беспокойство. Он вдруг сделал открытие, что отрасль его топчется на месте. Водопроводные и канализационные трубы, краны горячей и холодной воды, вентили, дверные петли, оказывается, остались такими же, как и сто лет назад, а дверные ручки стали даже менее импозантны. Он знал, что другие отрасли техники движутся вперед, порой семимильными шагами, инженеры находят в них полное применение своим творческим силам, получают звания лауреатов, ученые степени, ордена и медали. А тут?
«Я окончательно погрязну и похороню свой талант в рутине водопроводных сетей и грязи канализации. Я засиделся в послеосадочном ремонте, — тоскливо думал Нечаев. — А ведь я мог бы совершить что-то высокое!»
«Нет, так жить нельзя! — через полгода уже бунтовал Нечаев. — Половина моих сокурсников — кандидаты наук или лауреаты, а я?»
Он стал ходить по инстанциям и намекать. Его понимали и отвечали: пиши диссертацию, научные труды нужны и коммунальному хозяйству! Можешь стать первооткрывателем.
Он написал пространное сочинение об опыте организации послеосадочных ремонтов и послал его в научный журнал, но ему ответили, что научный журнал — это научный журнал, а не прорабский участок. Он обиделся и перестал писать, но продолжал тосковать и думать.
— Брось теорию, — сказала жена. — Ты показал себя блестящим практиком, и это твой путь. Ты можешь потянуть трест, если не объединение. Добивайся.
Жена думала, что муж, — директор треста или управляющий объединением, — доставит ей еще больше покоя, уюта и благоденствия.
— Мне думается, что я потяну трест. Как раз есть вакансия. В коммунальщине я засиделся и не вижу перспективы роста. Или выдвигайте, или я уеду в Сибирь, — заявил Нечаев самому большому начальству в городе. Начальство поглядело на него, вздохнуло и задумалось.
— Меня все однокашники обскакали и смеются надо мной. Мне на этом посту тесно, я его перерос, — убеждал Нечаев.
— Но у тебя на этом посту хорошо идет дело! — возразило начальство. — Мы тобой довольны и поощряем. Ты на месте!
— Нет! — твердо сказал Нечаев, обуреваемый гордыней и подогреваемый женой.
— Возможно, — еще раз вздохнув, согласилось начальство. — Возможно, ты потянешь и трест. Но не сразу. Так не делается, чтобы очертя голову и без проверки. Поучись на мехколонне, можем бросить тебя на периферию. Проявишь себя — через год дадим трест.
Нечаев отважно согласился.
— Я не понимаю тебя, — сказала жена, испугавшись переброски на периферию и за свой уют. — Если тебе не дают трест, то от добра добра не ищут. Я никуда не поеду.
— Мне нужна перспектива! — заупрямился Нечаев. — Я не могу больше заниматься послеосадочным ремонтом и днесь, и присно, и во веки… Я деградирую как инженер. Так жить нельзя!
— Ты живешь лучше, чем твои друзья-кандидаты, — уговаривала жена. — В твоих руках город. Это почетно.
— Это скучно, — сказал Нечаев.
— Тебе и со мной, значит, скучно? — обиделась жена.
Нечаев не удостоил ее ответом.
— Может быть, с другими женщинами, особенно с молодыми, тебе не скучно? — закричала жена. — У тебя широкие для этого возможности. Ты можешь не только отремонтировать квартиру вне очереди для какой-нибудь там, а выбить для нее и новую! И тебя отблагодарят!
— Есть и такие возможности! — серьезно сказал Нечаев, которому вдруг и жена показалась такой же скучной, как коммунальная служба.
Выражаясь языком метафор, Нечаев хлопнул дверью собственной, безупречно отремонтированной квартиры и уехал на недальнюю периферию, оставив подумать бившуюся в истерике жену.
На новом месте он почувствовал размах, волю и собственную силу. Он работал днем и ночью. Он никому не давал покоя и перевыполнял план, получал премии и обеспечивал их подчиненным. К нему валом валили квалифицированные и дисциплинированные люди, которые всегда знают, у какого начальника лучше работать и можно заработать.
Он требовал и набирал новые заказы, чтобы развернуться вовсю. Заказов было много, но мало было готовых проектов для их выполнения, мало было и материалов.
— Я все равно буду наращивать темпы! — заявлял Нечаев и посылал технику рыть котлованы под фундаменты в задел. Он брал любые проекты и сам переделывал их. Нечаев обогнал сам себя. Он вырыл десятки котлованов и порывался вести в них фундаментнобетонные работы, но фондов на дополнительный цемент ему не давали, а плановый цемент из-за спешки терялся в пути. Большинство котлованов затянуло плывуном, о котором в проектах и сметах по расходу средств не было сказано ни слова. Дело грозило бедой.
Нечаев все понял и ринулся в город, в большие учреждения.
— Напортачил ты многовато, — сказали ему. — На первый раз прощаем и немного поможем, но в основном выкручивайся сам, прояви смекалку и прочие деловые качества.
Он принялся расхлебывать. Он перестал ездить к жене, но большинство котлованов продолжало заплывать, и чтобы вычерпать из них жидкую грязь, нужны были большие деньги и трудовые затраты, не предусмотренные планом. И даже когда приходила помощь — поправки к проектам и деньги с цементом, закладывать фундаменты было нельзя. Приходилось раз за разом откачивать из котлованов воду и плывун.
Мехколонна Нечаева перестала выполнять план и получать премии. Нечаеву было трудно. Жена от обиды на невнимательность и от подозрений, что муж не все деньги отправляет домой (денег-то без премий стало меньше!), пожаловалась на Нечаева его начальству. Нечаева вызвали в город и сняли с него на коврах стружку. Ему настоятельно посоветовали забрать жену к себе, но жена не хотела на периферию. А Нечаеву вдруг стало как-то не до этого. Он должен был победить плывуны, чтобы вымостить через них дорогу и в трест, и к жене. Нечаев боролся. А в борьбе, как известно, сколько побед — столько и потерь. Один из борющихся выигрывает, а другой проигрывает. В борьбе с плывуном ничейного результата быть не могло.
Первой ощутимой потерей Нечаева стал перерасход фонда заработной платы. Его квалифицированные люди еще работали, но уже не имели не только премий, а и в срок получки. Посыпались жалобы и увольнения по собственному желанию. Редели ряды, таяли силы в недавнем прошлом передового коллектива. Нечаева критиковали, но с должности не снимали: он сам должен был расхлебать сваренную самолично кашу.
