Иван включил радиоприемник. Первая радиостанция, которую он поймал, передавала урок английского языка для эмигрантов:
— Наш американский флаг…
— Наша американская Конституция…
— Наше американское правительство…
«И просвещение, и воспитание — в один прием, — думал он. — Рационально и тактично. Никакого нажима. Хочешь стать гражданином — выучи Конституцию. Научись любить все атрибуты государства, своей новой, лучшей в мире родины. Советский Союз, конечно, не страна эмигрантов. Но неужели у нас не хватает мозгов, чтобы вот так же рационально и тактично учить любви к нашему флагу, нашей Конституции, нашей Родине. У нас дальше набивших духовную оскомину портретов и лозунгов на демонстрациях дело не идет. Простая констатация, что наше государство самое-самое — работает очень слабо. Один лишь Маяковский не постеснялся сказать: «Читайте, завидуйте…» Остальные считают, что наш русский патриотизм есть нечто врожденное. А его надо воспитывать, лелеять, да так, чтобы он не был квасным — «Россия — родина слонов». У американцев слово, идея работают через дело, реальный результат. Выучи язык, выучи Конституцию — становись полноправным гражданином. А ведь в таком случае чувство любви, почитание, преклонение перед институтами власти прививаются исподволь, а значит, прочно, без лобовой агитации, иначе говоря, без насилия.
Да, все, что усваивается, обретается добровольно, добровольно и защищается до последнего вздоха. Это тебе, дружок, первый урок заокеанской педагогики».
Почувствовав усталость и понимая, что его вот-вот свалит сон, Иван кое-как застелил кровать и, едва коснувшись головой подушки, провалился в сладкое небытие. Разбудил его стук в дверь.
— Ага, — отозвался он, спросонья озираясь вокруг и не вполне понимая, где находится.
На пороге возник молодой парень.
— Здравствуйте, — сказал он, четко выговаривая каждую букву. — Я новый дежурный. Вы не пришли на завтрак. И после того времени прошло будь здоров.
— Вот это да! — виновато произнес Иван. — Который же теперь час?
— А п-п-пол п-п-первого! — улыбнулся парень, и Иван понял, что тот заикается. — Не беда, сегодня выходной. П-п-просто я боялся, не случилось ли чего. И обед можете п-п-проп-п-пустить.
— Спасибо, все в порядке, — сказал Иван, поднимаясь. — Проспал с дороги. Умоюсь — и мигом в столовку.
Обед был сытным, мощным, истинно славянским: винегрет, борщ, пельмени. («С вас ровно квортер», — улыбнулась миленькая кассирша.)
Иван вышел прогуляться. Дождь кончился. От мостовой кое-где поднимался пар. Машин было заметно меньше, чем накануне. Миновав площадь Колумба и повернув налево, он дошел до Пятой авеню. Зайдя в отделение какого-то банка, нашел телефон-автомат и набрал номер гостиницы «Манхэттен».
— Я хотел бы поговорить с мисс Сильвией Флорез, пожалуйста.
— Обождите, пожалуйста, сэр. — Голос телефонистки звучал обнадеживающе. Полминуты длилось молчание. Наконец она сказала: — Я сожалею, сэр, но мисс Сильвия Флорез сегодня утром выехала из нашей гостиницы.
Он помолчал, стараясь уловить, правильно ли он понял ее ответ, и телефонистка добавила:
— Мисс Флорез не оставила никаких посланий, сэр.
Иван повесил трубку и долго смотрел на телефонный диск.
«Молодая, красивая девушка, к тому же француженка, — думал он. — Что ей до женатого, а главное — большевистского комиссара, ведь мы для них все комиссары. Какая же она была бы француженка, если бы сама отказалась от хмельной постели с нестарым, привлекательньм (а что, я еще парень хоть куда!) иностранцем? Зачем? Ну хотя бы для коллекции!» Сам того не сознавая, он тоже мыслил стереотипами.
Правда, они договаривались сегодня сходить в музей «Метрополитен». «А вечером я приглашаю вас во французский ресторан». Сильвия на прощание отвесила ему изящный поклон. «Что ж, значит, не судьба. Храм искусства, французские деликатесы — уже хорошо и то, что мы о них хотя бы поговорили. Не горюй, Иван, где наша не пропадала. У тебя впереди интересная и любимая работа. Вот о ней, а не об амурах и думай».
ПЕЙ, ТАНЦУЙ, ДУША
На дачу Сталина на ужин Никита был приглашен впервые. Пока автомобиль, могучий бронированный «линкольн», уверенно мчался по Москве, его городу, и далее по ухоженному, без единой выбоинки шоссе, приводя прохожих в восторженно-завистливый трепет, он продумывал каждый шаг и каждое слово предстоявшего — столь желанного и ответственного — визита. Тем более что опаздывал он уже на целых сорок три минуты.
— Еще долго? — раздраженно спросил он шофера, словно тот был виноват в задержке.
— Еще пять минут, Никита Сергеевич. — Водитель, напряженно стискивая баранку и вглядываясь в бегущий навстречу асфальт, отвечал извиняющимся тоном.
Не знавшая Хрущева охрана придирчиво рассмотрела документы, бесцеремонно проверила салон и багажник.
— Чего они такие, — Никита нервно усмехнулся, подыскивая подходящее слово, — недоверчивые?
Автомобиль уже въехал за ворота, и шофер, усердно демонстрируя особую внимательность в подаче машины к подъезду, промолчал. Будучи капитаном НКВД, он знал, что лишь позавчера на территории дачи № 1 были задержаны двое посторонних с фальшивыми документами комполка и комиссара корпуса.
— Ну вот, видите, — обратился Сталин к сидевшим с ним за столом членам ПБ, когда дежурный адъютант проводил Никиту в трапезный зал, — Хрущев все же приехал. А ты, Михаил Иванович, уверял, что его не будет.
Калинин, усмехнувшись, близоруко прищурился. Не скрывали улыбки Молотов, Жданов, Микоян. «Улыбаются, — отлегло от сердца у Никиты. — Значит, ничего. Значит, живем».
— Я был на процессе троцкистского охвостья, товарищ Сталин. Потом меня задержал Вышинский. Сказал, он хочет по вашему указанию со мной посоветоваться по дальнейшему ведению дела.
— Он правильно сказал. — Сталин махнул рукой стоявшему в углу офицеру, и тот мгновенно передал ему полулитровый хрустальный кубок. Сталин налил в него водку и осторожно, чтобы не расплескать, протянул кубок Хрущеву:
— За опоздание положен штрафной. Разом — до дна! Для запорожского казака этот бокал, как говорится, что слону дробина.
«Для запорожского казака оно, может, и так, — тоскливо подумал Никита, с признательной улыбкой принимая убийственную посудину. — Хорошо, предупредил меня всезнающий Лазарь Моисеевич — перед приездом обязательно выпить стопку подсолнечного масла, хоть не сразу водка с копыт сшибет». И он стал пить мелкими глотками, зажмурившись, не дыша — чтобы не чувствовать запаха. Сидевшие за столом хлопали вразнобой. Калинин приятным тенорком подпевал-приговаривал: «Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна!» Выпив, Никита пошатнулся, но устоял на ногах. Однако если бы не Микоян, вовремя поддержавший и направивший его руку, он опустил бы кубок мимо стола.
— Садись, Микита, рядом с нашим всесоюзным старостой, — милостиво приказал Сталин. После этих его слов все смолкли и устремили взоры на Никиту. А он, глядя на хозяина благодарно-преданными глазами, подошел к указанному креслу и в воцарившейся внезапно тишине сел. Раздался глухой, чавкающий звук, и Никита почувствовал проникающую сквозь штаны влагу. Поднявшись, он увидел на сиденье два крупных раздавленных помидора. Стол смеялся. Калинин, архитектор шутки, хохотал до слез, до приступов старческого кашля. «Ну и шуточки!» — думал Никита и сам несмело улыбался.
— Подайте товарищу Хрущеву полотенце, — обратившись к дежурному офицеру, распорядился Сталин. — Мне нравятся люди, понимающие шутки, обладающие чувством юмора. А теперь твой тост, Микита.
— Предлагаю выпить за то, чтобы до конца искоренить двурушническое семя! Этот Бухарин лаял сегодня, как злобная шавка из подворотни. Подумать только — людишки, подобные ему, претендовали на роль вождей. За полное очищение наших рядов от предательской скверны!
Все выпили энергично и решительно.
— Вы сказали «семя», товарищ Хрущев, — вновь перейдя на «вы», заговорил Сталин. — Очень верное замечание. Здесь с нами сидит наш товарищ, Вячеслав Михайлович Молотов. Ему питерский пролетарий Ежов на днях подает на подпись список жен врагов народа, которых предлагается выселить из Москвы, а товарищ Молотов накладывает резолюцию «Расстрелять!».
— Настоящий большевик! — выкрикнул Никита.
— Бери пример, — философски посоветовал Жданов.
— Да-да! — подтвердил Никита. — Пример за-ме-ча-тель-ный!
Теперь он чувствовал прилив сил, энергии, жажду действий.
— Товарищ Сталин, а можно музыку? — Никита раскраснелся, расстегнул верхнюю пуговицу рубахи.
— Почему же нет? Конечно можно. Вы какую музыку предпочитаете?
— Я люблю народную.
Офицер подошел к огромной напольной радиоле, вопросительно посмотрел на Сталина.
