Позже, когда зал опустел, я пошла пропустить по стаканчику с сотрудниками издательства. В ближайшем к театру кафе мы устроились за большим столом. Я была счастлива оказаться здесь, в хорошей компании, атмосфера была простой и теплой, я чувствовала себя хорошо.
Минут через десять я увидела Л., проходившую мимо витрины кафе. Она грустно кивнула мне и исчезла.
На следующий день после того вечера я много раз пыталась дозвониться до Л., но ее мобильник по-прежнему был на автоответчике. Вечером она прислала мне эсэмэску, чтобы сказать, что думает обо мне и позвонит, как только «прояснит ситуацию».
Мы прожили вместе много недель, пользовались одной ванной, десятки раз ели за одним столом, мы, в каком-то смысле, научились приноравливаться к настроениям друг друга, а потом Л. ушла. В моей квартире не осталось никаких ее следов, никакой одежды или забытого предмета, ни прикрепленной к холодильнику записочки. Она все забрала, все упаковала, не оставив ничего после себя.
Так прошли одна или две недели, о которых у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Я ни разу не включила компьютер.
А потом Франсуа понадобилось снова уехать за границу.
Я могла позвонить друзьям, восстановить контакты, сообщить, что я совершенно доступна, но у меня не было сил. Мне бы пришлось рассказать про Л., объяснить, по какой причине она поселилась у меня, почему получила неограниченный доступ к моему компьютеру. Мне бы пришлось признаться в своей неспособности писать, в этой неослабевавшей фобии. Или мне пришлось бы лгать и признать, что я сама написала дурацкое сообщение, отдалившее их от меня.
Я оказалась одна, пленницей лжи, не дающей никакой возможности возвратиться назад.
* * *
В октябре я как-то утром обнаружила в почтовом ящике новое анонимное письмо. Конверт был такой же. Воспроизвожу его содержание:
Дельфина!
Еще будучи ребенком, ты наводила страх. Ты выделяла тревогу. Все это видели, все об этом говорили. Все. Ничего не наладилось. Даже стало еще хуже. Потому что теперь мадам занялась литературой.
Но теперь уже никто не обманывается. Твой звездный час, твои интриги, твои жалкие подлости закончились. Ты больше никого не разжалобишь. Я ежедневно наталкиваюсь на обидные комментарии, касающиеся твоих публикаций, повсюду: у торговцев, на улице, в закусочных. Я повсюду слышу насмешки, издевательства, ты больше ни у кого не вызываешь иллюзий. И всем плевать. Плевать на твои истории и твой юмор, который смешит только тебя. Мне известно, что твои детство и отрочество были с точки зрения психиатрии сложными, даже патологическими, ты прекрасно об этом рассказываешь. Твоя книга потрясла толпы людей. Но с этим покончено.
Любители копаться в чужом грязном белье, вроде тебя, всегда в конце концов кусают локти. Такое поведение способно только еще больше осложнить твое психическое состояние. Ты полагаешь, что достаточно уйти из зоны средств массовой информации, чтобы заставить забыть о том, что ты всего лишь извлекаешь пользу из реальности? Ты окончательно провалилась. И хуже всего то, что ты этого даже не осознаёшь.
Я сунула отпечатанный на машинке листок в конверт и положила письмо к другим анонимкам. Тревога разлилась по квартире, как лужа крови.
Я больше не могла отрицать, что эти письма ранят, пачкают меня.
Я ничего не сказала ни Франсуа, ни кому-нибудь другому.
Я не говорила ни о постоянном чувстве стесненности в груди, ни о заливавшей мне внутренности с самого пробуждения жидкой кислоте, которая потом распространялась по всему телу.
Несколько дней спустя в метро напротив меня уселись два подростка, только что вышедшие из кино. Один объяснял другому, что согласно тому, что он прочел на сайте «Алло-Сине», фильм, который они посмотрели, очень близок к реальности: почти все в нем правда. Второй кивнул, а потом удивился:
– Видал, сколько выходит фильмов, основанных на правдивых историях? Похоже, этим парням за сюжетами далеко ходить не надо!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Первый, прежде чем ответить, ненадолго задумался:
– Да нет… Просто реальность – это круто, она может завести гораздо дальше.
Эта фраза ошарашила меня, такая фраза в устах пятнадцатилетнего мальчишки. Обутого в кроссовки Nike, созданные словно специально для того, чтобы шагать по другой планете. Эта фраза, такая банальная по смыслу, но сформулированная таким непривычным образом: реальность – это круто. Реальность снабжена волей, собственной динамикой. Реальность – это плод высшей силы, гораздо более созидательной, дерзкой, наделенной силой воображения, чем мы можем придумать. Реальность – это обширная интрига, управляемая демиургом, власть которого бесподобна.
Как-то вечером, возвращаясь домой, я почувствовала при входе в наш дом духи Л. Я подумала, что это случайность или, может быть, обонятельная галлюцинация.
Когда я отперла дверь квартиры, уличные фонари освещали часть гостиной, и мебель отбрасывала тени на пол. Я не сразу включила свет и, безусловно, ощутила, что за мной наблюдают, потому что тут же посмотрела в окно. Мне показалось, что на лестничной площадке здания напротив я различила какой-то силуэт. Пока мои глаза постепенно привыкали к свету и силились разглядеть фигуру, это впечатление превратилось в уверенность. Кто-то совершенно неподвижно стоял там, лестничное освещение, управляемое электронным выключателем, погасло, и человек, конечно, считал, что его не видно. С такого расстояния невозможно было ни различить лицо, ни понять, мужчина это или женщина.
Несколько секунд я вглядывалась во тьму, пытаясь увидеть какой-то знак, узнать одежду, телосложение. Потом силуэт отступил в глубь площадки и полностью растворился.
Я задернула шторы и некоторое время неподвижно стояла за непроницаемой тканью, подстерегая через крохотную щелку возвращение силуэта. Но он больше не появился.
Наутро, увидев в окне дневной свет, я задумалась, не приснилось ли мне это. Все казалось таким привычным.
Спустя пару часов я вышла из дома, чтобы отправиться на рынок бульвара Ришар-Ленуар, и упала на лестнице. Мне сложно описать это падение. Думаю, я попросту забыла, что спускаюсь по лестнице. На какую-то долю секунды (крошечное мгновение отключения) я поставила одну ногу перед другой так, будто иду по плоской поверхности. Я с глухим шумом приземлилась десятью ступеньками ниже, на следующем этаже. Через несколько минут я поняла, что не могу встать. Одна из моих соседок позвонила в скорую. Они припарковали свой грузовичок возле нашего здания и настояли, чтобы я улеглась на носилки. Когда они заносили меня внутрь автомобиля, вокруг него уже собралась небольшая толпа зевак, которую один из спасателей держал на расстоянии. В тот момент, когда двери закрылись, я увидела, как от толпы с обезумевшим видом отделилась фигура Л. Врачи сообщили ей, что везут меня в больницу Святого Людовика, она крикнула, что берет машину и приедет туда за мной.
В тот момент я не задумалась, почему она здесь оказалась так кстати. Я была счастлива увидеть знакомое лицо, кого-то, кого не требовалось звать на помощь, кто в нужный момент появился из ниоткуда, как по волшебству.
Л. нашла меня в отделении скорой помощи спустя полчаса. В нормальное время родных не пускали в приемный покой, но Л. недолго ждала, прежде чем ей удалось убедить кого-то позволить ей пройти сквозь противопожарные двери, чтобы быть возле меня. Она так же, не мешкая, обнаружила стул и уселась около носилок, на которых я лежала. Я спросила, как ей удалось войти, она ответила, что сказала дежурному интерну, что у меня глубокая депрессия и что было бы лучше, если бы она находилась рядом для моего спокойствия. Я не поняла, это была шутка или она действительно так считала. Как бы то ни было, я знала ее дар убеждения.
У меня очень болела нога, но в остальном, за исключением нескольких ушибов, все функционировало нормально. Помощь была лишь относительно скорой: я довольно долго ждала, чтобы меня отвезли на рентген. Все это время Л. не отходила от меня. Я много недель не видела ее и, должна сказать, встретилась с ней с удовольствием. Наши последние споры остались далеко позади, и мне не удавалось по-настоящему сердиться на нее. Думаю, в тот момент я совершенно осознала, что Л. странная, страдающая неврозом, несдержанная, непредсказуемая, но я не понимала масштаба опасности. Я знала определенное количество таких странных, страдающих неврозом, несдержанных, непредсказуемых людей и, разумеется, сама была странной, страдающей неврозом, несдержанной и непредсказуемой. К тому же подозрения, которые имелись у меня на ее счет, возможно, были беспочвенны. Да, в надежде способствовать моей сосредоточенности она позволила себе отправить моим друзьям имейл. Быть может, она не отдавала себе отчета в последствиях своего поступка. Но я не была уверена, что хочу окончательно рассориться с ней из-за этого. Потому что было все остальное. То, что она сделала для меня. Неделями Л. дарила мне свою помощь, присутствие и утешение.
