У начальства не хватило мужества и порядочности поставить в известность знаменщика о том, как был разгромлен его славный Берлинский полк, а сам он оказался «навечно» никуда не зачисленным. Добрые люди, окружавшие ветерана, ничего не сказали ему, оберегая его здоровье. Пожалели старика, не усугубляя обрушившегося на него горя. Никак не мог Кантария уразуметь, почему, за чьи интересы льется кровь в междоусобной войне между грузинами и абхазцами. Может, за то, что Абхазия не хочет отъединяться от своего надежного испытанного союзника — России? Но почему тогда Россия не берет под защиту своих друзей, не прислушивается к их желанию жить по-прежнему единой семьей?!
В огне этой непонятной, бессмысленной войны погиб любимый внук старого солдата двадцатилетний Томаз. Пришла беда — открывай ворота. Не перенеся этой потери, тяжело заболела жена семидесятипятилетнего ветерана. А когда случайно узнал Мелитон Варламович, что нет больше его родного полка — не выдержало сердце. В безвестности ушел из жизни человек, чье имя во всем мире ассоциируется с победным завершением самой великой, самой страшной войны, с торжеством справедливости над мрачным злом. Не нужны новым властям такие вот настоящие герои. Ныне Золотые Звезды получают зачастую не те, кто отличился в борьбе за интересы Державы, интересы народа, а «прославился», стреляя в своих сограждан, защищая интересы банкиров и спекулянтов, воров в законе, чиновных хапуг и продажных правителей.
Весной 1999 года в городе Рудня Смоленской области скончалась жена Егорова Александра Федоровна. Умерла в нищете, получая пенсию в 345 рублей, да и то нерегулярно. У нее даже телефон отключили за неуплату. А вот строки из письма дочери героя Тамары Егоровой, которое было опубликовано в газете «Советская Россия» № 100 за 1999 год. «Осталась теперь я вдвоем с сыном. Не представляю, как будем жить на мою зарплату (290 рублей в месяц. — В. У.), да и то полученную в последний раз еще только за март. Сыну моему только 13 лет, как мне его вырастить, хотя бы прокормить и одеть, не говоря уж об учебе, не знаю. У самой со дня похорон давление все время большое держится, а это значит, что без лекарств не обойтись, да и жить, вернее, мучиться, придется, наверное, недолго».
И еще — для сведения. К весне 1999 года, готовясь переезжать из Бонна в покинутый нами Берлин, правительство Федеративной Республики Германия полностью восстановило символ немецкого милитаризма — рейхстаг, опять ставший резиденцией германского парламента. Появился новый купол. При этом часть грознопамятных надписей, оставленных на стенах этого мрачного здания советскими воинами, пока сохранилась.
14
Некоторые послевоенные историки утверждают, что Сталин якобы дал приказ обязательно взять Гитлера живым. Я о таком приказе не знаю, хотя вместе с генералом Серовым имел некоторое отношение к судьбе фашистских главарей, получив на этот счет соответствующие указания Иосифа Виссарионовича, высказанные, впрочем, в форме советов и пожеланий. Да, Сталин распорядился «взять Гитлера живым или мертвым», но эта формулировка значительно отличается от вольной трактовки историков. Гитлер нужен был нам не для учинения расправы над ним, Сталин не дозволил бы изгаляться над поверженным противником, оскорбляя и возмущая немецкий народ, для которою фюрер в то время являлся кумиром. Чрезмерная жестокость унизила бы Иосифа Виссарионовича в собственных глазах. И постоянно возвращала бы к болезненным, до содрогания, представлениям: а что сталось бы с ним, окажись он в руках фашистских властей или, того хуже, в руках гитлеровской черни. Нет, Сталин, во-первых, хотел наверняка знать, что вождя немецкого и мирового фашизма нет в живых или он изолирован надежно и навсегда. Делать же из него мученика, идола для будущих поколений нацистов никак не входило в планы Иосифа Виссарионовича. А еще он вполне резонно желал, чтобы Гитлер, живым или мертвым, был бы захвачен именно нами, выигравшими эту войну, а не американцами или англичанами, высадившимися в Европе лишь год назад, когда никто уже не сомневался в наших успехах. Справедливое желание. Обычные события мирных и военных дней не врезаются во всенародную память, а вот о том, что американцы, к примеру, пленили Гитлера и как с ним поступили — об этом будет знать и помнить весь мир, такие сенсационные факты затмят деяния хоть и будничные, но гораздо более важные.
Генерал Серов, возглавлявший в Берлине всю работу «по Гитлеру», имел в своем распоряжении не только органы военной контрразведки СМЕРШа 1-го Белорусского фронта, но и несколько пограничных полков войск НКВД. Два из них Серов направил в 5-го ударную армию Берзарина, как только стало ясно, что Гитлер, Геббельс (отвечавший за оборону столицы) и еще некоторые соратники фюрера находятся в рейхсканцелярии. Пограничникам была поставлена задача: продвигаться вместе с передовыми частями наших войск, не ввязываясь в бои, плотно блокировать весь район, прилегающий к рейхсканцелярии, не выпускать из него без тщательной проверки ни одного немца, в том числе сдавшихся в плен. Перекрывались все возможные лазейки, подземные коммуникации.
Те несколько дней, когда завершалось Берлинское сражение, были до предела насыщены событиями: не то что на отдых — на еду подчас не хватало времени. Если и спали, то урывками, «на бегу», как шутили тогда. Для меня самыми трудными в этом отношении стали первомайские сутки. В Москве на Красной площади праздничная демонстрация, а в центре германской столицы орудийная пальба. Треск стрельбы, грохот рухнувших зданий, пламя и дым пожарищ, последние напористые атаки, неубранные трупы, стоны раненых, кровь…
Отправившись ночью кружным путем из 3-й ударной в 5-ю ударную армию, я не сразу добрался туда. Сопровождавший меня в машине радист с рацией типа А-7-А принял сообщение от заместителя командующего 1-м Белорусским фронтом генерала В. Д. Соколовского: товарищу Лукашову немедленно прибыть в район Темпельхофского аэродрома на улицу Шуленбургринг, дом 2. Ясно, что ни Соколовский, ни сам Жуков не стали бы давать мне какие-то распоряжения без указания свыше. Из ориентировки, полученной штабом 3-й ударной, я знал, что по указанному адресу находится командный пункт 1-й гвардейской танковой армии генерала Катукова. Но зачем я там понадобился?
Рассказывать, как ехал по разбитым пригородам, по охваченным пожарами улицам, где еще вспыхивали перестрелки — только время терять. Перешагнем. На рассвете я был уже в указанном месте. И с удивлением обнаружил, что в полностью уцелевшем доме 2 по улице Шуленбургринг разместились не один, а два армейских командных пункта: на первом этаже действительно находился Катуков, а в бельэтаже обосновался со своей оперативной группой командующий 8-й гвардейской армией генерал Чуйков. Это — пренебрежение здравым смыслом, вопиющее нарушение правил, запрещавших командующим соединениями и объединениями располагаться поблизости друг от друга, не говоря уж о том, чтобы в общем помещении. Одной бомбой или одним снарядом, даже случайным, враг лишит управления сразу две армии! Почему же наши опытные генералы нарушили всем известное элементарное правило? Налетов авиации уже не боялись. Войскам, штабам, приблизившимся к центру Берлина со всех сторон, было тесно. А тут хорошее здание со всеми удобствами. Легче осуществлять взаимодействие, когда танковый командарм находится в квартире № 1, а общевойсковой — в квартире № 2. Между ними лишь лестница в несколько ступеней. Ну, и никто не обратил бы внимания на такое соседство, если бы не возникли чрезвычайные обстоятельства.
Первое, что я увидел в квартире № 1 — это вполне мирное чаепитие. Удобно расположившись за столом под копией картины «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи, коротали время трое: тощий поэт Евгений Долматовский, основательный кряжистый драматург Всеволод Вишневский в морской форме, чья большая черная фуражка с «крабом» красовалась на буфете, разнообразя мещанский интерьер чистенькой немецкой квартиры, и еще смущенный, беспокойно ерзавший на стуле германский генерал пехоты, обличье которого показалось мне знакомым. Ба! Неужели это Кребс?! Не мерещится ли от усталости?! Ровно четыре года назад, день в день, в начале мая 1941 года с Белорусского вокзала Москвы отправлялся поезд, в котором убывал на родину помощник германского военного атташе в Советском Союзе. У нас он занимался тем, чем обычно занимаются помощники и заместители атташе во всех странах: легально и нелегально собирал сведения о наших вооруженных силах, военно-промышленном потенциале. Мы знали, что этот полковник специализировался на наших военных кадрах, и, вероятно, небезуспешно, судя хотя бы по тому, что в Германии ценили его и отозвали в немецкий Генеральный штаб с повышением. В числе провожающих был тогда и я, в военной форме со «шпалами» подполковника на петлицах. Интересовал меня этот специалист по нашим военным делам. О нем мог спросить Сталин. Запомнилось: кто-то из наших, с приветливой улыбкой глядя на тронувшийся вагон, произнес негромко: «Посол он — пошел вон!» И хотя немецкий полковник не являлся послом, шутку приняли, засмеялись.
