Коринна подтвердила, что я послала ей сообщение, как, вероятно, всем своим знакомым, если судить по длине списка адресатов, чтобы предупредить, что я принимаюсь за работу и мне необходимо держаться подальше от любых искушений.
Я спросила Коринну, могу ли я прийти, чтобы она показала мне это сообщение. Мне было необходимо его увидеть. Коринна была не из тех, кто обижается на чужие странности, она сказала, что я могу прийти, когда хочу, она дома и никуда не уйдет.
К моему приходу она уже отыскала сообщение, подписанное моим именем и адресованное всем моим друзьям или почти всем, чьи имена есть в моей адресной книге.
Потом она переслала его мне, привожу его здесь:
«Мои дорогие все!
Как большинство из вас знает, мне не удается взяться за работу. Эта неудача сопровождается у меня большой разбросанностью в делах и определенной формой праздности, которую я ненавижу и которая грызет меня.
Поэтому я прошу вас несколько месяцев не подавать мне никаких знаков, никуда не приглашать, не предлагать встретиться там или сям. Разумеется, кроме форсмажорных обстоятельств. Я тоже не буду ничего сообщать вам, пока буду работать над книгой.
Такая мера может показаться вам радикальной. Но сейчас я уверена, что мне необходимо прибегнуть к ней.
Обнимаю вас.
Дельфина».Сообщение было датировано ноябрем, в этот период Л. впервые получила доступ к моему компьютеру. Коринна ответила на него словами ободрения и поддержки и, не смея позвонить, раз или два написала мне. (Как это сделали большинство друзей и некоторые члены моей семьи, о чем я узнаю позже. Разумеется, Л. не сообщила мне ни об одном из этих сообщений.)
Я поблагодарила Коринну и пообещала снова прийти повидать ее или позвонить в ближайшее время, чтобы выпить по стаканчику.
Я отправилась в сторону дома. Я чувствовала себя усталой.
Подойдя к нашему зданию, я попыталась дозвониться до Франсуа, который на два дня уехал в провинцию на съемки, но попала на автоответчик. Я вела себя, как человек, который боится. Это было нелепо. Почему я не дождалась, пока окажусь дома, чтобы спокойно позвонить ему? Почему я разговаривала вполголоса, когда Л. была у меня?
Л. ждала меня в кухне. Она удивилась моему позднему возвращению с прогулки, она уже начала беспокоиться. Она заварила мой любимый красный чай и купила пирожные макарон. Ей надо было сказать мне что-то важное. Я перебила ее:
– Нет, это мне надо сказать тебе что-то важное.
Мой голос дрожа.
– Я знаю, что ты отправила всем моим друзьям сообщения, чтобы просить их больше не выходить на связь со мной.
Я ждала, что она станет отрицать. Или хотя бы что застану ее врасплох. Но Л. не выказала ни малейшего удивления или чувства неловкости, она ответила без всякого колебания, как если бы была совершенно уверена в своей правоте:
– Ну да. Я хотела помочь тебе. Такова моя роль, ты же знаешь, создавать наилучшие условия, чтобы ты работала. Не позволять тебе разбрасываться.
Я была ошарашена.
– Но ты не можешь этого делать. Ты отдаешь себе отчет? Ты пишешь моим друзьям нелепое письмо, чтобы сказать им, чтобы они больше не выходили со мной на связь, это серьезно, это очень серьезно, ты не имеешь права так поступать, не поговорив со мной, мне нужны мои друзья…
– Но ведь я здесь. Тебе этого мало?
– Нет… Дело не в этом, я поверить не могу, что ты могла так поступить.
– Это было необходимо. И по-прежнему необходимо. Будь осторожна. Ты нуждаешься в тишине и одиночестве, чтобы написать эту книгу.
– Какую книгу?
– Ты отлично знаешь какую. Не думаю, что у тебя есть выбор, ты должна соответствовать запросам своей публики.
Меня задело, разумеется, это слово «публика», оно показалось мне таким неподходящим. Она произнесла это слово, словно я была звездой варьете накануне турне. Внезапно я осознала, что Л. принимает меня за кого-то другого, проецируя на меня свой фантазм, не имеющий ничего общего с тем, кто я есть. Я твердо возразила, я боялась, что мой голос сорвется на визг, а мне хотелось оставаться спокойной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Послушай меня хорошенько. Я сейчас скажу тебе одну вещь: я никогда не писала, чтобы доставить удовольствие кому бы то ни было, и не собираюсь этого делать. Когда, к несчастью, мне приходит в голову мысль понравиться или доставить удовольствие, потому что, да, если хочешь знать, такое приходит мне в голову, я изо всех сил затаптываю ее. Потому что, по сути, писать книгу – дело гораздо более интимное, гораздо более важное, чем это.
Л. поднялась и делала заметное усилие, чтобы говорить со мной мягко.
– Вот именно, я об этом и говорю, о самом интимном. Вот чего ждут от тебя читатели. Хочешь ты этого или нет, ты ответственна за внимание, за любовь, которые ты им внушила.
Кажется, я заорала:
– Но тебе-то какое дело? Куда ты лезешь? Кто ты такая, чтобы знать, что хорошо и что плохо, что желательно и что прискорбно? Кто ты такая, чтобы знать, что представляет собой литература, а что нет и чего ждут мои читатели? За кого ты себя принимаешь?
Она не взглянула на меня. Я видела, как она встала, подхватила тарелку, на которую заботливо положила пирожные. Носком ноги она нажала на педаль мусорного ведра и движением, стремительность которого удивила меня, выбросила их.
Не сказав ни слова, она вышла из кухни. К чаю мы так и не притронулись.
Ночью я слышала, что Л. много раз вставала, и подумала, что у нее бессонница. Было полнолуние, а она как-то призналась мне, что это нарушает ее сон.
Проснувшись утром, я нашла ее готовой к уходу. Чемоданы стояли возле двери. Ее лицо выражало непривычную усталость, под глазами были круги, и мне показалось, что она совсем не накрасилась. Должно быть, всю ночь собирала чемоданы. Она не выглядела рассерженной (а если и сердилась, то прекрасно скрывала это). Совершенно спокойным голосом она сообщила, что нашла гостиницу в десятом округе, комнаты там небольшие, но ее это устроит на какое-то время. Я попробовала возразить, но она движением руки остановила меня.
– Теперь не время для споров. Я чувствую, что мое присутствие давит на тебя. Я не хочу мешать тебе писать. Ты знаешь, как я уважаю твою работу. Тебе, разумеется, необходимо немного побыть одной, прежде чем дети приедут на каникулы. Я это понимаю. Я думала помочь тебе обрести веру в себя. Я надеялась, что смогу не позволить тебе терять время, не попадаться в ловушки. Но, возможно, иного выхода нет. Я ошиблась, прости. Ты права, только тебе известно, как ты должна работать. Что для тебя хорошо. Прошу простить меня, если я сказала что-то, что тебя ранило, я этого не хотела.
Я вдруг почувствовала себя виноватой. Я готова выгнать на улицу подругу, которая столько недель помогала мне, которая вынуждена была заниматься грязной работой.
Л. открыла входную дверь. После короткого колебания она приблизилась ко мне.
– Знаешь, Дельфина, мне за тебя страшно. Надеюсь, с тобой ничего не случится. У меня дурное предчувствие. Будь осторожна.
С этими словами она вышла, и дверь за ней захлопнулась. Я слышала, как она прошла несколько ступенек, а потом больше ничего не слышала. Ключи, которые я ей дала, она положила на кухонный стол.
Ближе к вечеру другой парень, такой же молодой, как тот, что перевозил ее ко мне, пришел за чемоданами.
В последующие дни я ничего не знала об Л.
Я не пыталась позвонить ей.
Я не могла не думать о ее последних словах. Это было не предостережение, это было проклятие. Зловещий и неотвратимый рок, предсказанный мне Л.
III
Предательство
– Могу я кое о чем попросить вас, Энни?
– Конечно, дорогой.
– Если я напишу вам эту историю…
– Этот роман! Большой прекрасный роман, как все остальные, может быть, даже больше!
На мгновение он прикрыл глаза, затем снова открыл.
– Так вот, если я напишу вам этот роман, вы отпустите меня, когда он будет закончен?
Несколько мгновений Энни стояла с таким выражением лица, что было ясно: ей не по себе. Затем она бросила на Пола долгий внимательный взгляд.
– Вы говорите так, словно я удерживаю вас насильно, Пол.
Стивен Кинг, Мизери
