– Обещаю, мы что-нибудь придумаем, – прошептала я ему. – Мы не останемся рабами.
Не помню, что там еще говорила. Успокаивала, даже что-то напела. Могла бы вспомнить, если бы захотела, но не буду, не уверена, что хочу вспоминать ту чушь, что наплела ему.
– Оптимист, как всегда, – наконец услышала я тихий голос друга. Друга? Давно ли? – И хватит обниматься, как девчонка, ей-богу.
«Ой, дурак!» – хотелось крикнуть. Какой же дурак! Вовремя язык прикусила. Отодвинулась и продемонстрировала ему ногу.
– Видишь? Сделай так же. – Потом покосилась на дыры на его рукавах. – Если не хватит их, то от штанины немного оторви. Опытные люди говорят, что так будет лучше.
– Это рабы, что ли?
Что-то не нравятся мне эти нотки презрения в его голосе.
– А сам-то ты кто?
Паук мигом заткнулся и помрачнел, но рукава отрывать начал. Я отыскала подходящий камешек и стала распарывать его рукав, когда Паук закончил.
– Давай помогу, тебе неудобно. – Я взяла одну полосу и стала обматывать кольцо ему.
– Слушай, а почему ты мне помогаешь?
Я подняла голову, обернулась.
– Вон тот человек помог мне, я помогаю тебе. Ты потом поможешь мне или еще кому. Тебе не кажется, что наше положение и так не очень хорошее, чтобы еще держаться каждый за себя?
Паук улыбнулся сквозь слезы.
– Ты словно не от мира сего.
– А может, как раз от того мира, от которого нужно?
– Вряд ли. Такие долго не живут. Слышал я одного проповедника, который говорил, что людям надо держаться вместе, что и магов, мол, достаточно, чтобы еще и между собой враждовать.
– Правильно говорил. И что?
– Да ничего, – пожал плечами Паук. – Прирезали его в драке, когда кинулся разнимать дерущихся. Говорю же, не живут такие долго.
– И тебе его не жаль?
– А чего дурака жалеть? Не полез бы не в свое дело, остался бы жив.
Симпатия к этому мальчишке чуть упала. Хотя кто я такая, чтобы судить? Не трогали бы меня, я бы тоже никуда не полезла. В гробу я видала этих магов и в белых тапочках.
Честно говоря, полагала, что этот день мы еще пробудем в деревне, но уже далеко после полудня, по моим прикидкам часа в четыре дня, всех стали сгонять в одну колонну, пристегивая цепи на руках к общей, образуя отряды по шесть человек. Нас, детей, выделили в отдельную группу почти в самый конец каравана. Кроме меня и Паука тут были еще только двое, примерно ровесники Паука, я оказалась самой младшей в караване. Хотя, может, среди девчонок и есть кто поменьше, но те ехали на телегах. Кстати, их тоже сковали, правда, кандалы надели только на руки, и они были скорее символическими, настолько тонкая там цепочка. А стальные кольца, охватывающие запястья, закрывали кожаным чехлом. Нет, определенно мне не надо было маскироваться. Интересно, караванщики адекватно воспримут, если я прямо сейчас сниму маскировку? Скорее всего, нет… Жаль.
К нам приблизился высокий мужчина с мечом на поясе и в лисьей шапке. Я узнала того, кто распекал поймавших меня, те его Джосом называли. Без всякого интереса он окинул строй рабов хмурым взглядом.
– Меня зовут Джос Ванд. Кто еще не понял, отныне вы все принадлежите мне. Я могу с каждым из вас сделать все, что захочу, а потому надеюсь, вы не доставите мне никаких проблем и мне не придется ничего с вами делать. Всем все понятно?
– Но это незаконно даже по законам магов. – Ну вот кто меня за язык тянет?
Джос повернулся ко мне и с интересом оглядел с головы до ног. Я звякнула цепями и чуть присела в реверансе. Джос не сдержал улыбку и жестом остановил одного из надсмотрщиков, уже начавшего разворачивать хлыст.
– Заморыш, я тебя помню. И мне нравится твое настроение.
На этот раз я выпендриваться не стала и не стала изображать из себя шибко остроумную особу и промолчала, хотя готова была сказать многое, только закончиться хорошо этот разговор не мог. По крайней мере, для одного из нас.
В общем, нас построили и погнали по дороге, при этом сами охранники ехали на лошадях, позади нас пылили повозки с рабынями и припасами.
Первый час пути превратился для меня в кошмар. Я пыталась идти, как привыкла, при этом кольца на щиколотках постоянно задевали друг друга и больно били по ногам. И это ведь они еще обмотаны тряпками, что хоть немного, но защищало от цепей. Пока не привыкла двигаться, расставляя ноги пошире, было очень неудобно и порой болезненно. Вот для чего на нас их надели? Куда мы денемся, да еще от всадников? И я не говорю уже о том, что кандалы на руках пристегнуты к цепи, на которой еще трое плетутся. По мне, так только лишнее издевательство. Или желание лишний раз подчеркнуть наш статус, сообразила я. Ничто не говорит о твоем положении лучше, чем вот эти гремящие при каждом шаге железки на ногах, пусть даже они тормозят движение каравана.
Я повернулась к Пауку, который шагал рядом со мной, но с другой стороны цепи.
– Слушай, а зачем нам на ноги цепи надели? Мы же плетемся как улитка.
Тот с начала движения выглядел совсем плохо. Кажется, клеймо отняло у него всю надежду, он сразу растерял волю и теперь напоминал тень самого себя. Может, я и не ту тему выбрала для разговора, но если я с ним не заговорю хоть о чем, то парень просто замкнется в себе, и что-то мне подсказывает, что для него это закончится очень печально.
– А куда им торопиться? – без выражения ответил он. – Мы же к реке идем, а там нас на баржи погрузят, и дальше уже по течению на север поплывем. Но пороги мы сможем пройти только в половодье, а оно через две недели начнется. Так что гнать быстро не имеет никакого смысла.
Я чуть дернула руками, обхватывая цепь и слегка подтянув общую к себе, рассмотрела замок. Да уж, технологический шедевр местных мастеров. Вот уверена, что смогу открыть его даже без магии. Хм… может, потому цепи на ноги и надевают, видно, находились умельцы. В кандалах не очень побегаешь, тогда как цепи на руках скорость бега снижают ненамного.
К вечеру мы прошли едва ли километров восемь. Паук, несмотря на все мои старания его расшевелить, замкнулся и отвечал на все вопросы односложно.
– Что ты к нему пристал? – наконец не выдержал еще один мальчишка, шагавший впереди на нашей цепи. – Не видишь, он потерял себя.
Что означает «потерял себя», понятно, но неужели он не понимает, чем это грозит Пауку. Так и спросила.
– Он же не выживет.
– А тебе что? – так же равнодушно поинтересовался тот. – Заботься о себе лучше.
– Вот потому ты и раб! – разозлилась я. – Заботишься только о себе, а когда тебя схватили, никто не позаботился о тебе!
– Я и говорю, каждый за себя.
– А я не хочу так! Я человек! Человек, а не чудовище! – Давний спор с собой прорвался наружу, но был в корне задавлен ударом плети по спине. Не сильным, но чувствительным. Впереди идущий парень хмыкнул, но тут же тоже получил удар плетью и вскрикнул.
– Заботься только о себе, – ядовито прошипела я и снова повернулась к Пауку, старательно пытаясь привести его в чувство, заставить хоть на секунду выйти из этого его состояния равнодушия ко всему. Так увлеклась, что даже про цепи забыла и что идти в них неудобно.
Выданным нам скромным ужином из черствого хлеба и лежалого сыра его пришлось кормить чуть ли не насильно. К нам приблизился тот парень, что призывал думать о себе.
– Не хочет есть, давай вместе съедим его долю, – предложил он. – Все равно не выживет, видал я таких.
– Только посмей прикоснуться к его еде, и я так закричу!
Видно, он всерьез опасался привлечь внимание надзирателей и поспешно ретировался, бубня себе под нос ругательства в мой адрес. А я ведь все слышала. Придвинулась к Пауку и с размаху, насколько позволяли цепи, влепила ему пощечину, потом еще одну.
– Да приди ты в себя уже! Тряпка ты или мужчина?! Чуть трудности – и уже расклеился! Я не могу, я такой гордый! Тьфу, смотреть противно! Ешь давай! – И сунула ему прямо в рот кусок черствого хлеба с небольшим кусочком вяленого мяса.
Паук ошарашенно дернул головой и испуганно покосился на меня.
– Ты чего это, Ларс?
– Это ты чего? Я, между прочим, младше тебя! Это ты должен обо мне заботиться, как старший товарищ! А ты что делаешь? Тряпка, червяк, жаба болотная, скулик склизкий!
От каждого моего оскорбления, произнесенного свистящим шепотом, Паук моргал и даже попытался отодвинуться подальше. Куда он денется с подводной лодки… точнее, с цепи. Я снова ухватила его за ворот рубашки и встряхнула:
– Ну как? Пришел в себя? А теперь ешь и говори.
– О чем? – кажется, бедный парень совсем сбит с толку.
– О чем хочешь. О себе, о родителях, о рассвете над рекой, в конце концов. Ты, например, пробовал сочинять стихи?
– Чего? – Он что, решил, что я с ума сошла? Вон как пятится. Ну и пусть, по крайней мере, из взгляда исчезла пустота.
– Стихи. Такие рифмованные строчки, говорят, они еще звучат красиво, но это если поэт хороший попадается. Если плохой, то лучше его сразу прибить, чтоб и сам не мучился, и других не мучил.
