Кавказцы оставили ее только после того, как один из них решил, что она уже давно умерла, и получалось, что они забавляются с трупом. Эта мысль им не понравилась, и они, бросив растерзанное голое тело на разбитой кушетке, один за другим бесшумно покинули помещение.
Не успели стихнуть их шаги, как от стены стоящего напротив жилого дома отделилась фигура, направившись прямо через стройку к времянке. Человек то и дело спотыкался, низко ныряя и касаясь руками земли. Стройка утопала в кромешной неподвижной мгле. Попав в тусклый отблеск струящегося из открытой двери времянки света, человек выпрямился и шагнул внутрь. Это был тот самый парнишка, владелец «Оки», который пару часов назад запер здесь Любу. Во время расправы он стоял возле дома, прижавшись спиной к стене, и смотрел, не отрываясь, на тени, хаотично мелькающие в крохотных окнах рабочей постройки. Несмотря на сильный мороз и легкую одежду, парень вспотел и то и дело вытирал обеими руками мокрое лицо. Как только вереница теней исчезла на противоположной стороне улицы, он сорвался с места и кинулся к времянке, прямо по краю огромного котлована. Оказавшись в помещении, он сразу уткнулся взглядом в обезображенное тело проститутки. На фоне черного топчана особенно бросалась в глаза его страшная белизна. Парень поморщился: комната была наполнена терпким запахом мужских гормонов и пота. Плохо соображая, что делает, он собрал с других топчанов грязное тряпье и стал забрасывать Любу, пока она не исчезла в этой неряшливой куче с головой. Затем он погасил свет, вышел на улицу и уткнулся головой в стену сарая. Его рвало.
Евгений Маркович поменял пепельницу и в задумчивости прошелся по комнате.
– Меня нашли на следующий день, – продолжала свой рассказ Люба. – Это были рабочие, которые работали на стройке. Врач говорит, что я чудом осталась жива, а я думаю, они меня не прикончили, потому что думали, что я умерла. Ушли, звери, и шубу с собой унесли, а меня каким-то грязным тряпьем забросали. Я только поэтому и не замерзла. – Люба отхлебнула остывшего чаю, поморщилась.
Психотерапевт старался сохранять спокойствие, но было видно, что даже его, бывалого, многое повидавшего на своем веку человека, этот рассказ потряс.
Любасик продолжала равномерно покачиваться на стуле, выдувая в воздух струйки табачного дыма.
– Та-ак, и какой же помощи вы ожидаете от меня? – заговорил Евгений Маркович, опять устроившись за столом. – Я понимаю, ваша психика нуждается в восстановлении. Но это очень длительный процесс. Вам придется приезжать ко мне несколько раз. Если сейчас не принять меры, последствия могут остаться на всю жизнь.
– Какие такие последствия?
– Самые разные. Вы получили тяжелую психическую травму. Вас надо лечить.
– Да не надо меня лечить, – вяло возразила Любасик и посмотрела на врача взглядом, страшным, как бездна.
Евгений Маркович вздрогнул. Ему показалось, что сама смерть взглянула на него глазами этой девочки. И он понял – нет у нее никакой будущей жизни, и лечить ее незачем.
– Так какой же помощи вы от меня ждете?..
– Мне сказали, что вы можете сделать что-то типа гипноза. Можете?
– Могу.
– Так вот, загипнотизируйте меня так, чтобы я не боялась.
– Чего не боялась? – не понял психотерапевт.
– На работу выходить. А то здесь недавно одну убили, всего на два квартала дальше стояла, совсем молоденькая, шестнадцати не было…
Потерянный шанс
Наконец-то Вера познакомилась с иностранцем. Это был высокий, очень крепкий мужчина с мясистым, покрытым крупными прыщами лицом и большими бесцветными глазами, в которых застыло выражение немого недоумения. Мужчина был родом из Германии и обладал взрывным, как удар по пустой кастрюле, именем – Берндт. Он был каким-то странным, этот человек с внешностью великана и повадками карлика. Его движения были мелкими, как бы укороченными, отчего создавалось впечатление, будто он делает все тайком, украдкой. Но ни это странное поведение, ни тарабарское имя, ни даже прыщи не могли смутить Вериного блаженства. Она висела на его шее, едва дотягиваясь носками сапог до паркета, и, закинув далеко назад голову, блаженно покачивалась из стороны в сторону под звуки ресторанного оркестра. Время от времени, совершенно невпопад, Берндт тяжело переставлял ноги, подтягивая за собой разомлевшее Верино тело.
– Тебе нравится у нас в Москве? – спросила Вера, стараясь быть томной, обворожительной.
Берндт неуклюже кивнул. Он держал свою партнершу двумя руками за талию, широко расставив в стороны локти. Со стороны казалось, будто он крутит по залу большую пузатую вазу в поисках подходящего места, на которое ее можно было бы поставить. Фигурой Вера действительно походила на китайскую вазу, равномерно вздутую со всех сторон. Да и в лице ее было что-то неуловимо азиатское: широко расставленные узкие глаза, припухшие веки и волосы, свернутые кренделем на макушке. Впрочем, среди русских женщин часто встречается такой тип с миловидным, слегка лисьим выражением лица.
Музыка закончилась. Вере захотелось поцеловать партнера в знак благодарности – по-дружески, в щечку, – но для этого ей пришлось бы подпрыгнуть: она едва доставала ему до подмышки. Как только в зале наступила тишина, Берндт мгновенно разомкнул руки и радостно засеменил к столику: видно, топтание по танцевальной площадке казалось ему совершенно бессмысленным. На столе уже стояло горячее. Берндт торопливо разложил на коленях салфетку и, пожелав приятного аппетита, торопливо принялся за еду.
Это было их первое свидание. Они нашли друг друга по Интернету. Переписывались недолго, он сразу спросил разрешения прилететь в Москву.
– О! Конечно, конечно! – обрадовалась Вера. – Я жду!
И вот, не прошло и двух недель, а они уже сидят в ресторане. Когда это было в последний раз, чтобы мужчина пригласил ее в ресторан? И кто был тот мужчина? Вера стала перебирать странички памяти. Господи! Неужели это был ее муж? Его уже пятнадцать лет, как след простыл. Пятнадцать лет прошло, и с тех пор ни разу?..
Вера с нежностью посмотрела на своего гостя. Берндт монотонно пережевывал бифштекс.
«Надо его растормошить, – подумала Вера, – а то он вот так пожует-пожует, да и смоется».
– А где вы так хорошо научились говорить по-русски? – спросила она, пригубив бокал.
– Я учился в школе в ГДР.
Точка. Дальше разговор не вязался. И дался ему этот проклятый бифштекс! Ей-богу, как из голодного края!
У Веры от возбуждения совершенно пропал аппетит, она почти ничего не ела, и шампанское шумело в голове, как приложенная к уху раковина. Сквозь этот волшебный шум все происходящее выглядело как-то легко, непринужденно. И самой себе Вера казалась такой легкомысленной, раскованной, как в семнадцать лет, когда еще не произведена трезвая оценка своего положения в жизни и можно резвиться, не обращая внимания на реакцию окружающих.
– Расскажите немного о себе, – предложила Вера и, вытащив сигарету из пачки, сделала в воздухе элегантное движение рукой, как бы давая понять, что ждет огоньку.
Немец не обратил на этот жест никакого внимания и, доев бифштекс, аккуратно сложил вилку и нож.
– Я там вам все написал, – произнес Берндт, смущенно откашливаясь.
– Может быть, вы мне все-таки дадите прикурить! – шутливо возмутилась Вера.
Бернд удивленно вскинул брови.
– А вы сама не можете? Вот спички, – он ткнул пальцем в спичечный коробок.
«Ну ни фига себе! – подумала Вера, недовольно прикуривая. – Вот это кавалер!»
– И все-таки, – продолжала она, подавив в себе возмущение, – я не помню, что вы там писали. Где вы живете?
– Я живу в городе Тутлинген. – Пауза.
– А дальше?
– Что дальше?
– Ну, чем вы занимаетесь? Кем работаете? Какое у вас хобби, в конце концов?
– Я работаю инженер. Хобби – рыба, паровоз, такой маленький, шпорт.
– Какая рыба? Какой паровоз? – удивилась Вера.
– Ну, рыба эта… – Берндт взмахнул сложенными вместе руками, изображая, как он забрасывает удочку.
– А-а, – засмеялась Вера, – так ты рыбку ловишь?
– Да, рыбка, – лицо Берндта оставалось напряженно-серьезным. – А паровоз маленький, игрушка.
– Ты что, все еще в паровозики играешь?
– Да, то есть это коллекция. Стоит большие деньги. – Произнося слово деньги, Бернд выразительно округлил глаза.
– А ты был женат? Дети у тебя есть?
– Нет, нет, никаких дети, – почему-то испугался Берндт. – Я не женился.
– Ни разу?
– Нет.
– А почему? Все-таки, сорок восемь лет.
– У меня эти, – он дотронулся рукой до лица, – прыщи, женщины не любят.
– И ты из-за этого не женился?
– Нет. Они меня не женились.
Вера была поражена. Подумаешь, прыщи! Мужчина все-таки, инженер. У нас бы такому добру пропасть не дали. У нас из помойки вытащат, помоют, почистят и любить будут всю жизнь.
– А знаешь, я, например, твоих прыщей совсем не вижу. По-моему, ты очень интересный мужчина.
