Нет, возвращаться было никак нельзя. И от этого Зойка заплакала еще сильнее.
Неожиданно кто-то прикоснулся к ее плену.
«Что случилось, девушка? Почему вы плачете?» — перед ней стояла маленькая полненькая женщина, хорошо одетая, в перчатках и с блестящей черной сумочкой.
Зойка моментально выложила ей все свои огорчения и резоны.
«Я поняла, — кивнула женщина. — Меня зовут Капитолина Егоровна. Скажите, вы умеете работать по дому? Мне как раз нужна хорошая работница. Я буду вам платить. И жить вы будете у нас. А на следующий год, хорошенько подготовившись, можете поступать снова».
Зойка тогда готова была расцеловать эту прекрасную женщину. Все так сразу хорошо устроилось.
А вот хорошо ли в самом деле?
Только потом она узнала, что это жена ректора и что она любила подыскивать себе каждый год вот такую же деревенскую дурочку.
За три года каторжной работы Зойка забыла даже то, что знала. Да и обленилась по части учебы. Не стала больше поступать. А в 64 году Капитолина сказала ей, что есть другие люди, готовые платить ей за работу. Так Зойка попала к Фифе.
…Зойка задернула шторы и легла.
Постепенно подкралась дремота. За последние годы она научилась спать чутко — Фифа могла разбудить и в полночь, и в три утра. Особенно перед самым инсультом. В карты, к примеру, поиграть. Увлеклась на старости лет. Как же проклинала Зойка эти заполночные игры, а еще больше разговоры бесконечные. И где она бывала на гастролях, и кто с кем в театре ссорился, и кто на кого доносы строчил. Сидела Зойка с ней, зевала до ломоты в челюсти, не различала, где валеты, где дамы, а сидела. И не сказать, что боялась (особенно когда переехала в ее квартиру), просто Фифа всегда умела настоять на своем: Не мытьем, так катаньем. Да еще как вздернет головой с тщательно уложенными и слегка подкрашенными седыми волосами, глазами своими зыркнет, вот тут и жди словечка меткого, едкого и колючего. Ни встать, ни сесть после этого. А уж как она по поводу первенца Зойкиного прохаживалась, маленького Мишки! Даром что машину к роддому прислала да разных пеленок-распашонок надарила. Только цена этим подаркам — слезы тайные и горючие, которые пришлось пролить после слов ее злых, обидных — и про шалаву подзаборную, и про самку похотливую. Вот этого Фифе Зоя не простит никогда. Знала Зойкины слабости, тем и держать могла. Ну, Мишка — ладно. А младшенькая Анютка, самая любимая, ласковая и непоседливая! Это же Фифа потом Анютку разбаловала конфетами дорогими и игрушками. В Сочи с собой брала. Из-за границы одежду привозила. Жизнь красивую показывала. Где теперь Анютка? Вонючая, с синяками на роже по рукам у бомжей ходит, в мусорках бутылки собирает. Тьфу! Век бы паскуду не видеть! И сынок! Сынок-то не лучше. «У нас с тобой, мама, несовместимые характеры», — во как вывернул!
Ох, Господи, Господи! Что ж ты судьбой так вертишь, аж в грудях холонит от безнадежности. Как проклял кто судьбинушку ее. Как там у Вильяма этого?
Пусть материнская забота, ласка
Встречают смех один — тогда узнает,
Что хуже, чем укусы злой змеи,
Детей неблагодарность. Едем! Едем!
Уехала бы, да некуда.
Когда у Фифы три года назад случился инсульт, Зойка почти этому обрадовалась. И, вероятно, почувствовала некоторое облегчение. Чего уж греха таить, сладу никакого с ней не было в то время. Уж на что Зойка считала себя крепкой бабой, а все равно Фифа доводила до белого каления. Умела, гадина эта старая, словечко едкое вставить, да так, что бросить все хотелось и уйти, убежать подальше. Только вот бежать уже некуда было. Отбегалась Зойка. Спасибо за это деткам родным. Поклон им земной.
Однажды после очередной (и можно было бы добавить обычной) утренней перепалки, поводом для которой стала чуть подгоревшая каша (Фифа, поморщившись, демонстративно отказалась от завтрака), Зойка вспылила. Швырнула со всего размаху тарелку с кашей в урну, с удовольствием отметив, как звякнул расколовшийся фарфор. А когда Фифа, даже не поведя бровью, сказала на это: «Что ж, любезная Зоя Филипповна, единственное, чему ты хорошо научилась за 35 лет, так это бить мою посуду», — Зойка сорвала с себя фартук и ушла. Столько раз хотела уйти, могла уйти, но не ушла. Сначала деньги цепями держали. Заболотские (скрывать нечего) хорошо платили. Столько на заводах рабочие не получали. Не говоря уж о маленькой деревне, где родилась Зойка. Потом привыкла и мирилась с причудами Фифы, как отец мирился с фронтовым осколком в плече — сцепив зубы, посмеиваясь на людях и надеясь, что все обойдется. Через три года после смерти Михаила Степановича Фифа предложила переехать к ней. И снова Зойке некуда было деваться. Сын должен был жениться, а жить молодым негде. Отдала сыночку с невесткой свою квартиру, выхлопотанную Михаилом Степановичем в свое время. Собрала вещички и устроилась жить буквально на «работе». Фифа ведь продолжала платить. По крайней мере пока ей, еще при Союзе, приносили персональную пенсию. И хоть жалела Зойка после, крепко жалела, что все так обернулось, да только поздно.
А тогда хотела уйти по-настоящему. И ушла. Оставила вещи. Ничего с собой не взяла. Решила плюнуть на Фифу — пусть сама себе кашу стряпает и пыль эту проклятую вытирает! Плюнула, а оказалось-то — сама на себя. Все, что ей хотелось от жизни, так это поставить на ноги детей. О себе не думала. Жила и была довольна тем, что имела. А когда хлопнула дверью в то утро, то поняла, НАСКОЛЬКО ПУСТЫ ЕЕ РУКИ — руки, привыкшие к труду и к честно заработанным деньгам. Фифа отняла все. А если что-то и оставила, то остальное подобрали детки.
Не желая признаться самой себе в этом простом факте (факты обычно всегда просты), Зойка поехала к своей давней приятельнице. Задержалась у нее до тех пор, пока сама приятельница не предложила переночевать.
Утром, поразмыслив за ночь, Зойка решила, что Фифа кое-что задолжала ей. Крепко задолжала. За молодость, проведенную Зойкой на карачках во всех уголках квартиры и дачи Заболотских. За Михаила Степановича, запуганного Фифой и потому не решившегося остаться с Зойкой. За все надменные слова, которые Фифа раздавала с необычайной щедростью направо и налево. За свой страх перед ней. Оправдав таким образом свое отступление от первоначального решения навсегда покинуть квартиру Фифы, Зойка вернулась обратно.
Фифу она нашла лежащей на полу в коридоре. Приступ, судя по всему, случился с ней не очень давно. На короткое мгновение в Зойке вспыхнуло мстительное чувство: «Так тебе и надо, упырь ты старый!» — но оно было вскоре поглощено заботами о больной.
Теперь Зойка снова думала о том, что было бы лучше оставить старую ведьму на полу. А как она говорила! «Это мой дом, Зоя, и я вполне отдаю себе отчет в том, что делаю». Можно и впрямь поверить. Она давно такой не была. Собранная. Уверенная. Невозмутимая. Вряд ли Зойка мечтала снова увидеть ее такой. И все из-за этой неизвестно откуда свалившейся девчонки! Привела, понимаешь, в дом бог знает кого. Ведь как чуяла! А куда деться? Деньги-то зарабатывать надо. Не сидеть же сиднем дома на пенсии. Пенсия! Смех один! Перед Зойкой стоял выбор — собирать в городских парках бутылки или заниматься чем-то более привычным. Она стала ходить по домам «крутых» убираться. Гадят-то они не хуже партийцев.
