— Принес? — спросил он холодно.
Я вытащил из кармана сжатый кулак и высыпал деньги ему на ладонь. Он стал считать и еще до того, как звякнула последняя монета, сказал, посмотрев на меня:
— Здесь 65 пфеннигов.
— Да, — ответил я робко, — это все, что у меня есть, очень мало, я знаю, но это все, что есть.
— Я думал, ты умнее, — он выговаривал мне почти дружески, — между честными людьми должен быть порядок. Я не прошу у тебя ничего лишнего, ты знаешь. Забирай свои медяки! Другой не будет торговаться, ты знаешь кто. Он заплатит сразу.
— Но у меня больше нету, нету! Это из моей копилки.
— Это твое дело. Я не собираюсь тебя мучить. Ты должен мне еще марку тридцать пять. Когда я их получу?
— О, я, конечно, отдам, Кромер! Я пока не знаю когда. Может быть, скоро достану, завтра или послезавтра. Ты же понимаешь, что я не могу сказать об этом отцу.
— Это меня не касается. Я вовсе не хочу тебе вредить. Я мог бы получить свои деньги уже в воскресенье. А я ведь бедный человек. У тебя хорошая одежда, и ты можешь вкусно поесть за обедом. Ну хорошо, я ничего не говорю. Пожалуй, я немножко подожду. Послезавтра к вечеру я тебе свистну, и ты тогда все уладишь. Ты знаешь мой свист?
Он посвистел, свист этот был мне хорошо знаком.
— Да, знаю, — сказал я.
Он ушел, как будто мы не вместе сюда пришли. У нас было общее дело, вот и все.
Этот свист Кромера, наверное, испугал бы меня еще и сегодня, если бы я вдруг его услышал. С тех пор он звучал очень часто, мне казалось, что я слышу его постоянно. Не было такого места, игры, работы, мысли, куда бы он не проникал, я от него зависел, он стал моей судьбой. Часто мягким осенним днем, сверкавшим яркими красками, я играл в нашем маленьком саду, который очень любил, и странная сила заставляла меня вспоминать детские игры прежних лет, и я как будто бы возвращался в те годы, когда жил еще в чистоте и невинности, защищенный от всех опасностей. Но вдруг неизвестно откуда раздавался свист Кромера, свист, которого я всегда ждал, и тем не менее вздрагивал от него всем существом, нить воспоминаний мгновенно обрывалась, прекрасные образы исчезали. Мне приходилось идти, отправляться вслед за своим мучителем в какие-то злачные отвратительные места, давать ему отчет и выслушивать напоминания о деньгах. Все это продолжалось, может быть, несколько недель, но мне казалось, что это были годы, целая вечность. У меня редко появлялись деньги, пять пфеннигов или десять, украденные с кухонного стола, когда Лина оставляла на нем корзину, придя с базара. Кромер каждый раз ругал меня с презрением, он говорил, что я стараюсь его обмануть и лишить принадлежащего ему по праву, что я обкрадываю его и делаю несчастным. Это мучило меня, как мало что мучило в жизни, никогда потом я не испытывал такого чувства безнадежности и зависимости.
Копилку я наполнил детскими игральными фишками и поставил на прежнее место. Никто о ней не спрашивал. Но это могло случиться каждый день. Еще больше, чем посвиста Кромера, я боялся матери, когда она тихо входила ко мне. Не для того ли, чтобы спросить о копилке?
Так как мне часто случалось являться без денег перед лицом своего демона, он стал мучить и эксплуатировать меня другими способами. Я должен был на него работать. Он получал задания от своего отца. Я должен был их выполнять. Или он заставлял меня сделать что-то неприятное. Десять минут прыгать на одной ноге или налепить бумажку на сюртук прохожего. Ночью эти мучения продолжались в моих кошмарных снах, и я просыпался в поту от ужаса.
Какое-то время я был болен, меня часто тошнило и знобило, а ночью бросало в жар и пот. Мать чувствовала, что со мною что-то неладно, и была ко мне очень внимательна. Но меня это только мучило: ведь я не мог довериться ей.
Однажды вечером, когда я был уже в постели, она принесла мне кусочек шоколада. Это напомнило прежние времена: тогда, если днем я хорошо себя вел, мне часто давали перед сном что-нибудь вкусное в виде поощрения. И вот она стоит и протягивает мне шоколад. Мне стало так больно, что я лишь молча покачал головой. Она спросила, что со мной, что у меня болит. Я еле смог ответить: «Ничего, ничего! Мне ничего не надо!» Она положила шоколад на ночной столик и ушла. Когда на следующий день она стала спрашивать меня, что со мной было, я сделал вид, что ничего не помню. Однажды она позвала врача, тот осмотрел меня и прописал холодные обтирания по утрам.
Мое существование в те времена было похоже на жизнь душевнобольного. В упорядоченном мире нашего дома я бродил, как привидение, запуганный и измученный, не принимал участия в жизни других, лишь изредка забывался ненадолго. Отцу, который часто с раздражением спрашивал меня, что происходит, я отвечал холодно, недружелюбно.
Глава вторая
КАИН[42]
Спасение от этих мук пришло с неожиданной стороны, и вместе с тем в моей жизни появилось нечто новое, то, что сохраняет свое значение и до сих пор.
В нашей латинской школе оказался новый ученик. Это был сын богатой вдовы, недавно переехавшей в наш город, на рукаве он носил траурную повязку. Он был старше меня на несколько лет и несколько классов, но вскоре я его заметил, так же как и многие другие. Этот необычный ученик выглядел гораздо старше своих лет, и никто бы не назвал его ребенком. Рядом с ним мы казались просто детьми. Он держался всегда в стороне и вел себя как взрослый, даже, скорее, как хозяин. Нельзя сказать, чтобы его любили, он не участвовал в играх, тем более в драках, школьникам нравился только его уверенный и решительный тон в обращении с учителями. Его звали Макс Демиан.
Однажды — а это случалось изредка в школе — по каким-то причинам в нашу очень просторную классную комнату посадили еще один класс. Это был класс Демиана. У нас, младших, был урок закона Божьего. Старшие писали сочинение. Пока нам рассказывали историю Каина и Авеля, я все время посматривал на Демиана, его лицо странным образом притягивало меня; это умное, необыкновенно волевое лицо склонилось над работой, преисполненное внимания и духовной сосредоточенности; он не был похож на ученика, выполняющего задание, а скорее на исследователя, который занят своими проблемами. Это не было приятно, наоборот, что-то мне не нравилось, слишком велико было его холодное превосходство, во всем его существе было что-то вызывающее и самоуверенное, а в глазах то взрослое выражение, которого не любят дети, — выражение печали с долей насмешки. Но что-то, почти против моей воли, заставляло меня все время на него смотреть. Один раз он заметил это, и я тут же испуганно отвел взгляд. Сегодня я часто размышляю о том, как он выглядел тогда, школьником, и могу сказать одно: он во всем был другим, совершенно особенным, на нем лежала печать яркой индивидуальности, и этим он бросался в глаза, хотя и старался оставаться незаметным. Он вел себя как переодетый принц среди крестьянских ребятишек, который старается во всем быть похожим на них.
По дороге домой он шел сзади меня. Когда другие постепенно разошлись по сторонам, он обогнал меня и поздоровался. Это приветствие, хотя он пытался говорить так, как было принято у мальчишек, прозвучало вежливо, по-взрослому.
— Нам, кажется, по пути? — спросил он приветливо. Польщенный, я кивнул и объяснил, где живу.
— Ах, там… — Он улыбнулся. — Я знаю этот дом. Над входной дверью у вас такая странная штука. Она мне показалась интересной.
Я не сразу сообразил, что он имеет в виду, и очень удивился тому, что он лучше знает наш дом, чем я сам. Над воротами действительно находилось нечто вроде коронального камня, напоминавшего геральдический ли-тон, однако с течением времени камень стал плоским, был многократно закрашен и к нашей семье, насколько мне известно, не имел никакого касательства.
— Я ничего не знаю об этом, — сказал я робко, — это птица или что-то в этом роде. Очень старая, видимо. Говорят, что когда-то дом принадлежал монастырю.
— Может быть, — кивнул он. — Присмотрись повнимательнее. Такие вещи часто бывают очень интересными. Думаю, это ястреб.
Мы шли дальше. Я был в большом смущении. И вдруг Демиан засмеялся, как будто ему в голову пришло что-то очень веселое.
— Да, я вот слушал ваш урок, — сказал он, оживившись. — История о Каине и печати на лбу, помнишь? Как она тебе понравилась?
Нет, мне очень редко нравилось что-либо из наших занятий. Но я не решился признаться, у меня было такое чувство, словно со мной разговаривает взрослый. Я сказал, что история очень хорошая. Демиан потрепал меня по плечу.
— Передо мной не надо притворяться, дружище. Но история действительно примечательная, я думаю, гораздо интереснее многого другого, о чем говорят на уроках. Учитель ничего особенного не сказал, только самое обычное о Боге, о грехе, ну и все в этом роде. Но я думаю… — тут он прервал себя и спросил, улыбаясь: — А тебе интересно?
