из-за стола, подошёл к бурным зарослям папоротника выше его собственного немалого роста, раздвинул их, явив девушке тропинку.
— Ступай. Прямо.
Она послушалась. Долго ли, коротко ли… Анфиса добралась до берега Лесного. Озеро походило на чай в блюдце. Гладкое, ровного каштанового цвета. Память девушки, сокрытая на его дне, возвратилась к ней. Триггер сработал.
Она знала теперь, где искать… Где покоится её сокровище в целлофане, захватанное липкими пальцами. Её медовыми пальцами.
***
Витя не понимал, как очутился в поле. Только что он играл в шахматы с Владимиром Мстиславовичем. Не то, чтоб играл… больше разглядывал фигуры из хлебного мякиша: убийца Вася Чемодан лепил и раскрашивал их полтора года. Королями были начальник «Серой Цапли» майор Плювак и авторитет Газаев, Газа. Знаменитый бандит! Селижора под ним ходил. Говорят, Селижора его и ликвидировал… Уж не докажешь. Зона сгорела вместе с пешками-«угловыми», «мужиками» и простыми вертухаями, с конями и слонами из числа блатных и «красивых охранничков». Лишь белый ферзь уцелел, правда, облупился до неузнаваемости: Финк Евгений Петрович.
— Одним на роду написано жить не тужить, а другим через жопу в пизду и обратно лазать, — молвил мудрый Мстиславович. — Петровичу, вон, после Чечни шкуру спалили, жена, шкура, свалила… Жалко мне его.
— Вам? — хихикнул Витька.
Трясущийся дед с синей щетиной в застиранном пиджаке подбоченился.
— Я свое отгулял! Директор лесопилки, на всякий вякий! Я тут рулил до Недуйветера и Селижарова! В капстраны гонял: Финляндию, Норвегию… Канаду, блядь! Стейки кушал, вискарик пил, стриптизёрок лапал. Детям на образование скопил. Доча у меня в Сиэтле, бизнес у неё, сынок в Буэнос-Айресе, хирург!
— А вы в Береньзени, на шее Синикки! — Волгин-младший ползком выбрался из шаха.
— А я не хочу, малой, чтоб они наблюдали издыхание мое. Пусть батя останется «крепким хозяйственником». Пусть они про Дуняшу… Сболтну еще по дури. Тебе — мат!
Владимир Мстиславович вновь погрузился «на глубину». Его мозг функционировал полноценно часа два в день. Период ясности неумолимо сокращался. Однако безумие облагородило его физиономию, — Витя это отметил. Морщины разгладились, губы расслабились. Что он ТАМ видел?
When we all fall asleep where do we go? (когда все мы засыпаем, куда мы отправляемся?). 21
***
Ветру — паруса. Солнцу — глина.
Жучков поит роса. Птиц кормит рябина.
Царь подводного мира кит в темном море
Для тысячи рыбок щит от акульей своры.
Я же и сухостой. Я же и груди,
Переполненные пустотой. Было не будет.
Ты меня, сынок, унеси — от дома куда-то.
Брось меня не в грязи, помяни не матом.
В шаманской манере проречитативила, покачиваясь, баба Акка, аккомпанируя себе на кантеле. Отблески пламени каждую секунду меняли её лицо. Оно казалось то юным и прекрасным, то усохшим, черепашьим, то обугленным, хтонически жутким.
— Если урожай всходил бедный, по осени стариков и хвОрых оставляли здесь, в лесу, — сказала ведьма. — Жестоко! Так раньше не церемонились.
— И правильно делали! Флеминг — вот главный гад с его пенициллином, а вовсе не Оппенгеймер!
— Кипинатар! — прикрикнула хозяйка на склонное к мизантропии политизированное животное.
Федя подумал, что порою мыслит в едином направлении с котом.
— Обасутэ, — не удержался он от демонстрации никому не нужной эрудиции. — Согласно легенде, пожилых японцев относили умирать в горы их же сыновья.
— Легенде! Повесточка, дружочек! — хмыкнул Кипинатар. — Сейчас все помешались на любви к детям, к родителям. С ущербными носятся, которые вообще… слюнявые, срущие, в душе орущие «прибейте меня»! Нет, живи, сука! Как цивилизованным японцам признаться в обасутэ? Инуоумоно? Стрельбе из лука по бегущим собачкам? Легенды, мол. Наветы. Индусы, клянусь усами, скоро начнут врать, что агхори — некрофилы, пожиратели трупов и какашек, поклеп Госдепа и Моссада.
— Я вам говорю. — Бабу Акку утомила кошачья аналитика. — Сельчане отводили стариков в Олин лес…
— Олин, потому что дочь помещика Ольга в нем заблудилась и не нашлась! — перебил ведьму полиционер. — Нам в школе на краеведении рассказывали.
— ВЫ КО МНЕ ЗАЧЕМ? ЯЗЫКАМИ ГЛУПОСТИ МЕСИТЬ?
Резко похолодало. Согбенная хранительница вдруг выпрямилась. Из-под драной вязаной накидки излилось ослепительно сияние. Запахло озоном и ладаном. Саркастичный Фёдор, железный Финк и бывалая Синикка, точно шестилетки, прижались друг к другу.
— То-то! — Акка водрузила на огонь медный чайник. — Лес зовется Олиным в честь Олли, плотника, что основал Пяйвякое. За восемьдесят мужику было, домочадцам он надоел, они его — в лес. Он с собой только инструменты забрал. До зимы поставил сруб, ягод запас, грибов, зайца, рыбы. Его родная деревня от голода вымерла, а по соседним стали болтать, что их Олли проклял. Вырлу напустил! Олли сторонились пиявки-разбойники, пиявки-из-города. В конце концов, вокруг его избы зажил вольный люд.
— Образовалась демократия, — присовокупил тщательно умывающийся кот. — Афинского типа. Когда верховодят лучшие среди равных. Увы, подобный механизм действенен короткое время в крохотном социуме после кропотливой селекции и люстраций.
— Почти три века мы и лес вживались друг в друга. — Баба Акка разлила по чашкам травяной отвар. — Графья нам мешали, но не шибко. Советская власть присылала своих активистов, воров-краснобаев. Ну дак кто выдержит болота наши?! — Она рассмеялась. — Уезжали. Потом и наши уехали. Проснулась я утром зим тридцать назад: последний дед помер, последний хмырь слинял.
— Мы закрыли Пяйвякое, — добавил Кипинатар. — Для большинства живых.
Глава двадцать четвёртая. Стадия: принятие
Целый спецотдел местонахождение мобильного Фёдора Тризны определить не сумел. Ни его, ни майора Финка. За неудачу, по традиции, выхватил инициатор розыскных мероприятий, а конкретнее, подполковник Фил. Помощь из центра прекратилась, зато было велено найти как предположительно подозреваемых, так и неоспоримые доказательства их вины. Генерал-лейтенант Борзунов обещал подкинуть сыну «версийку», основанную на том, что Тризны-средний — предатель Родины (негласно им считается). Перебрался, гад, на ПМЖ в СШП, написал отвратительный русофобский роман про Власова, крыса буржуйская, хохол недобитый… «И?» — прервал поток ярких эпитетов Фил. «Всеки его выблядку!» — резюмировал отец.
«Версия-то какая?!» «Знаешь, что в переводе с сального — Тризны? Поминки с жертвоприношением! Сатанисты они, сайентологи и сионисты! ЗОГ!»
Молодой Борзунов стукнул собственную ладонь собственным лбом. В отличие от батюшки он окончил юридический и не стремился к титулу картофеля в мундире, коих a lot в генералитете. Фил мечтал годам к сорока попасть на такую позицию, чтобы перед его губами осталась единственная главзадница. Настанет день, он вцепится и в неё, дряхлую. А пока — loyalty and and high performance. Потому он столь рьяно искал сколько-нибудь внятных свидетелей обвинения против психотерапевта и майора.
Богобоязненный — раз.
Владя Селижаров — минус один.
Мать националиста Плесова
