А если наша мама обронила ключи в Совете ветеранов, так могло быть? И кто-то из старушек подобрал их, сразу не смог отдать (может быть, та же Юля? Не нравится мне ее показное смирение), а дома внук или сынок поинтересовались, взяли посмотреть да и сняли копию? Поскольку все эти бабушки живут неподалеку друг от друга, обойти с копией ключей наш микрорайон и отыскать нужную квартиру не составит никакого труда.
Или я грешу, так размышляя?
— Так ставим новые замки или нет? — хохоча, спросил Боголепов. — У меня все готово.
— Простите меня ради Бога, — снова заплакала наша старушка. — Такие хлопоты, такие траты...
— Да какие хлопоты! — Юрий Михайлович подошел к старушке и погладил по руке. — Нам это все равно что семечку щелкнуть. Для очистки совести давайте все-таки... вмастрячим? — Он прекрасно понимал, о чем мы с Аленой думаем.
Мать встревоженно посмотрела на нас.
— Так ведь нашлись!.. — прошептала она.
— Нашлись, нашлись! — радостно подтвердила Алена. — Все в порядке, мама.
В неловком молчании мы постояли минуты две. Мать не уходила — смотрела в наши лица.
— Конечно, вряд ли в церковь мог зайти плохой человек, — с неким усилием сказал я, убеждая себя и жену. — В самом деле, зачем менять... если нашлись. Юра, прости нас, все бывает...
Боголепов — легкий человек.
— О чем речь?! Можно только порадоваться. — Он мигом вынул из деревянной двери уже вставленный туда замок и внедрил старый, завинтил шурупы. — А вот в железной... чуть-чуть восстановим статус-кво. Мы тут лишнего расширили. А то все же новый воткнуть?
Я покосился на тещу — она страдающими глазами смотрела на меня.
— Да нет, давай уж прежний...
Юрий Михайлович включил сварочный аппарат и, ослепляя нас, принялся вновь что-то кроить в железной дыре. Затем пошоркал рашпилем, вставил старый замок, закрутил болты, проверил — язычок замка ходит легко, — закрыл дверь, запер, отпер.
— Все как было! — хмыкнул он. — Так что, бабушка, не расстраивайтесь.
И они с напарником принялись собирать инструменты.
— А новые ты сложи где-нибудь... — негромко буркнул мне Боголепов. — Вдруг когда пригодятся.
Прихватив его кейс и болгарку, я вышел проводить работников на крыльцо. Когда они осторожно перевалили в багажник “тойоты” трансформатор, я протянул Юрию Михайловичу деньги. Он отмахнулся:
— Обижаешь! Дело же не сделано. Вот только бы какая-нибудь сволочь не это самое... — И, задумавшись, добавил: — А если хочешь, когда бабушки дома не будет, я тебе могу все-таки заменить. Она вряд ли заметит.
— Заметит, — тоскливо ответил я. — Ключи сильно отличаются. Она не такая беспамятная, Юра.
— Ну, тады живите, — рассмеялся Боголепов. — Может, правда пронесет.
Он с лаборантом уехал, я поднялся в квартиру. Жена уже убрала в кладовку новые замки, протирала пол.
— Все хорошо, — сказал я громко маме. — Все хорошо! Давайте попьем чаю!
Вскоре мы сидели на кухне, пили чай с медом. Ложечку меда, оказывается, маме можно съесть, пост позволяет.
За окном сыпавшийся с утра лиловый дождь вдруг сменил цвет — это уже валил снег. Белый-белый снег. Даже в доме посветлело. И жить можно было дальше, не меняя замков. Их замену мать восприняла бы как крушение своей новой веры.
В Совете ветеранов честные люди... если вдруг она там обронила... А уж в церкви... и помыслить нельзя ни о чем плохом...
8
Так и живем — в тайном ожидании, не использует ли кто копии ключей.
Будем надеяться, что нет. Люди в церкви добрые и честные. А если кто-то в Совете ветеранов нашел и забросил в церковь — тоже хочется верить, что не использовал находку во зло. Воспитание старых людей все-таки было хорошим. Этот кто-то отнес не для того, чтобы мы успокоились и оставили старые замки, а потом бы к нам явился без нас нехороший человек. Отнес для того, чтобы мать думала — именно в храме ключи и пролежали.
А вот если мама на улице их выронила... но вряд ли кто с улицы понесет в церковь. Это если только Елизавета Васильевна, чтобы мама меньше волновалась. Что, дескать, с самого начала там, там лежали. Подруга у мамы — славный человек. Да и молодых племянников у нее нет, кто мог бы позариться...
Так что живем без страха.
С надеждой.
С открытыми для кого-то дверями.
Полная тишина
Кублановский Юрий Михайлович родился в Рыбинске в 1947 году. Окончил искусствоведческое отделение истфака МГУ. С 1982 по 1989 год находился в политической эмиграции в Западной Европе. Поэт, эссеист, критик и публицист. Живет в Переделкине.
* *
*
Говорил тебе “не гони волну” —
новый сленг повсюду входил в привычку
в ту, теперь глубокую старину.
…И оставили мы тебя одну
на погосте у чертиков на куличках.
Зимы с лабиринтами звездных троп.
Очажки-скопленья успенских свечек.
Твой лиловый в черных оборках гроб.
Твой окаменевший холодный лоб
и на нем лежащий бумажный венчик.
С замираньем сердца, хотя не трус,
я сейчас к нему приложился в храме.
Ничего не бойся, а я боюсь.
И зову тебя, как Антон Мисюсь,
по тропе катавший ее на раме.
Было время, видели вместе сны
и паломничали в конце весны
по усадьбам ближнего Подмосковья.
А твои глаза до сих пор ясны,
как свои закрою в зенит зимовья.
Вот дышу и чувствую, что не то,
что бывало, в воздухе разлито.
И хотя душа остается в теле,
не по возрасту уже тяпнуть сто
и начать базланить о беспределе.
…Как ты много помнила наизусть.
На погосте свежая глина пусть
замерзает — твердый гарант разлуки.
Ты ушла, а я не могу, сдаюсь,
умываю и поднимаю руки.
15.XII.2003.
* *
*
Смолоду самородки,
делали мы под мухой
за вечер две-три ходки
дальних за бормотухой.
И вавилоны тары
хотелось поджечь в морозы
на улицах Карла, Клары
или такой же Розы.
Минули годы, годы.
В моду вошли обноски.
Стали пасти народы
новые отморозки.
Кладбищ бескрайних дали —
там получают льготу
те, кто всю жизнь вставали
затемно на работу
и досыпали в тряских
выстуженных вагонах,
голосовые связки
оных не из луженых.
Мы отдохнем, я знаю,
никто меня не оспорит.
Вот и перечитаю
понову “Крошку Доррит”.
Запрусь я на все запоры,
никому не открою.
Мысленно разговоры
стану вести с тобою.
Прежний мой дух мятежный
уж не огнеопасен.
Если решишь, что снежный
я человек, согласен.
Сны
Зимою — впадиной каждой, полостью
пренебрегавшие до сих пор
льды заполняют едва ль не полностью
речные русла, объем озер.
Лишь луч, нащупавший прорубь черную
там, где излуки в снегах изгиб,
работу видит локомоторную
мускулатуры придонных рыб.
Россия! Прежде военнопленною
тебя считал я и как умел
всю убеленную, прикровенную
до горловых тебя спазм жалел.
И ныне тоже, как листья палые
иль щука снулая блеск блесны,
я вижу изредка запоздалые
неразличимые те же сны.
Портрет
Так и нету внятного ответа,
что такое стынь тоски вселенской.
И откуда вдруг источник света
в дальнем устье улицы губернской?
