знать своё место и дело. Крестьянин пашет, лавочник торгует, дворянин воюет. Видели бы вы, какой орднунг за Одером! Все всё делают правильно, чисто, красиво, ровно. Вот с кого надо брать пример! А здесь? Улицы кривые, крестьяне бунтуют, купцы за бороды друг друга таскают, дворяне интриги плетут и скандалы устраивают. Градоначальник без рюмки водки ни одну бумагу не подписывает. Как так можно жить? Не понимаю. А семечки? Вся мостовая в Муроме засыпана шелухой. Ужас!
Я спрятал улыбку. Похоже, мой гость не знает, что я долго жил в Европе. В основном в Париже, но раз-другой и в германских княжествах бывал и видел, какой там «порядок». Три раза ха! Крестьяне также бунтуют, причём умудряются штурмовать замки — у каждого в сарае зарыт дедушкин шлем и папина алебарда. Лавочники нанимают грабителей, чтобы разорить конкурента. Дворяне собачатся и устраивают войнушки каждое лето. Кстати, во Франции дело обстоит точно так же.
— Ещё пирога, Ваше превосходительство? — Настасья Филипповна поднесла очередное блюдо Судье. — С ревенем, слаще мёда.
— Нъет, — Шарцберг сыто икнул, — мне уже пора.
Я, сдерживаясь, чтобы не пританцовывать, проводил утомительного гостя во двор. Хмурые полицмейстеры уже погрузили трупы на телеги и ждали только команды отправляться.
Трое сдавшихся мне опричников тоже собирались покинуть поле бесславной битвы. Кроме них уцелело ещё пятеро: трое с переломами и двое тяжелораненых. За последних я мог поручиться — умрут не позднее завтрашнего утра. Я чётко видел над ними сгустившуюся тень, будто огромная ладонь накрывала бедняг. Дядин Талант будто облизывался, когда я смотрел на них. Бррр! Жуть какая.
Погрузив раненых в экипаж, ко мне подошёл Шатов.
— Прощайте, сударь. Мы сдержали своё слово, а вы своё.
— Надеюсь, в следующий раз мы встретимся не как враги.
— Не буду зарекаться, — он криво улыбнулся, — но я бы не хотел видеть вас в противниках.
Я протянул ему руку. После некоторого колебания, он пожал её.
— Всего хорошего.
— Прощайте, сударь.
Кавалькада из экипажей и телег выехала со двора и медленно поползла в сторону леса. Так и хотелось достать платочек и помахать им вслед. Скатертью дорога! Чтоб глаза мои вас больше не видели. Даст бог, больше никаких внезапных гостей в ближайшее время не будет.
Напевая весёлую французскую песенку «Allons enfants de la Patrie», я вернулся в дом. В гостиной на диванчике сидел Бобров, разглядывая рюмку с красной настойкой на свет.
— А, Костя! Как хорошо всё закончилось, да?
— Угу.
— Может, на охоту со мной? Отдохнёшь, отвлечёшься, расслабишься.
— Нет, спасибо. Только недавно ходил.
— На кого? Заяц, куропатка?
— Волки.
— Зря. Летом у них шкура плохая, тепло не держит. На волка надо зимой ходить.
Мне вдруг захотелось отправить и Боброва обратно в Муром. Но я сдержался: в конце концов, если бы не он, опричники застали бы меня врасплох. Хороший он человек, только уж очень болтливый.
* * *
Смутная тревога разбудила меня посреди ночи. Я открыл глаза — вокруг темнота, только между штор пробивается узкая дорожка лунного света.
Бом! Где-то на первом этаже ударили большие часы. Бом! Бом! И снова всё смолкло. Я перевернулся на другой бок, но спать совершенно не хотелось. А в груди что-то ныло и тянуло куда-то идти. Талант разыгрался? Очень на это похоже.
Беспокойство не давало закрыть глаза, и я встал. Надо проверить, а вдруг я по делу проснулся? Оделся на ощупь и тихо, стараясь не скрипеть половицами, пошёл на первый этаж.
В доме стояла странная тугая тишина. Даже мыши, и те не скреблись под полом. А лунный свет, льющийся из окон, делал картину прозрачной, словно во сне.
Чтобы прийти в себя, я вышел из дома на заднее крыльцо. Вдохнул прохладный ночной воздух и поднял голову. Ёшки-матрёшки, до чего же звёзды яркие! Млечный путь от края до края, над горизонтом восходят Плеяды. Красотища! А ведь пройдёт ещё лет двести, и такого уже не увидишь — закоптят атмосферу дымом, а свет от городов заглушит большинство звёзд. Хоть радуйся, что не доживёшь до этого.
— Мяу!
У моих ног крутился Мурзилка. Котёнок стукнул меня лапой по ноге и отбежал в сторону.
— Мяу!
— Опять меня куда-то зовёшь? Ну пойдём, посмотрим, что на этот раз.
Когда подобрыш привёл меня к «семейному» погосту, я нервно рассмеялся. Что за кота я подобрал, со склонностью к мертвецам? Или это ему от дяди досталось, когда Талант перепрыгнул ко мне?
— Мяу-у-у!
— Да иду я, иду. Нетерпеливый какой.
Мурзилка добежал до покосившегося креста и лапами принялся копать землю.
— Мяу!
В груди вздрогнул проснувшийся Талант и сильно ударил в рёбра. От неожиданности я резко выдохнул, и вместе с воздухом из горла полетели сгустки эфира. Мать моя женщина, что происходит вообще?!
Эфир, светящийся в темноте, полетел к могиле. Как первый снег упал на землю и тут же исчез. Впитывался? Таял?
Котёнок отскочил, выгнул спину и зашипел. А Талант снова ударил меня изнутри, вызвав резкий кашель. И опять клочки эфира потоком хлынули на могилу.
— Ш-ш-ш!
Земля треснула, открывая глубокий провал.
— Ыыы!
Голос мертвеца послышался раньше, чем появился он сам.
— Хлеба… Хлебушка!
Жёлтый череп, с налипшими катышками земли, мёртвые костяные пальцы, оскал щербатых зубов.
— Хлеба!
Страшно? Ещё бы! Не каждый день оживший труп к тебе тянется. Но мне стало его жалко — я чувствовал, как он страдает и мучается.
— Эй! — я присел на корточки, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Ты меня слышишь?
— Хлеба! — голова скелета моталась из стороны в сторону. — Хлебушка!
— Ш-ш-ш!
Мурзилка подскочил к мертвецу и приложил его лапой по темечку.
— А? Чегось? Кто здесь?
Взгляд покойника упёрся в меня — ледяной, полный невысказанной муки.
— Ты Фрол?
— Агась, — скелет кивнул, — дай хлебушка, барин. Сил нет терпеть.
— Нету, Фрол. Не взял с собой.
— Нетути, — печально протянул он, — деточки голодные останутся.
— Фрол. Фрол! Послушай меня: ты сто лет как умер. Какие деточки? В Злобино уже твои правнуки живут.
Мертвец поперхнулся.
— Правда, чоль?
— Правда. Я тебе врать не буду.
— А хлеб? Хлеб у них есть?!
— Есть, Фрол.
— Точно?
— Сам на днях мимо ездил: хорошо пшеница уродилась. Жать скоро будут.
— А если дожди? — мертвец затрясся. — А если не…
— Я денег дам, чтобы купили. Никто у меня голодать не будет.
— Правда? — он посмотрел на меня с сомнением. — Слово даёшь?
— Даю. Все будут сыты, никто голодать не будет.
Мертвец облегчённо выдохнул и разом осел.
— Слово некроманта нерушимо. Верю тебе.
Земля вздрогнула. По эфиру прошлась волна, будто в озеро бросили камень.
— Устал я.
