– Как вы об этом узнали?
Джайлс улыбнулся.
– Ну, об этом я могу рассказать, поскольку это касается в равной степени меня, как и его. Я познакомился с Себастьяном Рейном в школе, когда нам было лет по семь.
– Школа? Но Вы говорили, он был рабочим...
– Терпение, мисс Мерридью. Его семья – но это только между нами – он убьет меня, если узнает, что я вам проболтался – происходит из тех же кругов, что ваша или моя, хотя почему он не хочет сие признавать, выше моего понимания. В школе мы подружились, и, скажу вам, лучшего друга у меня не было. Я был тощим маленьким парнишкой в те дни, – он усмехнулся, – не тот прекрасный мужской образец, что вы видите перед собой.
Хоуп в ответ улыбнулась. Изящного, элегантного среднего роста мистера Бемертона нельзя было назвать крупным мужчиной. Она легко могла бы представить его маленьким мальчиком.
– Вдобавок к маленькому росту было преступлением иметь длинные золотистые локоны, и вы поймете, как меня задирали, когда я был ребенком.
Легкомысленный веселый тон пропал. Он тихо промолвил:
– На самом деле, моя жизнь была сплошным кошмаром.
Он прервал разговор, когда они разъединились в танце, и Хоуп подумалось, что каждое дитя несло свой собственный страшный крест. Глядя на мистера Бемертона, всякий мог подумать, что жизнь его – сплошное удовольствие, беззаботность и потакание своим капризам.
– Как уже говорил, я был крайне несчастен. Пытался сбежать из школы, но меня всегда притаскивали обратно, – он поморщился. – Хотели сделать из меня мужчину, знаете ли. Школы – современная версия воспитания, где сыновья средневековых рыцарей приобретают опыт, потому, полагаю, мне следует быть благодарным, что никто при этом не покрошил меня мечом на куски.
Джайлс потряс головой, отгоняя воспоминания.
– Так или иначе, все запугивание прекратилось, как только появился Бастьян Рейн. Он был тоже чужаком, но достаточно силен и знал, как пустить в ход кулаки. Он использовал их, встав на мою сторону, и научил меня, как защищаться. Из такого куется прочная дружба.
– А как он потом попал на фабрику?
Лицо Джайлса Бемертона печально вытянулось.
– Короче говоря, его отец совершил ряд поступков, после которых общество и его семья отреклись от него, и однажды Себастьян, неизвестно почему, исчез из школы. Я столкнулся с ним случайно годы спустя, когда нам было уже по шестнадцать. Я проезжал через Манчестер. Передо мной был усталый фабричный рабочий, высокий, тощий как палка, не считая широких плеч. Я не узнал бы его, если бы не увидел его глаза, которые он тут же отвел в сторону. Он не хотел меня знать, думал, я так же отвергну его. Но... как уже сказал, эта дружба ковалась в жарком пламени, – он усмехнулся. – И я уже поведал вам о Себастьяне Рейне больше, чем кто-либо знает о нем в свете.
– Понятно.
Спустя мгновение девушка спросила:
– Почему вы решили довериться мне?
Бемертон пожал плечами.
– Для чего нужны друзья? Я узнал, что вы его осуждаете. И понимаю, что Себастьян скорее отрежет руку, чем примет жалость, поэтому он не объяснился с вами. Но назвать его подлым эксплуататором детских страданий! – он тихо засмеялся. – Если вы когда-либо пожелаете, спросите любого владельца фабрики на севере о детишках-рабочих Себастьяна Рейна, он в ярости сплюнет.
– Сплюнет в ярости? Почему?
Джайлс подмигнул.
– Рейн вводит свои порядки. О, он платит такую же заработную плату, но не нанимает никого из малышей. И он кормит их завтраком, обедом и ужином. Ничего изысканного, но ни у кого из его маленьких рабочих не сводит живот от голода, как у него в свое время. И раз в неделю они посещают школу, где учатся писать и читать, а также арифметике. Кто поумнее, учится больше. Рейн говорит, что никогда бы не поднялся с фабричного пола, если бы не провел первых несколько лет в школе. Блестяще управляется с цифрами. Так или иначе, все эти преобразования сделали его крайне непопулярным среди владельцев фабрик. Они видят в нем опасного радикала, которого требуется остановить.
У Хоуп в памяти вдруг всплыли слова миссис Дженнер: «Лорд Этеридж сказал, что Себастьян Рейн крайне опасный человек... интересы его лежат в хлопковой отрасли и, бог знает, где еще». Но что подразумевал под словом «опасный» лорд Этеридж, миссис Дженнер было невдомек.
– Я так ошиблась, осудив его, – сказала девушка, мучаясь раскаяньем. – И даже не дала ему шанса объясниться.
– Как бы то ни было, он не стал бы, – заметил Джайлс. – Слишком горд. Не выносит жалость.
– Я так его унизила. Он должен презирать меня.
Джайлс задумчиво ее рассматривал.
– Вы, должно быть, обнаружили его истинные чувства к вам. Все, что я прошу, не раскрывайте эти сведения другим. Он скрытный человек, и ему будет ненавистно, если его история станет достоянием сплетников.
– О, никогда, – заверила его Хоуп. – Ни одной душе.
Мысли ее путались от того, что она услышала. Но на сердце было легко от воспоминаний, как он защищал Джайлса от драчунов. Мальчик, который вступался за слабого, ставши взрослым, никогда не станет запугивать маленьких девочек.
Как только кончился танец, Хоуп, не теряя времени, отправилась на поиски мистера Рейна. Он стоял около окна, глядя наружу, и выглядел угрюмым, холодным и одиноким. Сердце ее тянулось к нему.
Девушка глубоко вздохнула, подойдя прямо к нему, и коснулась его рукой. Когда он повернулась, она сказала:
– Мистер Рейн. Я глубоко сожалею о том, что сказала вам прежде, и прошу прощения, что покинула вас во время танца. Мне не следовало так несдержанно себя вести. Я никогда не изменю своего мнения по поводу эксплуатации детей, но я искренне сожалею, что доставила вам беспокойство. Это было несправедливо с моей стороны, и я искренне прошу прощения.
Он ничего не сказал, только молча уставился на нее, выглядя помрачневшим, угрюмым и суровым.
Хоуп прикусила губу.
– Надеюсь, вы изыщете в вашем сердце возможность простить меня, – продолжила тихо девушка.
Он изобразил нечто, похожее на поклон, и из его горла вырвался звук, который можно было бы принять за знак согласия.
Хоуп сглотнула, чувствуя, что сейчас заплачет.
– Я оставила последний вальс специально для вас.
Глупо было говорить, запоздало подумала она, когда слова уже были произнесены. Как будто бы он осмелится станцевать с ней еще один танец, рискуя снова остаться покинутым посреди зала перед всем светом! Но она не знала, что еще сказать.
Рейн был столь угрюм и молчалив, что у нее возникло желание съежиться. Она сделала реверанс.
– Я так сожалею.
