Алиса ткнула в звездочку лезвием.
— Знакомая штука?
— Это метки. Каждая звездочка за один поход на Запад. Три раза он ходил. И живым возвращался. А про четвертый раз не знаю… Он, наверное, уже без меня… Ну, мы вместе отправились гулять, он направо, я налево… Соня, он, наверное, на Запад…
— На Запад?
— Ага. Там с ним что-то… Случилось…
— Ясно.
Я снял с пояса секиру, присел над телом.
— Ты что? — спросила Алиса.
— Карманы проверю. Полезное, может, что. Не выбрасывать же…
Алиса отвернулась. Я вспарывал карманы кончиком лезвия, из них вываливалась обычная дребедень. Компас, проволока, гайки, патроны. Кожаная книжка. Небольшая такая, я раскрыл. В книжке хранились фотографии. Такие же, как у Алисы, того, старого мира. Дома, моря, леса и реки, я пролистал быстро. Последняя фотография другая. На ней Алиса. Чуть помоложе и не в этом уродском мусорном комбинезоне, а в обычной клетчатой рубашке. Алиса улыбалась. Красивая. Нет, она и сейчас красивая, но в нормальной человеческой одежде еще лучше.
— Твоя фотка, — я показал Алисе. — А говоришь, не жених…
Она выхватила фотографию, разорвала на мелкие клочки.
— Ты что? — спросил я. — Совсем?
Алиса не ответила.
На траве что-то блестело. Я наклонился. Подвеска. Как бы круг, а внутри птичья лапка.
Как у меня. Видимо, с шеи слетела.
Алиса не смотрела, и я спрятал птичью лапку в карман.
— Ты скоро? — спросила Алиса.
— Да, все уже.
— Тогда поторопимся. Здесь уже недалеко, пойдем напрямик…
— А с этим?
Я пнул стрелка.
Алиса отвернулась. И мы пошли напрямик, в этот раз я шагал первым, думал.
Я помню, мы гуляли вдоль Синего Ручья. В тот год Гомер подолгу гулял с каждым, беседовал на всякие важные темы.
— Раньше было все просто, — говорил Гомер. — Путь выбирали родители. Ребенок появлялся, а его родители говорили ему — будешь тем-то. И человек сразу шел в школу, учиться, к примеру, на водопроводчика.
Кто такой водопроводчик?
Это тот, кто проводит воду. Это сейчас воды кругом полно, ручьи везде, дождь каплет, а тогда воду в каждый дом проводили по трубам, и водопроводчик был очень уважаемым человеком.
А являлся ли при этом человек прирожденным водопроводчиком, никого не интересовало. И очень часто этот самый водопроводчик жил крайне несчастно, потому что не знал своего истинного предназначения, своего ремесла.
— У каждого в жизни есть предназначение, — говорил Гомер. — Вот я — чистильщик. Или истребитель. Я сам истребляю погань — и других учу. И ты тоже истребитель. Потому что…
Потому что когда мальчик начинает говорить разумные вещи, наступает время смотреть, на что он годится. Некоторые умеют обращаться с инструментами, изготовлять оружие и орудия для посева, и тогда они становятся кузнецами, огонь и молот — их ремесло. Другие умеют слышать животных, и становятся зверологами, доят лосей, ищут следы кабанов, разводят кур и этим счастливы. Некоторые рождаются сразу сильными, здоровыми и красивыми, и у них самое сложное предназначение — поддержание племени, и эта судьба не из легких, сам видел. Есть они могут только растительную пищу, пить росу или талый лед, спать должны мало, жить на холоде, и от такой жизни они долго не живут, потому что начинают рано болеть, а больные они уже никому не нужны. И приходится им идти в рыбаки, или в улиточники, или в бортники.
Я спросил, а как же женщины? В чем их ремесло? Гомер ответил сразу и просто. Жизнь — это занятие женщин. В этом их цель. У мужчин много целей, много занятий, но тебе выпало самое важное. Твоя цель — зачищать территорию. Только зачистив территорию от слуг зла, мы приблизим падение самого зла. Мы должны сохранять жизнь себе и своим товарищам, это так, но главная наша цель — падение зла. Уничтожить зло, стереть его с лица Земли — вот путь, и альфа и омега.
Я поинтересовался у Гомера, как он выбрал мой путь, а он ответил, что путь выбирает совсем не он, путь выбирает Владыка, он же, Гомер, лишь читает его знаки.
И в чем же мой знак?
Гомер взял мою руку и взял свою руку. Они были похожи. Небольшие, с аккуратными пальцами средней длины, с умеренно широкой ладонью.
— Тебя выбрали твои руки, — сказал Гомер. — Вряд ли с такими руками можно быть хорошим молотобойцем. Зато с оружием ты будешь обращаться хорошо. Или ты хочешь стать кем-то другим?
Я никем не хотел стать, никаких предпочтений у меня не сложилось.
— Твой путь — смерть, — сказал Гомер. — Это твое ремесло и предназначение.
— Вокруг тебя всегда будет смерть, — сказал Гомер. — В этом мало хорошего, но ты должен привыкнуть.
— По-другому нельзя, — сказал Гомер. — Кто-то должен и конюшни расчищать…
Про конюшни я не понял, у нас уже давно никаких коней не было.
Глава 15
Пацифист
Вокруг поле. Бугристое какое-то, но без деревьев, травой поросло. Как-то оно мне не очень понравилось, на кладбище похоже, но крестов вроде бы нет.
Мы взбирались на последний уровень, я насчитал тридцать два, потом бросил. Я бы сам не полез на такой дом, но Алиса сказала, что тут спокойно, что она сама сюда частенько ходит, любоваться видами.
Не знаю, чем тут было особенно любоваться, я никогда ничем не любовался. Гомер говорил, что засматриваться на природу нечего, иначе она быстренько возьмет тебя за шею. А сидеть наверху…
Глупо. Алиса точно специально подставлялась. Или с ума соскочила, ну, из-за этого своего Сони. Почему нет? В таком месте любой свихнется. Когда еще происходит всякое…
Я решил, что не буду думать, все равно ничего не понимаю. Гомер говорил, что человеку вообще не стоит думать до двадцати пяти лет, кто думает до двадцати пяти — тот до двадцати пяти не доживает. Стреляй, помолившись, вот что говорил Гомер. А если не успеваешь помолиться, все равно стреляй, помолишься потом.
— Зачем мы здесь? — спросил я.
— Воздухом подышать. Подумать. Я должна подумать, устаю от воздуха подземелий, я тебе говорила, он человека загрязняет. Человек должен подниматься на высоту, просто обязан, чтобы человеком оставаться.
— Человек не птица, — возразил я.
— Человек — не червь. И не свинота. И не труп. Человек должен смотреть вверх. Если человек не смотрит вверх, он становится… Мертвецом.
Алиса принялась расплетать косу. У нее оказалась коса, я раньше и не замечал!
— Мы кому-то очень надоели, — она поглядела вверх. — И этот кое-кто, он решил от нас избавиться, решил вместо нас мертвецов заселить. А мы не мрем. Вот так. Но он упертый… Мы все сдохнем.
— Не, надежда есть, — возразил я.
— Почему?
— Солнце-то светит.
— И что?
— И то. Если бы Владыка хотел с нами покончить, Он бы сразу решил это сделать, разом. Взял бы и погасил солнце. А оно светит. Значит, это не просто мор, значит, это испытание. Проверка.
— Вы в Рыбинске все такие мыслители? Вы думаете, думаете, а потом идете рыбу есть.
Алиса вдруг чем-то щелкнула, и комбинезон-кикимора упал. Под ним была майка с цветочком и синие штаны. И знак, птичья лапка.
Как у меня. Как у этого Сони.
— Что это? — я указал на знак.
— Это? — Алиса сняла подвеску, повертела на пальце. — Пацик, означает, что ты мир любишь. У нас у всех тут такие.
— И у меня.
— Брось. В Рыбинске пацики? В Рыбинске рыба.
Я достал из-под ворота свой кругляк.
— Покажи.
Я снял, кинул Алисе. Она принялась сравнивать.
— Разные, — сказала Алиса. — У меня из титана вырезан, а у тебя из олова отлит, в Рыбинске титана не сыщешь?
Я отобрал кругляк.
— Говорят, это непростые штуки. Я, правда, не верю. По-моему, это просто цацки.
— У стрелка тоже была, — сказал я.
— Что?
— У того, которого я убил. У Сони. У него тоже была такая кругляшка.
Алиса промолчала.
— Это, наверное, общий знак, — сказал я. — Его все люди носят. Все-все. Это неспроста.
Алиса фыркнула.
— Все, которые из Рыбинска, верят, что все это неспроста. Это от рыбы. Если много рыбы есть, фантазия начинает развиваться. Может, ты еще в Белого веришь?
— Не верю, — сказал я. — Потому что не знаю ничего про него.
— Да вот, есть тут такой, говорят. Белый. Когда вроде бы все уже, конец. Труперы окружают, а патроны на нуле. Или в зыбь вляпался. Или ногу оторвало, лежишь, кровью истекаешь, и вот уже все вроде бы. А тут Белый. Старикашечка. Стоит, улыбается, на тебя смотрит. И ты засыпаешь. А просыпаешься уже в другом, безопасном месте. И нога цела, и раны залечены…
— Все так оно и есть, — сказал я. — Я, правда, сам не слышал, но это наверняка правда. Про Белого. Это ангел. Он является праведникам…
— Дурак какой-то. Ты чего на своей праведности так помешан-то?
— Как это чего? Только праведник может низвергнуть зло, это же понятно. Праведники лучше бегают, метче стреляют, дыхание дольше задерживают. Ты же видела!
