Кстати, ежели идол – златой, так его из чего-то сделали… значит – злато в сей землице есть. И немало – коль идол, как говорят, огромный. Эх, влез бы в струг!.. Ничего! Ежели что – переплавим, расплющим… А то и поделим – сразу же. Там видно будет. Поглядим.
Взятие златого идола представлялось Еремееву делом, конечно, опасным и трудным, но не особо. Да, драконы злобные и всякие прочие ящерицы – так пули-то, слава Господу, от них не отскакивают, а пороху хватит… должно хватить. Ну, если и закончится, так на обратном пути уже, где-нибудь у Камня. А там уж рядом – а от татар, буде набросятся, и стрелами да сабельками отбиться можно, а пуще того – делом воинским, правильным, казацкой удалью и отвагой.
Сладим с идолом! Привезем. Капища языческие порушим! Вот то поистине благое дело, тут отче Амвросий совершенно прав. Не токмо за-ради злата походец сей, но и слово Божие дикими язычникам несть! Покорим колдунов – можно и храм заложить, пустынь. А кто – как людоеды гнусные – слову Господню не внемлют, того и под корень. Извести!
…Найденная казаками протока оказалась довольно узкой – в некоторых местах струги едва протискивались, касаясь веслами берегов. Тут и там встречались завалы и длинные каменистые мели. Приходилось, засучив рукава, орудовать топорами, а потом тащить суда и припасы на себе. Слава богу, не взяли в поход по-настоящему больших пушек, самые тяжелые орудия весили около полста пудов – и с ними пришлось повозиться. Ну да не впервой, управились, правда, употели все, обессилели и долго восстанавливали силы на устроенной по приказу атамана дневке.
Вернувшаяся вскоре разведка доложила, что впереди столь же узенькая протока, потом – небольшой волок, а за ним – широкое озеро с большим каменистым мысом.
– Место хорошее, доброе, – докладывал Олисей Мокеев. – Земелька, похоже, худая – оттого редколесье: вербы, можжевельник, осины, особых зарослей нет. А вот по берегам да – заросли, как тут, еще и погуще.
– Зверюг по берегам не видали? – спросил атаман.
Мокеев пожал плечами:
– Да не видали, правда, возню какую-то слышали. Да там не такая уж и жара – озеро большое, верст в пять, ветер все время дует.
– Вот и добре, – покивал отец Амвросий. – Вот и добре, что ветер. Что делать будем, Иване?
Еремеев решительно взмахнул рукой:
– До озера надо дойти сегодня. А там, может, и дня два простоим – дозоры вышлем, узнать, где какие пути. Эх, пленников бы! Не людоедов, из колдунов хоть кого-нить.
– Людоедов-то мы не видали, – усмехнулся Олисей.
– Знамо, что не видали: они ни жары, ни драконов не жалуют.
Как решил атаман, так и сделали: прошли протокою, затем повернули в речку, оказавшуюся настолько каменистой и мелкой, что едва проволокли струги. А потом еще волок – умаялись казаки, словно черти, но работали, стиснув зубы, и особенно не ругались – всех златой идол манил! Почему-то чувствовалось: близко он уже, близко.
Когда суда наконец закачались на ласковых бирюзовых волнах, ватажники едва дышали. Обычное солнце уже начинало клониться к закату, а колдовское сжималось, тускнело, от росших на берегу деревьев протянулись двойные черные тени: длинные, с четкими очертаниями – к воде, и короткие, размытые – к волоку.
Вдалеке, верстах в трех, синел мыс.
Еремеев взял подзорную трубу, вгляделся:
– Да, местечко хорошее: каменюк много, реденький лесок. Ни один людоед не пройдет незамеченным, тем более – ни одна зубастая тварь. Эх, казачки, давайте-ка паруса! Ветер, слава богу, попутный.
Вздернулись на мачтах белые паруса, затрепетали на ветру стяги – бирюзовые, как здешние волны, с вышитым золотом божественным ликом и буквицами – «И.Х.». Под ветром суда шли хорошо, ходко, и казаки оказались у мыса очень быстро, даже и не заметили, как подошли.
– Паруса долой! – всматриваясь вперед, скомандовал атаман, глядя, как проворные парни уже встали на носах стругов с копьями и шестами – промеривали глубину, высматривали коварные камни.
Каменьев в воде хватало, имелись и мели, покуда нащупали удобный фарватер, подвели к низкому берегу суда, высадились – уже наступил вечер, начало быстро темнеть, так что едва успели развести костры, а шатры да палатки уже в сумерках разбивали.
Долго нынче не сидели, похлебали приготовленной девами ушицы да полегли спать, словно убитые. Одни дозорные, укрывшись за деревьями, до самого утра перекликались:
– Москва!
– Новгород!
– Усолье!
И еще один человек не спал – Маюни. Полежал немножко в шалашике, поворочался, потом вылез, уселся у догорающего костра и, уставившись в темноту вытянутыми к вискам зелеными глазами, надолго задумался. Злобные и коварные колдуны – сир-тя – не давали покоя парню! О, дед, шаман, рассказывал о них много… жаль, что Маюни тогда был еще совсем малыш, мало что понимал, хоть и внимательно слушал.
Они уже давно в их, колдовских, землях! Мерзкие людоеды-менквы, огромные ужасные звери: товлынги, зубастые драконы, толстоногий ящер с длинной шеей и маленькой головой… А где же сами сир-тя? Что, не видят чужаков, не знают про них? Может, и так… Но скорее – и видят, и знают, просто до поры до времени затаились, замыслили какую-то пакость, быть может, всю ночь напролет думают: как бы половчее напасть? Или заманить куда-нибудь в такую непроходимую трясину, что и не выберешься никогда, пропадешь, сгинешь, или… или готовятся вот-вот наслать какое-нибудь гнусное колдовство. Какое? Ах, знать бы!.. Жаль, жаль, толком-то ничего и не ведал о сир-тя Маюни. Знал только про колдовское солнце да про золотого идола. Ну… об этом многие из его народа знали.
Однако дед еще предупреждал, что сир-тя захотят захватить все! Все, до чего только смогут дотянуться, и подчинить себе всех людей. Сейчас они просто копят силы… может, казакам удастся, покуда колдуны еще не очень сильны… О, великий Нум-Торум! Если б удалось!.. Если бы!
Оглянувшись по сторонам, отрок отвязал от пояса дедовский бубен, стукнул пальцами по туго натянутой коже, звякнул бронзовыми подвесками… Бубен отозвался сразу же, словно только того и ждал – зазвенел, зарокотал глухо, словно бившие о берег волны. Маюни улыбнулся, погладил бубен, провел пальцами и вновь принялся молиться.
…Отец Амвросий, проснувшись на миг в своем шатре, прислушался и недовольно хмыкнул: опять этот язычник тешит бесов своим дурацким бубном! Младой, а упертый… так дед его был волхв, и сам себя парень волхвом называет – шаманом. К слову Христову глух! Вон, и сейчас не спит, лживых своих богов молит… чем он сам-то отличается от колдунов… которых, может, и нет вообще? Может, вымерли они все от мора да глада, сгинули – а златой идол остался. И капища… Капища – разрушить… А идола… идола – унести…
Уронив голову на кошму, священник снова захрапел под тихий рокот шаманского бубна.
А чуть поодаль проснулась в шатре Настя. Сперва полежала с закрытыми глазами, покуда не поняла, что проснулась, ушел куда-то сон, улетел, хотя еще вчера казалось, что можно проспать и несколько дней подряд. Казалось… Да вот, не спалось что-то – думалось. Об атамане думалось, об Иване, добром молодце, что давно уже смутил сердце кареглазой девы. Смутил, отдалился… но никак не хотел из сердца девичьего уходить. Вот и тогда, когда вдруг появилась та огромная зверюга, он ведь хотел защитить Настю, обнял, не оттолкнул… А потом… Потом вновь отдалился, даже не разговаривал больше. Может, потому, что делами важными занят был? Или… сердце остыло? Да и не загоралось вовсе, просто показалось все… показалось… Ну и пусть! Пусть она, Настя, простого тележника дочь, но свою гордость имеет! И нечего тут… нечего… Сама не заметила девушка, как навернулись на глаза злые слезы, как губы затряслись… Едва удерживаясь от рыданий, девчонка выскочила наружу, подошла к костерку, уселась рядом с Маюни:
– Можно я с тобой посижу? Я тихонько.
– Сиди, да-а.
Так и просидели до утра вдвоем, молча. Маюни лишь иногда трогал пальцами бубен, а Настя шевелила прутиком угольки да запекла остаток форели. Разломила кусок надвое, протянула отроку:
– На.
Так же молча и пожевали, прислушиваясь к перекличке дозорных:
– Славе-ен город Москва!
– Град Смоленск славен!
– Усолье!
– Вычегда!
– Кострома-а-а!
– Славе-ен город Москва!
Так и не заметили, как стало быстро светать, как вспыхнули почти разом оба солнца: одно – истинное – за деревьями, второе же почти прямо над головой.
– Эй, робяты! – нагнувшись, растолкал их Чугреев. – Вы тут спите, что ль?
И впрямь, уснули! Прям тут и прикорнули, у костерка оба, свалились на мягкий мох. Так и спали, обнявшись, а разбуженные громким голосом десятника, разом вскочили на ноги, смущенно щуря глаза:
– Ой!
Глянули друг на друга – и рассмеялись.
– Ой, Маюни, у тебя травищи-то в волосах, ух!
– Ты на себя посмотри, да-а.
– Ой! – Настя вдруг замерла, бросив удивленный взгляд в блеклое синее небо. – Что это? Летучий дракон?
