— Я… Я…
— Ты, — повторила Алиса злобно. — Ты… Что тут делаешь…
Уставилась. Смотрела, как одуревшая, будто не парень это мелкий, а снеговик оживший. Головой качала, как щен на солнце.
А пацан этот, наоборот, на меня косился. Всхлипывал, сопли, слезы.
— Ты почему тут ходишь? — спросила Алиса уже по-другому. — Ты почему один ходишь… Как тебя зовут?
Она улыбнулась. Так мило, по-домашнему.
— Ты, кажется… Как тебя зовут?
Алиса протянула руку, хотела погладить по голове.
Мальчишка отпрыгнул.
— Ты чего боишься? — Алиса принялась шарить по карманам. — У меня тут где-то ириска…
— Я не люблю ириски! — выкрикнул парень.
— Ты за нами следил? — сощурился я. — Ты?
— Да… но…
— Удрал, — Алиса достала пыльную конфету. — Удрал… Я тоже часто удирала… Ему тут нельзя, Дэв, он мелкий еще…
Протянула конфету.
— Я не люблю… Не люблю!
— Из дома нельзя сбегать, — сказала Алиса. — Нехорошо.
— Я не сбежал… — еле слышно прошептал парень. — Я…
— Та же история, — сказал я. — Что и у вас. Все погибли.
— Как? — прищурилась Алиса. — А ну, рассказывай.
Шнырь повторил всю историю. Со всхлипываниями, с заиканием, с растиранием соплей. Алиса слушала и хмурела.
— Как это вы коз в трубе пасли? — перебила она. — Интересно. Там же нельзя долго находиться.
— А козы любят, — ответил Шнырь. — И молоко только вкуснее становится и полезнее. И больше его…
— Да? Ну хорошо… Где, ты говоришь?
— Там, — указал парень. — Нет, там…
Он вертел головой, разглядывая одинаково неопрятные здания.
— Не знаю, — сказал он. — Запутался… Я все правильно шел, улицы считал, потом, совсем рядом тут на дохлятину выскочил, они за мной погнались.
— По солнцу умеешь определяться? — строго спросил я.
— Мы по улицам все время ходили…
— По каким?
Шнырь принялся тереть лоб, пытаясь припомнить.
— Ну? — требовательно сказала Алиса.
— Сейчас… Там же всегда таблички… О! Рубеля! Потом еще Левитана! И Сурикова… Вот, мы там всегда и были.
Я поглядел на Алису. Она помотала головой, видимо, улиц Рубеля и Левитана она не помнила.
— Москва большая, — сказал я. — Улиц много.
— Да-да, — подтвердил Шнырь, — Рубеля и Левитана, я оттуда бежал и бежал… Она их утащила, надо помочь, помогите, пожалуйста. Я вам отдам слезы, у нас много слез…
— Тихо! — прикрикнул я на Шныря. — Сиди спокойно. Поможем.
— Спасибо! А то я совсем один… У меня там сестренка…
— Цыц!
Шнырь замолк.
— Поговорить надо, — Алиса кивнула в сторону. — Отойдем.
— Будь здесь, — приказал я Шнырю. — Ни с места, понял?! Ни шагу! А то сам тебя прибью!
Пацан кивнул.
Мы отошли чуть. Пацан сидел, похожий на грязного весеннего воробья, разглядывал Папу, пытался гладить его через прутья клетки. Папа не урчал и не противился вообще, сидел спокойно.
— Уходить отсюда надо, — шепнула мне Алиса, когда мы отошли на расстояние.
— Как уходить? — не понял я. — А как же… Надо сходить, посмотреть…
— На что смотреть? Ты у нас не видел, что ли? — спросила она истерично.
— Но все-таки.
— Им не помочь, — сказала она негромко. — Это… Это хуже всего.
— Как это не помочь?
— Так. Это всегда так бывает. Навка… Это. Это оттуда.
Она кивнула на запад.
— Раньше не было, сейчас только. Да и то, думали, что это все сказки. Приходят, влезают в семью, совсем, как люди… Это пацан сказал, что она в трубе завелась, а она между ними завелась.
Я поморщился. Нет, все-таки Гомер прав был. Насчет тутошней жизни. Не жизнь тут. Уходить надо. Дорогу запомнил. Вернусь домой.
— Это так бывает, — рассказывала Алиса. — Кто-то исчезает, ненадолго, на пару дней. Возвращается, говорит, что заблудился. А через месяц люди начинают пропадать. Про трубы детям рассказывают, чтобы они без дела не болтались. Шнырь считает, что это женщина, а это и мужчиной может быть. Кем угодно. Если оно пришло, то все уже. Ты думаешь, почему козы перестали доиться?
— Помочь нельзя?
Алиса пожала плечами.
— Не знаю, — сказала она. — Ты же видел, что у нас было… Скорее всего, они уже все мертвы. Вот тебе и ответы, Дэв.
— Какие ответы?
— Такие. Почему бронедверь открыли. Свой потому что пришел. А мне повезло, я гуляла в то время…
Алиса хмыкнула.
— Они меня все время ругали за то, что я гуляла, а вот… Жизнь мне спасло.
Алиса поежилась.
— А дети? — спросил я.
— А что дети?
Я поглядел на Шныря. Мелкий еще, расти и расти. Тощий, грязный, куртка с дырьями, блох килограмм, наверное.
— А что дети? — нервно повторила Алиса. — Что мы тут можем?
— Зачем ей дети?
Алиса пожала плечами.
— Откуда я знаю?! Зачем…
Она с силой терла ладони.
— Знаешь, никто никогда навок вживую не видел. Как они выглядят, тоже неизвестно. Находят разоренные семьи, вот и все. Один только раз…
Я вдруг подумал, что мы сидим на открытом пространстве. Слишком долго. Слишком хорошая цель.
— Надо в дом вернуться, — сказал я. — Эй, Шнырь, пойдем.
Мы вернулись в срезанный дом, поднялись до третьего уровня, велели пацану ждать, а сами пошагали наверх, за снаряжением. Через пять пролетов возобновили разговор.
— Один только раз, — шепотом рассказывала Алиса. — Девочка сбежала, смогла кое-что рассказать. Навка, она не убивает.
— Почему?
— Она просто детей любит. Не в том смысле, что питается ими, нет. Она их держит в каком-нибудь месте, кормит, играет с ними, она как мама… Пока они не вырастают. И только потом…
— Понятно, — перебил я. — И только потом понятно. Надо им помочь.
— Как? Мы даже не знаем, где это все произошло…
— Шнырь покажет.
— Если дорогу запомнил…
— И что ты предлагаешь?! — крикнул я. — Вот так все бросить? Сдаться?! Давай, сдавайся! А я не буду. Меня какой-то навкой не испугаешь, я не такое видел!
Я ударил кулаком в стену, бетон загудел.
— Я пойду с ним, — я указал пальцем вниз. — Ты как хочешь…
Вполне возможно, что шанс спасти детей еще оставался. Возможно, что и других найдем. Если навка их не сразу убивает, то еще успеем отыскать, вполне успеем. А потом…
В голове у меня уже строились планы. Убью навку. Займу убежище. Схожу за своими — за Ноем, Старой Шурой. Станем жить здесь. Конечно, погани здесь больше гораздо, но и жизнь сытнее. Помидоры! Тыквы! Потом можно будет с другими убежищами объединиться, выйти за Кольцо, перебить рейдеров…
— Погоди, — догнала меня Алиса.
— Ну что? — не останавливаясь спросил я.
— Погоди, я сказать хотела.
— Говори.
Я шагал вверх. Через две ступеньки.
— Насчет невест. Я это… Пошутила. Просто… Ну, тут у нас шутки такие дурацкие, ты извини…
— Извиняю.
А я действительно не держал зла. Только так и не понял, чем все это закончиться должно было.
— Про этого, Шныря. Я согласна.
— Что согласна?
— С тобой согласна. Давай ему поможем, все как ты скажешь.
— С чего это?
— Да так А что? Теперь я это, одна совсем… Ладно, поищем эту йому. Только это…
— Что?
— Ты за ним приглядывай.
— Почему? — не понял я.
Алиса промолчала. Вот не люблю, когда паузы устраивают специальные.
— Пацаненок странный, тебе не показалось?
— Да нет… Испуганный.
Я поглядел на Шныря. Шнырь больше не выглядел испуганно. Дразнил Папу прутом, хихикал.
— Испуганный? — усмехнулась Алиса. — По-моему…
Сама как-то особо не испугана. Весь клан у нее перебили, а она вполне себе скоренько в себя вернулась. Да и я хорош. Я вдруг вспомнил, что давно не читал тропарей просто так, для души, не размышлял на правильные темы, не каялся и не подкручивал винты вериг. Укатал меня этот городок, укатал, душа портиться стала. Гомер бы не одобрил.
Ладно. Я дал себе слово, что как только вот разберусь со всем этим, так сразу совершу что-нибудь душеспасительное.
— Может, конечно, и испуганный, — согласилась Алиса. — Столько кругом разного, путаться в три года отучаешься. Но он… Он сказал, что живет на улице Рубеля. И рядом там…
— Левитана и Сурикова, — напомнил я.
— Да, Сурикова. Вот, смотри, я тебе показать хочу.
Алиса достала из рукава тоненькую книжицу в пластиковой обложке, принялась листать.
— Вот, — она сунула мне книжку. — Вот эти улицы.
Книжка была картой, и улицы Сурикова и Левитана располагались рядом, а Рубеля оказалась вовсе Врубеля улицей.
— И что? Такие же улицы есть.
— Есть. Только они располагаются совсем не здесь. Они на Западе. Там, откуда никто живым не возвращался.
Она перевернула страницу, там карта изображалась в полный рост, только мелкая. Все эти улицы действительно располагались на западе, далеко от нас, через центр.
