— Передо мной не надо притворяться, дружище. Но история действительно примечательная, я думаю, гораздо интереснее многого другого, о чем говорят на уроках. Учитель ничего особенного не сказал, только самое обычное о Боге, о грехе, ну и все в этом роде. Но я думаю… — тут он прервал себя и спросил, улыбаясь: — А тебе интересно?
— Так вот, я думаю, — продолжил он, — что эту историю о Каине можно понять совсем по-другому. То, чему нас учат, по большей части правильно и достоверно, однако в каждом случае существует и другая трактовка, чем та, которую дают учителя, и зачастую более интересная. Вот, например, этот Каин с печатью на лбу[43]; ведь объяснение, которое дано, в общем, неудовлетворительно. Как ты считаешь? Кто-то в споре убил своего брата — это может случиться, потом испугался и смалодушничал, это тоже возможно. Но то, что за свою трусость он награжден специальным знаком отличия, который защищает его и приводит в трепет окружающих, это все-таки очень странно.
— В самом деле, — сказал я с интересом, дело это наминало меня занимать, — но как это можно еще объяснить?
Он положил руку мне на плечо.
— Очень просто. То, что было, с чего эта история началась, это и был знак. Был человек, в его лице люди видели нечто, порождающее страх. Они боялись его коснуться, однако он нравился им, он и его дети. Но, может быть, в действительности это не был знак на лбу, вроде почтового штемпеля, это было бы слишком просто. Скорее всего — что-то угрожающее, но едва заметное: немножко больше ума и отваги во взгляде, чем к тому люди привыкли. В нем была сила, его опасались. На нем был «знак», как бы это ни объясняли. А люди всегда хотят того, что им удобно и в чем они могут считать себя правыми. Люди боялись детей Каина, на них была печать, «знак». Печать стала для них не тем, чем она была на самом деле, — знаком отличия, а превратилась в свою противоположность. Тех, кто нес на себе этот знак, считали опасными, да оно так и было. Личности мужественные, с характером, всегда опасны для других. И вот среди людей жил род бесстрашных и опасных, из опасения ему придумали имя и легенду, чтобы отомстить и тем самым компенсировать себе весь пережитый страх. Тебе понятно это?
— Значит, тогда получается, что Каин не был плохим? И вся эта история в Библии, значит, неправда?
— И да, и нет. Такие старые, древние истории всегда правда, но они не всегда правильно записаны и не всегда достоверны. Короче говоря, я думаю, что Каин был парень что надо, а историю про него сочинили только потому, что его боялись. Это был просто слух, ну, как обычно болтают люди, но правда состояла в том, что Каин и его дети в самом деле были отмечены «знаком», они были другие.
Я удивился.
— И ты, значит, думаешь, что и убийства не было?
— Ну нет. Наверняка было. Сильный убил слабого. Сомнительно, правда, что им оказался его собственный брат. В конце концов, это не так уж важно, ведь все люди — братья. Сильный убил слабого. Может быть, это был геройский подвиг, а может быть, и нет. Во всяком случае, остальные слабые жили теперь в страхе и жаловались, а когда их спрашивали: «Почему вы просто его не убьете?» — они не отвечали: «Потому что мы трусы», а говорили: «Нельзя. На нем печать. Это Господь его отметил знаком». Примерно так и возникла сказка. Но я тебя задерживаю. До свидания.
Он свернул на Альтгассе. И я остался один, удивленный, как никогда еще в жизни. Стоило Демиану уйти, как все его слова показались мне совершенно невероятными. Каин благородный человек? Авель трус? Каинова печать — знак отличия? Это был абсурд, богохульство и грех. А что же Господь? Разве Он не принял жертву Авеля? Разве не любил его? Нет, глупости! Я подумал, что Демиан просто посмеялся надо мной, заманил меня в ловушку. Очень ловкий парень, и говорить мастер… но все равно — нет!
Тем не менее никогда еще я не размышлял столь долго ни над одной библейской историей. И уже давно так подолгу не забывал про Франца Кромера. Часами, целыми вечерами совершенно не думал о нем. Дома я снова прочел эту историю в Библии, короткую и ясную, и было бы полным сумасшествием искать еще каких-то тайных толкований. Каждый убийца мог тогда объявить себя любимцем Господа! Нет, ерунда. Просто манера Демиана рассказывать такие вещи была очень приятной — легко и привлекательно, к тому же эти глаза!
Правда, что-то и во мне было не в порядке, даже очень не в порядке. Я жил в светлом и чистом мире, был сам чем-то вроде Авеля, а теперь оказался в «другом», пал и опускался все ниже, и при этом, в сущности, я был как бы ни при чем! Как это получилось? И тут вдруг блеснуло воспоминание, от которого у меня на мгновение захватило дух. В тот ужасный вечер, когда начались мои теперешние беды, произошло вот это, с отцом: тогда я вдруг как бы насквозь увидел светлый мир, в котором он существовал, и преисполнился презрением! Ведь именно тогда я, который и был на самом деле Каином и нес на себе печать, вообразил, что быть отмеченным этой печатью ничуть не позорно, ибо это есть знак особого отличия, ставящий меня выше отца, выше благочестия и доброты.
Все это не оформилось тогда в виде ясных мыслей, но порыв был именно таков: ярко вспыхивали чувства, особенно они возбуждали и вызывали боль, но в то же время наполняли гордостью.
Я вернулся к разговору — странные речи вел Демиан о бесстрашных и трусах! А как он толковал каинову печать! Как сверкали при этом его глаза, странные глаза взрослого! И тут меня поразила еще не вполне осознанная мысль: а может быть, это он сам, этот Демиан, нечто вроде Каина? Почему он защищает его, если не чувствует себя сродни ему? Откуда во взгляде его такая сила? Почему с такой насмешкой он говорит о «других», об опасливых, ведь они-то и есть смиренные, они-то и угодны Богу?
Я не мог справиться с мыслями. Камень был брошен в колодец, а колодцем этим была моя юная душа. И на долгие годы эта история с Каином, убийством и печатью стала отправной точкой всех моих устремлений в познание, сомнения и критику.
Я заметил, что и других моих сотоварищей по школе Демиан интересовал. Об истории с Каином я никому не говорил, но, казалось, Демиан занимал не только меня. Во всяком случае, о «новеньком» ходило много слухов. Если бы мне знать их все! Каждый бы что-то прояснил, о каждом надо было бы подумать. Я помню только, что сначала говорили, будто мать Демиана очень богата. Будто она не ходит в церковь, так же как и сын. Кто-то утверждал, что они евреи, а может быть, тайные мусульмане. Дальше шли легенды о необычайной физической силе Макса Демиана. Рассказывали историю о том, как он обошелся с одним мальчиком, который считался самым сильным в классе. Этот мальчик предложил Демиану подраться, а когда тот отказался, он обозвал его трусом. Демиан же молча положил ему руку на затылок и стиснул так, что задира страшно побледнел и, не смея пикнуть, позорно ретировался, а потом еще долго не мог прийти в себя. К вечеру даже прошел слух, будто он и вовсе умер. Это обсуждали какое-то время, всему этому верили, все было интересно и странно. Немного позднее в наших школьных кругах появились новые слухи: говорили о том, что Демиан имеет интимные отношения с девушками и «все знает».
Между тем моя история с Францем Кромером шла своим предначертанным ходом. Я никак не мог развязаться с ним. И хотя по нескольку дней он не появлялся на моем горизонте, все-таки я был с ним связан. Он часто возникал в моих снах, как тень, и то, чего в действительности он не совершал по отношению ко мне, фантазия подсказывала в снах, где целиком и полностью я делался его роботом. В этих снах — а я всегда видел много снов — я жил интенсивней, чем в реальности, тени отнимали у меня жизнь и силы. Мне часто снилось среди прочего, что Кромер надо мной издевается, плюет в меня, садится на меня верхом или, что еще гораздо хуже, заставляет меня совершать страшные преступления, вернее, не заставляет, а просто вынуждает к этому своим мощным влиянием. В самом страшном из этих снов, от которого я проснулся в полубезумном состоянии, я пытался убить своего отца. Кромер точил нож и давал его мне в руки, мы стояли за деревьями аллеи и ждали кого-то, кого — я не знал, потом появилась фигура, и Кромер тронул меня за руку, чтобы показать — этого я должен заколоть. И тут я увидел своего отца — и проснулся.
Занятый всем этим, я думал иногда о Каине и Авеле, но не о Демиане. И когда я вновь увидел его, это странным образом произошло тоже во сне. Мне снова снились издевательства и унижения, но на сей раз верхом на мне сидел не Кромер, а Демиан. И, что было совершенно ново и производило сильное впечатление, все неприятности и мучения, причиненные мне Кромером, теперь исходили от Демиана, но я сносил их с удовольствием, с ощущением, в котором было столько же блаженства, сколько и страха. Этот сон снился мне дважды, а потом опять появился Кромер.
Сейчас мне уже трудно различить, что я переживал во сне, а что в реальности. Во всяком случае, моя унизительная связь с Кромером продолжала существовать и не закончилась после того, как я расплатился наконец сполна. Ведь для того, чтобы собрать необходимую сумму, мне пришлось пойти на мелкие кражи, и теперь он знал об этом, — и так я оказался целиком в его власти. Часто он угрожал, что все расскажет отцу, и это повергало меня в ужас, к которому примешивалось еще более сильное чувство, — чувство сожаления о том, что я сам не сделал этого сразу. Между тем, как бы трудно мне ни приходилось, я раскаивался не во всем и не всегда, временами мне казалось, что все так и должно быть. Мной управлял рок, и было бесполезно пытаться его отвести.
