Я вот думаю — а может, не стоит их убивать? Люди всё же, божьи души, хоть и магометанской веры… Заставим бросить оружие, свяжем и пойдём себе, а они пусть полежат тут в холодке?
Гр — р-рах!
Гр — р-рах!
Хр-р-рясь!
Хр-р-рясь!
— Это не вы ли, вашбродие, только что предлагали их стрелять им в спины? — я склонился к самому уху Ростовцева, отчего эффект от иронии пропал даром. — И вообще, не делайте мне смешно, как сказал бы наш общий друг Соломон. Во-первых, мамлюки, пока живы, оружие из рук не выпустят, не то у них воспитание. А во вторых — вы что, хотите оставить их тут связанных на съедение крысам — и меня обвиняете в жестокости?
Гр — р-рах!
Гр — р-рах!
Хр-р-рясь!
Хр-р-рясь!
— А что, здесь действительно водятся крысы-людоеды? — брови поручика поползли вверх. Слышал я подобные байки, но всегда думал — враньё…
— Здесь много чего водится. А если серьёзно — нельзя оставлять за спиной способного к сопротивлению врага. И свидетелей тоже оставлять не стоит. Это не та война, к которой вы привыкли, поручик — с кавалерийскими атаками, знамёнами, барабанным боем и благородством по адресу пленённого неприятеля. И правила тут самую малость другие.
Гр — р-рах!
Гр — р-рах!
Хр-р-рясь!
Хр-р-рясь!
Приговоренные мамлюки старались вовсю. Ещё немного, прикинул я, и они сломают рукоять кирки. Или погнут лом. Заставь дурака Богу молиться… то есть Аллаху…
Поручик задумался, почесал стволом нагана переносицу — слава богу, ударник он взвести не успел.
— Да ведь случай-то какой удобный! — Ростовцев чуть не взвыл от досады. — Если уж стрелять их, болезных, то непременно здесь. Сам видишь: места много, стоят порознь, света тоже хватает — как на ладони каждый виден… С первых выстрелов мамлюков положим, прочих не задев. А дальше в коридоре, небось, сгрудятся будут, как стре…
Оглушительный треск не дал ему закончить. Видимо, потайнайная дверь не выдержала очередного удара киркой и сорвалась с петель — и улетела в темноту коридора, увлекая за собой кирку вместе со вцепившимся в её рукоять мамлюком. Янкель издал горестный вопль и принялся раскачиваться из стороны в сторону, схватившись за голову.
— А жид-то не верил, что дверь получится сломать. — прошипел Ростовцев. После недавней какофонии тишина в подвале была какой-то ватной, в ней вязли малейшие шорохи. — Ладно, твоя взяла, Витальич, пусть пока поживут. Только ты особо не тяни, мало ли что там дальше будет…
* * *
«Случайностей не бывает!» Эту чеканную формулу произносят обычно многозначительным тоном, подразумевающим, что говорящий причастен к некоему высшему знанию, которое позволяет ему делать такие веские утверждения. Гжегоша коробило всякий раз, когда ему приходилось слышать или читать эту фразу, полную никчёмного пафоса и откровенно конспирологического душка.
Бывают! И ещё как бывают. Вот, к примеру, сегодня…
С утра, отработав положенный наряд на эскадронной конюшне (уланы Восьмого уланского полка стояли в небольшом сельце за Дорогомиловской заставой), он вместе с пятью сослуживцами отправился в Москву. У одного из улан их роты двоюродный брат состоял в Императорской гвардии, и как раз сегодня он праздновал производство в хорунжие. Грандиозная пьянка намечалась прямо на Красной площади, у большого костра с жаровнями и вертелами; вина и прочих горячительных напитков было запасено сверх всякой меры, а кузен новопроизведённого и его спутники прихватили с собой огромную корзину с овощами и зеленью, и главное — трёх поросят и барашка. Их, связав копыта, перекинули через сёдла и так и везли через весь город, сопровождаемые завистливыми комментариями встречных солдат.
Гжегоша выручило то, что он по праву считался среди сослуживцев мастером жарить на вертелах цельные туши поросят и баранов, и только из-за этого избежал общей участи свалиться от неумеренного количества выпитого вина, рома, водки, коньяка и снова водки. И ухитрился заметить идущую через площадь группу людей довольно странного состава.
Трое мамлюков Императорской гвардии, штатский в проволочных очках, еврей в характерной шапке и с пейсами, гусарский лейтенант и… девушка характерной восточной наружности. Он сразу узнал её в рабочем конноегерьском мундире, а узнав — разом стряхнул с себя остатки хмеля.
Он уступил место у вертела едва держащемуся на ногах улану и со словами: «смотри, поворачивай, чтоб со всех сторон прожарилось…» заторопился к импровизированной коновязи, где они оставили своих лошадей.
Делия и её спутники скорым шагом удалялись в сторону Варварки. Он Гжегош торопливо пристегнул её к висящему рядом седлу шапку-рогатувку, засунул в чемодан панталер, а саблю в ножнах зажал под мышкой. Накинул плащ, а за пояс засунул пару пистолетов и, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, поспешил следом за подозрительной компанией, опасаясь только окрика в спину: «Эй, Гжегош, пся крев, куда ты? Мясо же подгорает!»
Ему повезло — не заметили и не окликнули. Следуя в половине квартала за алжиркой и её эскортом, он миновал старинные постройки усадьбы бояр Романовых, практически не тронутые пожаром, свернул вниз, к Зарядью и углубился вслед за ними в хаос пепелища, оставшееся на месте выгоревшего дотла Глебовского подворья. Зачем он их преследует, чего хочет этим добиться — поляк не смог бы ответить, но интуиция его прямо-таки вопила: «только не упусти!»
Доверять своей интуиции Гжегош привык. А потому — спрятался за полуобвалившуюся кирпичную стену, дождался, когда преследуемые один за другим спустятся в подвал, вход в который скрывала груда обугленных досок. Медленно досчитал до десяти, вытащил из-за пояса пистоль, взвёл курок и, стараясь ступать как можно осторожнее, двинулся следом.
III
Смрад был чудовищный — густопсовый, как образно выразился старина Прокопыч. А может, густогиеновый или даже густольвиный — цари зверей, тоже, насколько мне известно, воняют преизрядно. Здешний запах уж точно не уступал им в плане воздействия на обоняние — он валил с ног, перехватывал дыхание, разъедал слизистые, заставлял содержимое желудка подкатываться к горлу кислым комом. Испарения немытых человеческих тел и прочих продуктов жизнедеятельности; вонь прогорклого масла, протухшей рыбы, чего-то горелого, прокисшего, сгнившего смешиваясь, создавали непередаваемое амбре застарелой выгребной ямы, расположенной по соседству с вокзальным «туалетом типа сортир». Несчастные родичи Соломона Янкеля торчали тут уже третью неделю, лишённые притока свежего воздуха, обходясь парой плошек воды на человека в день, вынужденные справлять естественные нужды в неглубокую яму в кирпичном полу, прикрытую кое-как досками. Даже я, находясь на расстоянии в два десятка шагов от этого скорбного прибежища, едва сдержал тошноту, а доносящиеся из-за полуприкрытой двери звуки неопровержимо свидетельствовали о том, что ни Делия, ни француз-математик с этой задачей не справились. Насчёт мамлюков я не был уверен — лужёные желудки сынов североафриканской пустыни способные
