы не могли. И это не предвещало ничего хорошего.
Мы, по всем приметам, в кратчайшие сроки были намерены спалить друг друга без остатка и обязательно обвинить друг друга во всех бедах и грехах. Ни один из нас не был готов к движению вперед, никто не знал, как затормозить или как потушить пожар, который разгорался в этой упругой тишине сам собой, как на складе с боеприпасами, – быстро и весело, воспламеняя все вокруг. Оставалось совсем немного времени до того, как склад рванет и все взлетит, к чертям, на воздух.
– Ты не устала? – спросил он меня через полчаса.
– А ты? И, кстати, ты уж определись, «ты» или «вы». А то может выйти неловкость. Мы возвращаемся в реальный мир.
– Знаешь, Ника, в жизни каждого мужчины рано или поздно приходит такой момент, когда носки проще купить себе самому. И я уже давно переступил этот рубеж. Я ничего не хочу и ничего не могу предложить.
– Хорошо сказал! – рассмеялась я. – Спасибо, что не предлагаешь мне покупать носки. Никогда в жизни не покупала носки ни одному мужчине! И не собираюсь начинать.
– Я уже был женат, – продолжил он после мучительной паузы.
– А я уже давно решила, что замуж не пойду ни за что.
– Глупость какая. Ты говоришь ерунду, – возмутился он и, отбросив газету, придвинулся ко мне.
Я почувствовала его дыхание около шеи. Как бы было здорово бросить руль и броситься целоваться к нему, пересесть на заднее сиденье. Оказаться в длинном лимузине, таком, какой мой папа заказывает для всяких помпезностей. Заняться любовью там, за темной стеклянной перегородкой, как в «Однажды в Америке», кричать и драться, почти ненавидеть друг друга. Почти, но любить все-таки больше.
– Почему же ерунду? Это что, так важно – хотеть замуж?
– Хотеть замуж, семьи, детей – да, черт возьми. Ты же совсем молодая женщина. Мне сорок три года, я устал, не хочу даже внуков. Моя дочь не желает со мной видеться, черт его знает, что ей в голову вбила ее мамаша после развода. Мой сын... я уже говорил. Я выплатил его кредиты, подозреваю, что он считает себя самым умным, но на деле – я вообще не знаю, что с ним будет. Моя бывшая жена... наш развод... двадцать лет вместе, я больше ничего и никогда не захочу.
– Отлично! – обрадовалась я. – Ты практически мой идеал.
– Смеешься? Тебе надо бегать на свидания, улыбаться, мечтать о куче детей. Быть счастливой.
– Максим Андреевич, послушайте меня. Мы с вами провели вместе несколько дней и ночей – и все! А вы так говорите, будто мы с вами именно сейчас, в этой самой машине, обязаны решить все на десять лет вперед. Я молода, вы – не очень. Вы не хотите быть с кем-то, я – тоже, поверьте.
– В это трудно поверить.
– А вы попробуйте. У меня есть свои причины, вот в чем дело. Не будем придавать слишком большое значение происходящему, да? И, обещаю, если я уж и захочу замуж, то не за вас, ладно?
– Хорошо, давайте будем просто жить дальше, – с неохотой согласился он, будто это, жить или не жить дальше, действительно зависело от его решения.
Он был большой маленький мальчик, которому хочется до одури облопаться черешни, но так, чтобы живот потом болел у кого-нибудь другого. Просто будем жить дальше! Ха, это уж по-любому. И моя жизнь, кстати, состоит не только из Журавлева. Я даже могу сказать, что, когда покидала его машину на Пушкинской, была ужасно рада остаться одна. Я устала от этого странного гнетущего чувства тревоги, этого постоянного желания посмотреть на него. И странного ощущения пустоты, дырки посреди себя, подобной ране такой большой, что воздух свободно проходит сквозь меня, не оставляя возможностей для свободного дыхания. Я вышла из машины раньше, чем надо, и повернула в сторону бульвара, чтобы немного развеяться. Мне не хотелось, особенно теперь, чтобы он узнал, где я живу. Это был маячок, граница, за которую никому нельзя было перейти. Будем просто жить дальше, да?
