“Какая же она старая”, – содрогаясь от жалости, подумал Богдан.
– Теперь мы вместе, почтенная тётушка, – бормотал Вэймин Кэ-ци, – теперь мы снова вместе…
Вдруг будто кто-то невидимый подрубил передние лапы лисе, и она, чуть не ободрав нежный нос о жёсткие прутья, склонилась… в поклоне!
Тангуты, стоя на коленях, дружно поклонились в ответ, а когда подняли головы – лиса без сил свалилась на бок, еле заметно шевеля многочисленными хвостами.
– Мы поможем тебе, почтенная тётушка, мы освободим тебя. – Старший тангут живо вскочил на ноги и принялся обрывать со стены амулеты; Вэймин Чжу-дэ сгребал бумажки и мешочки в кучу, и когда с этим было покончено, принялся ожесточённо их рвать в мелкие клочки; очень быстро в комнате не осталось ни одного целого амулета.
Лисица – должно быть в последнем усилии – вновь подняла голову и по комнате понеслось еле слышное, почти воздушное:
– Спасибо-о-о-о-о…
Вслед за этим исходящее от шерсти лисы сияние стало понемногу меркнуть и сама она начала таять, растворяться в воздухе, – несколько мгновений, и клетка опустела. Лиса исчезла.
И тут минфа почувствовал, как комната и всё, находящиеся в ней, плывут прочь от него – дальше и дальше, кружась в безумном хороводе. Темнота обступила Богдана.
14-й день девятого месяца, четверица,
поздний вечер
– Ну-ну, драгоценный преждерожденный, – услышал Богдан незнакомый голос, – Пора прийти в себя. Пора! – Удивительно мерзкий, выворачивающий наизнанку запах ломанулся минфа в ноздри, и он открыл глаза. Прямо перед собой он увидел слегка опухшее лицо с удивительно правильным носом, на редкость красными глазами и неподдельно приветливой улыбкою. Лицо слегка качалось в мутном пространстве. “Наверное, я ещё не очнулся”, – подумал Богдан и на пробу спросил:
– Где я?
И попытался подняться.
И увидел Бага.
– Еч…
– Не вставай. – Руки Бага, мягко, но твёрдо легли на плечи встрепенувшегося напарника, прижимая его к мягкому ложу. – Тебе сейчас нельзя вставать. Ты весь утыкан иголками. Тебе надо полежать часик, пока лекарь не закончит своё дело.
– Лекарь?
Вновь, оттеснив Бага, перед ним явился красноглазый.
– Здешний лекарь Михаиле Большков, к вашим услугам, драгоценный преждерожденный. Лежите, не вставая. У вас огромная потеря жизненной силы. С Божьей помощью, мы сейчас немного её восстановим, но вам ещё с пару седмиц придётся принимать травы и являться ко мне на приём. Выпейте вот это. – И лекарь подсунул Богдану под нос огромную кружку, от которой исходил упоительный аромат трав.
Немного позже Баг расскажет Богдану, как тот, потеряв сознание, рухнул на пол рядом с Виссарионом. Сгорая от беспокойства, Арсений с Багом выволокли бесчувственного минфа из душного погреба на свежий воздух, но ни похлопывание по щекам, ни прысканье воды в лицо не принесли никаких результатов: Богдан не желал возвращаться к действительности. Потерявший обычную невозмутимость Баг совсем было растерялся, но вовремя появившийся из недр сруба Вэймин Кэ-ци поведал: здесь, в Кеми, обитает известный своими воистину небесными талантами молодой, но крайне знающий лекарь по имени Михайло Юрьевич Большков, и до сего дня не было ещё такой хвори – от сердечной до желудочной, – каковую он не смог бы распознать и обуздать. “Так где же этот Большков, где?! Ведите!” – вскричал Баг и, подхватив на руки бессознательного сановника, ринулся вослед указывающему дорогу тангуту. У врат тело минфа перехватил Борис, считавший своим долгом следовать вместе с ними. Младшего тангута, сотрясавшегося в беззвучных рыданиях по ушедшей из мира тётушке-лисе, да Арсения, сидевшего рядом с уложенным возле поленницы Виссарионом – равный Небу наставник больше не брыкался, вёл себя тихо, – в “Персиковом источнике” было более чем достаточно.
Лекарь Большков жил в некотором удалении от Кеми – как ни торопись, а даже самым быстрым шагом полчаса требовалось. В конце пути Богдан стал подавать признаки жизни: тихо простонал и шевельнул рукой; Баг обнадёжился было, но тут тело минфа сотрясла крупная, с ног до головы, дрожь, и он снова затих. “Уже рядом, – махнул рукой Вэймин Кэ-ци. – Почти пришли”.
И они снова поспешили вперёд, стараясь не потревожить и не растрясти сановника.
У последнего поворота тропинки, за которым, по словам тангута, их взорам наконец-то должно было открыться жилище кемского лекаря, Вэймин Кэ-ци чуть не налетел на чьи-то ноги, беззаботно торчащие из кустов. Ноги были обуты в крепкие, не новые, но ухоженные сапоги жёлтой кожи и при ближайшем рассмотрении оказались принадлежащими худощавому мужчине в немного великоватом буром халате на меху; удобно вытянувшись во весь рост, он лежал в кустах лицом вверх и, приоткрывши рот, еле слышно посапывал. Рядом громоздилась объёмная чересплечная сума.
Чуткий нос Бага уже на подходе уловил могучие алкогольные пары, исходящие от спящего. Тот был пьян, как самый последний житель Разудалого Посёлка.
“Этим займёмся потом, а сейчас…” – забегали лихорадочные мысли, и тут Баг осознал, что лицо безмятежно пребывающего в несообразном отдохновении человека, одетого в, мягко говоря, великоватый ему халат, лицо, сладко запрокинутое и несколько преображённое неотмирным состоянием, представляется ему тем не менее весьма знакомым. Он покосился на тангута, как-то смущённо топтавшегося подле сапог лежащего, – тот посмотрел виновато. “Что? – бешено крикнул Баг, – что?!” Вэймин Кэ-ци хотел было ответить, но ланчжун остановил его жестом: он уже вспомнил краткий и странный лекосмотр в привокзальной харчевне “Пустынник Онуфрий”.
Лежащий перед ними худой преждерожденный и был хвалёный лекарь Большков.
Гнев застлал глаза. Баг, почти утеряв контроль над собой, собрался пнуть ногой в бок нерадивого лекаря: беспечный пьяница, валяющийся в кустах вместо того, чтобы врачевать недуги, мерзкий скорпион, да я тебе сейчас собственноручно закачу таких огромных прутняков – вот кусты какие рядом, мигом наломаю потолще и посучковатей! ты в жизни больше не сядешь! Но тут тангут мягко тронул его за рукав. “Это бывает, – сказал он, – надо отнести его к жене. Она умеет разбудить”. – “Да толку от него, от такого!” – горячился Баг. “Лекарь Большков может врачевать в любом состоянии, – уважительно поведал крепкий, ровно кремень, Вэймин. – Надо только разбудить”.
Делать нечего, и они продолжили путь уже с двумя телами на руках – правда, лекарь Большков, когда Баг перебрасывал его через плечо, не приходя в себя, разразился грозным призывом: “А вот кто со мной биться?!”, но тут же затих, возобновил радостное сопение и лишь умильно заулыбался во сне.
Хутор Большкова выплыл из леса буквально через пять минут, являя взорам налаженное хозяйство загородного жилища: в обширном огороде рядами стояли парники, в одном, высоком, издалека через плёнку угадывался обильно плодоносящий банан; рядом с крыльцом деловито топтались с кудахтаньем многочисленные куры; из крашенной зелёным будки при виде пришельцев вылезла, волоча за собой длинную цепочку, мелкая, вполне мирная псинка и без особой охоты обложила их невнятной собачьей руганью. Впрочем, при этом она приветливо и даже радостно рубила воздух хвостом. Отлаяв положенное, собачка подсеменила к Багу и стала обнюхивать свисающего с его плеча хозяина.
На стук в дверь из избы явилась молодая темноликая женщина (“Лизавета, жена”, – шепнул тангут) в просторном тёмном халате и рогатой кике: концы платка воинственно торчали вверх и вперёд. Увидев самозабвенно посапывавшего Большкова, она укоризненно поджала узкие губы, а потом уронила грозно: “Почто принесли? Несите, где взяли!” Поклонившись, тангут объяснил ей причину их столь внезапного прихода, и, едва глянув на бледное лицо Богдана – его опустили на лавочку у избы, и Баг присел рядом, держа друга за руку, – Лизавета покачала головой, тяжело вздохнула, буркнула: “Ждите”, – и скрылась в избе.
На свет были извлечены воронка и глиняный кувшин, в коем плескалась некая жидкость без запаха. Борис, следуя немногословным указаниям темноликой хозяйки, уложил пьяного лекаря на траву, вставил ему в рот воронку и через неё принялся заливать в организм Большкова содержимое кувшина. “Держите”, – буркнула Лизавета Багу, и тот сел лекарю на ноги. Отставив опустошённый кувшин, Борис прижал к земле руки Михаилы.
Результат не заставил себя ждать особенно долго: с минуту Большков лежал спокойно, а потом ужасно задёргался, пытаясь освободиться; простор давно склонившегося к вечеру дня прорезал громкий полупридушенный вопль. Куры в ужасе шарахнулись прочь и где-то за домом по ошибке заорал петух.
Дав мужу всласть и от души подёргаться, Лизавета скомандовала: “Отпускайте!” Освобождённый лекарь вскочил на четвереньки и довольно живо совершил по лужайке перед домом почти правильный круг. При этом он неразборчиво мычал и как заведённый тряс головой; большое удовольствие, несомненно, от этого получала собачка, которая, звеня цепочкой, с радостным лаем следовала за Большковым по пятам.
