Посоветовавшись с Георгием Матвеевичем Леневым, я принял решение: спуститься в подземелье, о котором мы имели лишь общее и довольно смутное представление. Там, под многометровой толщей железобетона, в многочисленных помещениях и коридорах, еще продолжалась борьба. Но подполковнику Леневу смелости не занимать. Он взял с собой адъютанта, знавшего немецкий, и человек шесть разведчиков — все, что осталось от полкового взвода пешей разведки. Ну и я со своими. Мы были первыми, кто спустился в фюрербункер сразу вслед за очищавшими его бойцами.
На нескольких этажах подземного дома-бункера размещались десятки, а может, и сотни отсеков со стальными дверями в бетонированных стенах-перегородках. Ориентироваться, не имея плана, было очень трудно. Опасность — на каждом шагу: в некоторых отсеках, в темных нишах коридоров укрывались гитлеровцы. Стрельба возникала неожиданно. Валялось много убитых. На наше счастье, в подземелье еще горело электричество, продолжала работать автономная электростанция. Лампочки горели тускло, по коридорам и переходам тянулся дым, смешанный с пороховой гарью, но мы хоть ступени могли видеть. Нам просто повезло. Электростанция перестала действовать вскоре после полудня, подземелье погрузилось во мрак. Через двое суток я побывал там снова вместе с Жуковым и Берзариным, спускались при свете фонариков и мало чего рассмотрели. Все было разбито, разрушено, к дыму и гари примешивался тошнотворный запах разлагающихся трупов.
Возле «нижнего» кабинета Гитлера коридор был заполнен пленными немцами. Военные, почти все в черных и коричневых мундирах, были либо ранены, либо растеряны свалившимися на них событиями, да еще с перепоя. Трезвыми и деятельными были лишь гражданские чиновники, отсидевшиеся за стальными дверями, сохранившие при себе удостоверения личности и портфели с секретными документами, рассчитывая заполучить снисхождение в обмен на ценные бумаги.
В кабинете Гитлера полный порядок, словно фюрер только что вышел. Карты на стенах и на столе. Расписание поездов. Письменный прибор: чернильница наполнена до краев. Сюда привели личного повара, обнаруженного в отсеке кухни возле апартаментов Гитлера. Этакий детина в грязном халате, весьма упитанный, как и положено повару, либо изрядно перепивший, либо напуганный до полусмерти. Стоял руки по швам, тщетно стараясь подавить икоту. Его спросили: когда он в последний раз видел или готовил еду для фюрера? Повар ответил, что это было позавчера, а время не запомнил. «Все-все смешалось!» — бормотал он. Я поинтересовался не без умысла, как же повар осмелился забросить своего господина, оставить голодным на такой срок? Повар опять икнул: «Не заказывали… Не требовали». И, сделав судорожный глоток, добавил: «Никому не нужно. Ничего никому не нужно…»
Более конкретных сведений мы от него не добились.
Пройти по всему фюрербункеру не было никакой возможности. В некоторых отсеках закрылись сопротивлявшиеся гитлеровцы, в других что-то горело. Мы не побывали ни в подземном госпитале, ни в столовой, ни в гаражах, надеясь на то, что наши воины, очищавшие помещения, по возможности живыми выловят и доставят наверх фашистских главарей, коли таковые окажутся.
На свет белый выбрались из бункера по другой лестнице и оказались в саду имперской канцелярии. После подземелья дышать стало легче, хотя и тут сырой воздух чистотой и свежестью не отличался. Дымились развалины. Огонь лениво лизал обугленные стволы деревьев. А в дальнем от нас конце, около полуразрушенного бетонного забора, бурно цвели кусты уцелевшей сирени.
Возле выхода мне показали скорченный труп в генеральском мундире с руками, охватившими живот. Искаженное предсмертной мукой темно-восковое лицо. Это был Кребс. Под ним натекла лужица. Но не крови, как при гибели от пули или осколка. У повешенных, у отравленных бывает иное. Ослабевают, распускаются все сдерживающие мускулы, опрастывая безвольное тело. А Кребс слишком уж много чая выпил накануне вместе с членами Союза писателей. И вот — скрюченное тело на мокром месте в подмоченном мундире: все, что осталось от последнего начальника прославленного германского Генерального штаба.
16
Пока мы с подполковником Леневым скитались по лабиринтам фюрербункера в поисках следов Гитлера, наверху случилось нечто такое, что могло вызвать насмешливо-добродушную улыбку, если бы не та серьезность, которую проявили организаторы действа. Я люблю причинно-следственный порядок изложения, поэтому и в данном эпизоде хочу соблюсти это правило.
1 мая, как мы знаем, разнеслась весть о том, что над рейхстагом развевается победное Красное знамя. Узнал об этом, естественно, и командир 9-го стрелкового корпуса 5-й ударной армии генерал-майор Рослый (фамилия соответствует облику), писать о котором подробно я не хочу, спасаясь прослыть необъективным из-за своего особого отношения к этому человеку, не отличавшемуся скромностью, постоянно успевавшему подчеркнуть, выделить свои успехи, свои достижения, при этом не всегда считаясь с реальной действительностью, а главное с тем, как это отразится на других людях. Лез напролом по принципу: нахальство — второе счастье. Короче говоря, возмутился генерал Рослый: как же так? Рейхстаг должна была брать 5-я ударная армия, а взяла, вопреки диспозиции, 3-я ударная, имена ее героев-знаменщиков звучат по всем радиоканалам. А про 5-ю ударную армию, про 9-й стрелковый корпус генерала Рослого нигде ни гугу, хотя именно он, этот корпус, штурмует последнее прибежище фюрера. Несправедливо! Надо показать, что достижения 9-го стрелкового корпуса не менее, а даже более важны, чем дела 79-го корпуса генерала Переверткина. Повторять то, что было со знаменем над рейхстагом, нет смысла, над имперской канцелярией уже масса флажков и флагов из частей 248-й дивизии полковника Н. З. Галая и 301-й дивизии полковника В. С. Антонова, в том числе и к тому же первое по времени — знамя 902-го стрелкового полка подполковника Ленева, которого Рослый недолюбливал за излишнюю самостоятельность, за дерзость по отношению к начальству. Шибко строптив Герой. Взаимоотношения примерно такие же, как между маршалом Жуковым и генералом Симоняком. Только уровень малость другой.
Да, повторять вариант со знаменем над рейхстагом генерал Рослый не захотел. Там за знаменосцами люди шли на штурм, на смертельную схватку. А в рейхсканцелярии боя уже нет, штурмовую группу не пошлешь. Заметней и солидней будет направить туда женщину со стягом. Уже само по себе необычно. И не просто женщину, а политработника, чтобы привлечь к ее персоне, к руководящей роли партии особое внимание. Мастер был Рослый на подобные изобретения.
К 13 часам, когда бой в надземном здании рейхсканцелярии закончился и звучали только отдельные выстрелы, когда мы с Леневым уже выбрались из подземелья во внутренний сад, на объекте появилась группа политработников 9-го стрелкового корпуса. Они подняли на ноги людей батальона Шаповалова из 301-й дивизии, отдыхавших после ночного штурма, и те, чертыхаясь втуне, вынуждены были проводить гостей на крышу здания. В обстановке, приближенной к героической, единственная в группе женщина бережно несла доверенное ей полотнище, скрывая его под кожаной курткой на груди.
Глубокоуважаемый Георгий Константинович Жуков, широко используя в своих воспоминаниях донесения различных органов, итоговые сводки поднаторевших штабных и политотдельских сочинителей, живописует поход политработников из тыла на крышу гитлеровского логова в тоне мажорно-приподнятом. Цитирую:
«Последний бой за Имперскую канцелярию, который вели 301-я и 248-я стрелковые дивизии, был очень труден. Схватка на подступах и внутри этого здания носила особо ожесточенный характер. Предельно смело действовала старший инструктор политотдела 9-го стрелкового корпуса: майор Анна Владимировна Никулина. В составе штурмовой группы батальона Ф. К. Шаповалова она пробралась через пролом в крыше наверх и, вытащив красное полотнище из-под куртки, с помощью куска телеграфного провода привязала его к металлическому шпилю. Над Имперской канцелярией взвилось знамя Советского Союза».
Насчет «предельной смелости» Георгий Константинович явно переборщил. Зачем она «предельная»-то, если в тебя не стреляют, не бросают гранаты. Достаточно и простой смелости, чтобы залезть на крышу здания, внутри которого еще уцелели очаги пожаров. Удивляюсь я тому, что среди множества мужчин, «пробравшихся через пролом» вместе с Никулиной (офицеры-политработники, Шаповалов с бойцами) — среди этих многих мужчин не нашлось ни одного, кто пощадил бы женские руки, взял бы да и привязал красное полотнище телеграфным проводом к металлическому шпилю. Женщина держала бы полотнище, а мужчина занимался бы проволокой. И, кстати, никакого металлического шпиля на той пресловутой крыше ни я, ни Ленев не видели.
