устрою. А вам прапорщик — мой низкий поклон.
Он попытался мне поклониться, но вдруг зашатался. Я подхватил его. Позвали камердинера и лакеев. Старика отнесли на руках в его спальню. У него временно отнялись ноги.
Я отправился в нашу комнату, чтобы начать сборы. Поездка с Лидией не нарушала моих планов. Напротив, мы так и договорились с Карамурзиным встретиться в станице Барсуковской во второй половине октября. Княжна Дадиани и я отправимся в путь, как только император покинет Тифлис. То есть через три дня. Задержек быть не должно. Если промедлить, на перевалах пойдут снегопады. Тогда можно прилично застрять. Еще одна зима в горах может доконать Торнау.
Провозился до вечера и загонял Бахадура с Тамарой поручениями. Из города мне приносили все новые и новые нужные вещи. Одежду, боеприпасы, традиционный набор выживальщика-горца. Требовалось основательно все продумать, вплоть до замены тонкого белья на то, что принято носить как исподнее в горах.
В дверь постучали. Вошел напудренный лакей в ливрее с гербами.
— Государь распорядился, чтоб вы тотчас прибыли на бал.
Я растерянно на него взглянул. Лакей смотрел сквозь меня, будто не замечая.
— Идемте! — сказал я, застегивая мундир. Немного мят, но что поделать? Хорошо хоть сапоги не были пахучими!
— На бал принято являться в чулках и башмаках!
— Как же мне быть⁈
— Не могу знать-с! Государь император могут быть недовольны.
— Еще больше, боюсь, он разгневается, если я не приду, — вздохнул я.
Лакей проводил меня сложными, запутанными коридорами в бальный зал. Его уже заполнила разряженная публика. К моему облегчению, не я один был в сапогах. И отдельные офицеры, и грузинские дворяне пренебрегли требованиями этикета.
Государя еще не было. Толпа гостей разбилась на кучки и что-то горячо обсуждала. Одиноким айсбергом средь шумного общества белели платья баронессы и ее дочери. Никто к ним не подходил.
За моей спиной два господина увлеченно перебрасывались фразами, с легкостью переходя с русского на французский и обратно.
— Неужели вы готовы рискнуть попасться на глаза Государю?
— Он будет недолго в зале. Я буду прятаться в толпе. А вот когда он нас покинет… — неизвестный господин постучал каблуками по полу, как застоявшаяся лошадь — копытами. — Боже, более десяти лет я был лишен удовольствия танцевать…
— С вашими сединами вы ведете себя как пылкий юноша! — усмехнулся его собеседник. — Mon cher, vous dérogez a voire dignitéde pendu[1].
Появление в зале императора вызвало легкую турбулентность. Все старались оказаться или поближе, или, наоборот, как неизвестный мне господин, — подальше от государя.
Зазвучала музыка. Император открыл бал полонезом, создав с баронессой первую пару. Променад, колонна, фонтан — одна фигура сменяла другую. Это было, бесспорно, красиво. Статные кавалеры, заложившие одну руку за прямую спину. Дамы в длинных роскошных платьях, порхающие вокруг своих спутников…
Полонез сменила мазурка. Все веселились, будто и не было сегодня ужасной сцены на площади. У меня же вместе с музыкой в ушах продолжал звучать треск мундира князя Дадиани…
— Государь император ожидает Вас в малой гостиной! — тронул за руку незнакомый мне флигель-адъютант.
Царь был один. Смотрел на меня, как обычно, пристально-бесстрастно.
— Разочарован? — спросил в лоб. Оказалось, он имел в виду мою награду. — Ты пойми: нельзя по наградам скакать как по горочкам. Недавно получил и первый чин, и заслуженный орден. Но не хочу показаться неблагодарным. Жизнь царю спас! Но об этом молчок. Жалую тебе пенсию пожизненную в полторы тысячи рублей ассигнациями!
— Благодарю, Ваше Величество! — искренне ответил я, принимая из рук Николая бумаги.
Вслух не произнес, но деньги мне точно не помешают. Мне снова предстояла дальняя дорога и разлука с любимой. Нужно же ей на что-то жить, если наших благодетелей уберут с Кавказа.
— Узнал я, отчего ты хлопотал за Дадиана. Близкий ты человек Розенам, оказывается, — усмехнулся царь.
— Князь был посаженным отцом на моей свадьбе, Ваше Величество.
— За князя не волнуйся. Как и обещал, суд будет беспристрастным. У меня к тебе поручение! Доведи до конца дело с бароном Торнау. Хан-Гирей его выкупить не смог. Остается его вытаскивать. Есть понимание, как это сделать?
— Так точно! Сговорился я с князем ногайским Карамурзиным. Он поручика уже ищет. Как найдет, поедем выручать. И предателей накажем. Тех, кто его захватил.
— На тебя вся надежда! Карамурзину передай, что награда его ждет царская. Будет кто палки в колеса вставлять, говори, что действуешь моей волей!
Я догадался, что император намекает на Засса. По-видимому, в Тифлисе ему рассказали о странной позиции кордонного начальника. Ходили слухи, что один генерал даже вызвал Засса на дуэль из-за Торнау.
— Спроворишь дело, и тебя без награды не оставлю! Шагнешь вперед на два чина за отличие! Теперь иди и готовься. С отъездом не затягивай!
Император отпустил меня повелительным жестом. И снова у меня не было ни малейшей возможности, как-то повлиять на его оценку Кавказа. От меня он ждал лишь «так точно» и «будет исполнено». Оставалась лишь надежда, что спасением Торнау открою себе возможность озвучить царю всю правду о войне в Черкесии. Хотя бы о том, как бездарно теряются жизни солдат в Черноморских крепостях. Или о том, как многие начальники превратили войну в доходный бизнес. Или о том, что, если событиям дать идти своим чередом, Россию ждет война с англичанами и французами. Но вот вопрос: будет ли он меня слушать? И даже если выслушает, изменится ли что-нибудь?
… 15 октября Тифлис попрощался с императором. Кроме Розена, про которого зубоскалили, что он проспал. Мы с Лидией Григорьевной тоже не стали тянуть с отъездом. Осталось лишь наведаться в Манглис. Лидии Григорьевне — распорядиться об отправке ее вещей из дома, в котором было прожито столько лет. Мне — получить в канцелярии все бумаги для поездки по Военно-Грузинской дороге до станицы Барсуковская.
С документами все вышло без накладок и «концертов» старшего писаря. И где-то даже приятно, ибо удалось получить жалование за три месяца. Отныне мне как прапорщику полагалось 600 рублей бумажных денег. С каждого рубля вычиталось полторы копейки на медикаменты и одна копейка с рубля — на госпиталь. Так же и на орден с меня списали 16 рублей. На круг вышло 130 рублей 25 копеек. Как говорится, пустячок, а приятно!
Но мое появление в штабе полка вышло премерзким.
Началось оно несколько странно. Когда я вошёл, тут же прекратились все
