Окончились бескрайние привокзальные автомобильные стоянки. И было две возможности. Можно было бы перебежать широкий проспект между катящимися машинами… Но это… Снова оказаться на виду.
И второй путь – нырнуть в темноту вокзальных подвалов. Как раз в грузовой терминал медленно и неуклюже протискивалась громадная фура.
«В этих лабиринтах можно затеряться на несколько дней, – решил Минаев. – Тут и жратвы навалом…»
Он прошмыгнул вдоль стены к борту фуры, выискивая место, где бы можно было забраться в кузов, и оказался в узкой щели – стена и борт фуры…
Лишь на долю секунды!
И этого оказалось достаточно.
– Стоять! Руки за голову! – прогремел грозный голос. – Любое движение – попытка к бегству. Стреляю без предупреждения.
Минаев покорно закинул руки.
С обеих сторон к нему приближались фигуры в форменных фуражках. И даже по их темным силуэтам было видно, что у каждого пистолет наготове.
– Вы бы хоть инструкцию перечитали, – ехидно заметил Минаев. – Тоже мне… Без предупреждения…
– Закрой хайло, – рявкнул мент. – Где пистолет?
– Выбросил на остановке.
– Не трогайте его! – с улицы к ним уже торопился оперативник в штатском. – Он мне нужен для… Для момента истины!
Тут же доложили на Петровку.
И спустя полтора часа этот же оперативник в штатском, видимо успешно проведя молниеносный допрос, торжествующе докладывал прикатившему начальнику МУРа:
– По его собственным признаниям, колония религиозных фанатиков была сформирована им, то есть подозреваемым Минаевым, для маскировки, прикрытия нелегальной торговли наркосодержащими веществами, которые он получал из Средней Азии, отправляя курьеров под видом паломников и…
– Что за казенный язык у тебя? – удивился Грязнов. – Курсант, наверное. Ты просто говорить не умеешь? По-человечески!
– А так у нас в протоколе уже записано, – развел руками оперативник. – И еще… Некий Соловьев, по кличке Брандо… проживающий в Италии… сбывал… то есть перепродавал этот марафет… в Европе…
– Марафет? – поразился Грязнов. – Вы так и записали?
– Нет, это я для оживления рассказа, – смутился оперативник.
– Однако, – ухмыльнулся генерал. – Принесите-ка лучше письменный рапорт!
В пятое отделение милиции города Подольска привели интересного арестанта.
Несколько лет назад вся городская, да что городская, вся областная прокуратура была взбудоражена серией необъяснимо жестоких убийств, прежде для среднерусской полосы совершенно нехарактерных. Было обнаружено несколько трупов на разной стадии расчленения. Мария Петровна Кривых, сдававшая пристройку студенту лесного института, нашла своего жильца в комнате на кровати, залитой кровью, и без головы. Побеленные стены пристройки также были щедро политы кровью, которая, стекая, образовывала причудливые узоры. Привычным к смерти оперативникам, прибывшим на место по звонку, стало дурно, а крепкая старушка Мария Петровна с тех пор развила бурную благотворительную деятельность, поет в церковном хоре тонким дребезжащим голосом, так как уверовала в существование нечистой силы, и всем рассказывает, что молодой студент был загублен сатанистами.
Все эти убийства, числом семь, отличались восточным колером и не стыковались с краем березок и осин. Кроме того, убийца (или убийцы?) так и не был обнаружен. Часть оперативников считала нераскрытые убийства ритуальными, а часть склонялась к набегам одинокого маньяка.
Как бы там ни было, а капитан Иванов неоднократно в скучные часы провинциальной службы мечтал о том, как раскроет серию загадочных преступлений, связанных с членовредительством. На такие амбициозные мысли его навел любимый сериал «Х-файлз», а также огромные количества детективной литературы, поглощаемой капитаном Ивановым перед сном.
Приведенный в отделение милиции в дежурство капитана Иванова бродяга был похож на больного утенка: длинная немытая шея, серого цвета кожа, маленькие юркие глазки, на дне которых плавал страх, а сам-то уже большой парень, с версту, сороковой размер обуви носит. Попался бедолага на краже.
– Ну что, – сказал капитан Иванов, – будем тебя оформлять.
Арестованный заметно занервничал.
– Имя, фамилия, отчество, – скучающе вопросил капитан Иванов, изготовившись записывать.
– Манюк Александр Иванович.
– Год, число и место рождения.
– Тысяча девятьсот восьмидесятый. Третье июня. Коломна.
– Ну что, рассказывай все, как было, – вздохнул капитан, мельком посмотрев на стену, где до сих пор висел выцветший газетный лист с фотографией в фас и профиль убиенного гражданина Грицько, от которого, собственно, обнаружена-то была одна голова. Во всех местных газетах тогда печатали эту ужасную фотографию, полагая, что это поможет опознанию и обнаружению преступников-садистов.
И тут произошло нечто невообразимое, нечто, из-за чего впоследствии капитан Иванов обвел это число в календаре красным и еще много лет вспоминал его как один из самых удачных дней своей жизни. И правда, лишь счастливой случайностью можно объяснить такое совпадение. Бездомный Манюк попался, когда дежурил капитан Иванов, причем не просто дежурил, а опять же заменял заболевшего напарника. (Ну и конечно, следовало бы возблагодарить бдительных охранников супермаркета, а также то обстоятельство, что бедный Манюк два дня не ел ни крошки и рассудок за время блужданий по стране и из-за общей изношенности организма изрядно в тот момент помутился.)
Короче говоря, юный Манюк, проследив взгляд капитана милиции, вдруг скривил рот, покачнулся, соскользнул со стула и рухнул перед капитаном Ивановым на колени с характерным сухим стуком.
Не успел капитан изумиться такому поведению, как подследственный истово перекрестился и выкрикнул:
– Не убивал я его! Не убивал, Богом клянусь!
Пришлось его приводить в чувство… Немного очухавшись, Манюк начал рассказывать. И рассказ его с каждой минутой становился все интереснее, капитан Иванов отложил все текущие дела и тщательно записал каждое слово задержанного…
"Я не хотел, честное слово, я не хотел.
Оно ведь как случилось-то. Я шел по улице, переночевал я в парке на скамейке, ночи сейчас теплые, комары только звери кусачие, да ничего, я в куртку завернулся, все равно лучше, чем в подъезде чужое дерьмо нюхать или на вокзале…
Ну так вот, проснулся я и иду себе по холодку. Ночью я сплю вообще плохо, страшно. А еще на голодный желудок… Живот мне скрутило ужасно. Вы сами вот попробуйте второй день не есть, так небось любой корке радоваться будете. А мне что делать-то было?
Это все с того самого дня кричу я по ночам и кошмары мне снятся. Будто сплю я в настоящей квартире, а ночью форточка открывается и кто-то невидимый холодной рукой лезет мне за пазуху… Короче, со мной рядом пацаны, никто и спать не хочет, потому брыкаюсь я и зубами скриплю.
Ну, как встал, из колонки умылся. Иду по городу, стучу зубами, рано еще, сыро, а я иду себе и смотрю, где мне и что стибрить. Подольск – это ведь не Москва, там и домишки деревенские попадаются, там и курочки бродят, там и картошка на огородах… Очень я осень уважаю за это дело. Жратвы дармовой много. Я бы хотел, чтобы всегда осень была.
А тут как раз булочная открывается, и запах из нее идет, аж с ног шибает, гляжу – машина приехала, батоны румяные разгружают, послонялся-послонялся окрест, а потом не выдержал, вернулся, тянуло меня, как кота на сливки. Прикинул я, смогу ли незаметно подобраться и батон-другой для себя стибрить, но там грузчики очень внимательные были, с громкими голосами все, сердитые мужики, я думаю: может, так попросить, да побоялся – еще по шее надают.
Так что с хлебом у меня не вышло. Ходил я по городу полдня и, когда мочи моей не стало, пошел в большой универсам, вместе с толпой, чтобы, значит, народу побольше. Тут удачно у меня получилось – взял я батон колбасы да под штаны спрятал, вроде и не видел никто. Пошел я потихоньку к выходу, а тут меня охранник в форме останавливает. Ну, я струхнул, аж душа в пятки ушла, и давай бежать, только он меня успел за шиворот сграбастать.
И главное, вредные такие люди попались – взяли меня и в милицию сдали. Лучше бы затрещину дали да еду отобрали и отпустили… А так что, им-то что за радость, если меня посадят, денег им, что ли, за это дадут? Не понимаю.
И тут что-то со мной сделалось от страху – не знаю. Только я сам все рассказал. Говорят, я слышал, за это поблажка мне должна быть. А только я несколько лет уже как на иголках и все жду, что меня поймают, оттого, может, и на месте не сижу, все бомжую да бродяжу…
…Вот так оно все случайно вышло. Затмение на меня какое-то нашло. Это все потому, что болею я. Если б я здоровый был и голова у меня варила, разве бы я сидел тут у вас? Да я бы и виду не подал, что вообще его знаю. Хотя… Может, так оно и спокойнее, и хорошо, что так получилось. Все одно на воле мне не жить, уж как я устал бояться за эти годы, не рассказать.
