себя на шведской войне. Боевых офицеров он привечает, а в парадном мундире с чужого плеча будешь сущим пугалом и сразу произведёшь невыгодное впечатление.
Совет показался хорошим. В девять часов утра Вревский и его спутница (Матильда, не успевшая толком освоиться в столице империи, затравленно озиралась и мечтала только о том, чтобы каким-нибудь чудом вернуться в имение Ростовцевых) вышли из наёмного экипажа у бокового, выходящего к Неве подъезда Зимнего Дворца. Если бы гостья из солнечной Болгарии больше времени уделяла такому архиважному для её советских однокашников предмету, как «История КПСС», она, безусловно, знала бы, что именно через этот подъезд двадцать пятого октября семнадцатого года ворвались в Зимний штурмующие под командой Михаила Свечникова — что, если верить поэту, закончилось знаменитым «Которые тут временные? Слазь!»
Но в то время прелестная головка Матильды была забита другим, а потому сейчас ни о чём подобном она даже не вспомнила. Да хоть бы и вспомнила — девушка была так перепугана, так дрожала, мёртвой хваткой вцепившись в рукав своего спутника, что не могла думать о славном революционном будущем Октябрьской (а ныне «ея императорского величества») лестницы. Парочка в сопровождении солидного дворцового лакея преодолела широченные, отделанные мрамором и бронзой пролёты, миновали двери, ведущие в апартаменты обеих императриц — вдовствующей, супруги Павла Первого, Марии Фёдоровны, и царствующей, Марии Александровны, — и, пройдя по бесконечной анфиладе комнат, оказалась в просторной, украшенной бесчисленными батальными полотнами приёмной графа Аракчеева. И, только бросив взгляд на бесчисленные батальные полотна и портреты екатерининских вельмож, украшающих стены покоя, барон почему-то уверился в невесёлой мысли — впереди его ожидает совсем не то, на что он рассчитывал и ради чего торопился в столицу.
* * *
Интуиция не подвела ротмистра. Всесильный наперсник Государя сразу повернул аудиенцию так, что Вревскому оставалось только стоять и молча хватать воздух ртом, словно какой-нибудь карась, вытащенный на берег деревенскими мальчишками.
Нет, поначалу Аракчеев принял их вполне любезно, сделал приличную улыбку Матильде и предложил ей присесть на обтянутое рыжим шёлком канапе у стены. С бароном граф не был столь любезен — заставил докладывать стоя, в то время как сам расположился в довольно небрежной позе за огромным письменным столом, под ростовым портретом Государя. На губах председателем Департамента военных дел то и дело проскальзывала насмешливая улыбка, и это окончательно выбивало Вревского из колеи — он путался, сбивался с намеченной последовательности своего доклада. Мати сидела, ни жива ни мертва и никак не отреагировала на просьбы спутника подтвердить то или иное его утверждение — только кивала головой, словно фарфоровый китайский болванчик. В результате ротмистр окончательно потерял нить собственных рассуждений, сбился и умолк, борясь с острым желанием утереть пот, градом катящийся по физиономии. Право же, в достопамятной атаке при Шевардинском редуте было не в пример проще…
Он даже не обратил внимания на тот удивительный факт, что граф выслушивает поразительные сообщения с невозмутимым видом, будто ему каждый день докладывают о появлении гостей из других времён, обладающих знаниями о наиважнейших событиях будущих десятилетий. И предъявляют в качестве доказательств отпечатанные непривычным шрифтом книги и одну их упомянутых визитёров. Книги, он, правда, пролистал — но мельком, словно бы без особого интереса; Матильду ни о чём переспрашивать не стал, а когда Вревский замолчал, позвонил в маленький бронзовый колокольчик и кивнул возникшему на пороге кабинета дежурному офицеру. Тот щёлкнул каблуками и исчез — а тремя минутами спустя появился в сопровождении молодого человека в мещанском платье, при виде которого Матильда радостно вскрикнула, вскочила с канапе — но, словно опомнившись, замерла и стала переводить испуганный взгляд с барона на Аракчеева и обратно. Молодой человек мялся у порога; за его спиной адъютант терпеливо ожидал дальнейших распоряжений. Граф сделал знак рукой; адъютант подтолкнул незнакомца, отчего тот, едва не споткнувшись, вошёл-таки в кабинет и замер в двух шагах от двери, нелепо скособочившись — то ли пытался изобразить поклон, то ли с перепугу.
Полагаю, вам этот человек известен, барон. — сказал Аракчеев. Вревского хватило только на то, чтобы помотать головой. — ну тогда, вероятно, вам, сударыня?
Матильда кивнула.
— Да, это наш Дима… Дмитрий Гнедин, отчества, простите, не помню. Он как и я… оттуда.
Это были первые слова, произнесённые ею с того момента, как они выбрались их экипажа перед крыльцом дворца.
— Когда вы с ним расстались? Да вы не волнуйтесь так, сударыня, никто вас ни в чём не обвиняет…
— Сразу как оказались здесь у вас, в первый же день. Мы с Никитой Басаргиным и Рафиком Данеляном поехали на велосипедах искать имение Ростовцевых — и больше я никого из наших не видела.
Она, вроде, ожила, отметил Вревский. А ведь молчала, словно обратясь в соляной столп… Верно говорят, граф при нужде умеет найти подход к любому человеку.
Матильда тем временем окончательно осмелела.
— Вы позволите спросить, ваше… превосходительство?
«Высокопревосходительство»! — едва не взвыл барон, потративший немало времени на то, чтобы обучить спутницу хотя бы азам этикета. — Или «ваша светлость», как полагается обращаться к графам и князьям!..
Аракчеев снисходительно усмехнулся.
— Отчего же, спрашивайте.
— Можно узнать, откуда он здесь?
Граф улыбнулся — вполне благожелательно, как показалось ротмистру.
— Конечно можно, милая барышня. Да вы садитесь, господа. — он кивнул на составленные у стены стулья, обращаясь к Вревскому и гостю из грядущего. — Разговор нам предстоит долгий, а в ногах правды нет…
V
— Почему этот проход не нашли раньше? — хмуро осведомился Ростовцев. Я видел, что ему уже смертельно надоели залы, тоннели, белые тараканы, прячущиеся евреи и прочие прелести подземной Москвы. Поручик мечтает выбраться наружу — и плевать, что там на каждом углу французы с саблюками да ружьями…
Стоявшая за спиной поручика Делия всхлипнула, что-то неразборчиво пробормотала и вцепилась в рукав Дауда. Связывать его мы не стали — простреленное плечо и без того доставляло ему немало страданий, — но идущий позади «сладкой парочки» Д'Эрваль не выпускал из рук обнажённой сабли. И правильно — чёрт знает этих мамлюков, что придёт им в голову?
Третий наш пленник, француз-учёный, не издал ни звука — стоял, прислонившись к кирпичной стене, и его била крупная дрожь.
«…как бы истерику не закатил в самый неподходящий момент! Впрочем, пёс его знает какой он тут есть, неподходящий…»
— Здесь, пан офицер, был сплошной завал глубиной саженей в семь… — отозвался Янкель. Голос у него был дребезжащий и какой-то заискивающий. — Мы его разбирали больше года, а когда разобрали и посмотрели, что за ним — сразу об этом пожалели и стали думать, как бы запрятать его
