А вдалеке, перед человеком, примерзшим к невысокому деревянному столбу, стоял на коленях мальчик-подросток... будто молился, или прощения просил, или совета...
И не мог, никак не мог ничего услышать! На какой-то миг мне показалось, что даже я слышу, явственно слышу то, что пытается сказать человек, две тысячи лет назад повелевший прикрутить его к столбу, а потом сам себя взявший на Слово...
Но я был слишком далеко.
Словно река между нами, ледяная река, что течет вне человечьего мира, вьется змеей, светит призрачным, не дающим тепла светом.
И я на одном берегу реки, а Искупитель и Маркус – на другом. На одинаково холодных и бесконечно далеких берегах.
Человек на столбе вновь что-то сказал. Я не слышал ни звука, я понял это лишь сердцем.
Но снова не услышал слов.
Слишком далеко.
Я мог лишь надеяться, что Маркус – услышит.
Третий раз! Уже третий раз мне снился сон из тех, после которых грешники раскаиваются и в монастыри уходят.
Попусту такое не снится.
Понять бы только, что мне, неразумному, Сестра-Покровительница, снами ведающая, сказать пытается. От чего предостеречь, к чему подвигнуть...
Маркусу помогать, чтобы долг свой исполнил? Он и так от него не бежит.
Совет дать будущему Искупителю? Какие теперь от меня советы... я на одно годен – с каторги удирать да от Стражи укрываться...
Никакого облегчения сон не принес. Но и желания идти к остальным апостолам – тоже.
Я невольно ухмыльнулся своей собственной мысли. Братья-апостолы, сестры-апостолы... А куда деваться, так оно и есть. И вряд ли тем, кто за первым Искупителем шел, легче было меж собой сойтись. Но ведь сошлись и долго, до самого предательства, служили Искупителю верой и правдой...
В дверь постучали. Нет, не оставят в покое меня непрошеные братья-сестры...
– Да! – крикнул я, с постели вставая.
Но против всех ожиданий в двери появился не Арнольд, каменным подбородком вперед, и не Антуан, со всегдашней задумчивостью в глазах. Ко мне вошел руссийский негоциант Комаров. В еще одном праздничном халате поверх костюма, но без очков.
– Не потревожил ли я вас? – с легкой тревогой спросил он.
– Нет, – буркнул я. – Все в порядке.
– Простите, господин... э... – Комаров замялся. Ну да, я ведь не представился накануне...
– Исаия, – сказал я. И тут же сообразил, как нелепо звучит иудейское имя при моем нынешнем облачении.
– Господин Исаия, – ничуть не смущаясь, сказал руссиец. – Я вижу, со вчерашнего вечера вы приняли иную веру?
– Да, – ответил я, проклиная Антуана за идею с маскарадом, себя – за решение переодеться, а всю гостиницу разом – за то, что подселили на этаж к епископу настырного купца. – Беседа с его преосвященством так тронула нас с отцом, что мы перешли в его веру.
– Поистине удивительный человек Жерар Светоносный! – широко улыбаясь, согласился купец. – Собственно говоря, я хотел снова поговорить с ним, но епископа нет в гостинице, в номере лишь его друзья, занятые своей беседой.
Может быть, вы составите мне компанию за разговором и бутылочкой хорошего руссийского вина?
Я заколебался. Пить вино, пусть даже редкое и руссийское, мне не хотелось.
А уж тем более в компании человека, который насторожен моим внезапным обращением из иудея в сына святой Церкви. Но отказать – значит еще более его насторожить.
– С удовольствием, – согласился я.
Есть такие люди, что могут себе уют где угодно устроить. Хоть в дешевой комнате трактира, хоть в крошечной каюте корабля, хоть в купе дилижанса. Ну а если дать им хороший гостиничный номер – в полную силу развернутся.
Вот и Комаров был из их числа.
На столике раскладном, явно с собой в багаже привезен ном, дымился маленький походный кальян, из дорогого узорчатого стекла, что варят в Северной Пальмире. Рядышком – книга в кожаном переплете, очки в стальной оправе, бювар письменный из кожи зверя крокодила, чуть початая бутыль портвейна.
Над столом письменным, где стоял маленький изящный арифмометр и лежали деловые бумаги, Комаров повесил мировую карту, в много цветов прекрасно отпечатанную. И если память мне не изменяет, белых пятен на ней было не в пример меньше, чем на державных картах. В углу стояли кофры из белого войлока, чемодан из красного дерева. Через открытую дверь в спальню я увидел пяток цветастых халатов, заботливо развешанных на вешалке.
Все было изысканно и дорого, все выдавало хороший вкус хозяина и то, что в средствах он не стеснен ничуть.
– Садитесь, садитесь милейший... – Комаров указал мне на кресло, сам сел на другое и укрыл ноги шерстяным клетчатым пледом. – Глоток вина?
Кивнул я, принял из его рук тонкий стальной бокал, пригубил.
– А? – воскликнул Комаров. – Что скажете, дорогой друг?
– Великолепное вино, – сказал я. – Полагаю, в самом Порто не отреклись бы от такого.
Руссиец улыбнулся так гордо, будто сам виноград вырастил, сок выдавил и вино воспитал.
– Португальский портвейн уступает крымскому, поверьте! Понимаю, патриотизм мешает вам это признать... но оцените букет!
Он налил и себе, мы чокнулись, как велит руссийский обычай – сильно, чтобы вино плеснуло, из бокала в бокал переливаясь.
– Какой прекрасный день! – сказал Комаров. – Милейший друг, вы и представить не можете, как я рад вашему визиту!
– Вы ведь работали, – заметил я.
– Работа... – вздохнул Комаров. – Как говорят в нашем народе: «Работа волк, всегда убежать норовит». Ничего, это все не спешно. Я планирую поставлять в Галлию и Паннонию наши вина... как полагаете, найдут ли они спрос?
– А почему бы хорошему товару спрос не найти? У Державы с Ханством мир, торговля процветает...
Комаров закивал. Опять же с такой радостью, будто я был наместником Галлии, и от слов моих вся его торговля зависела.
– Мир – это прекрасно! Вы не представляете, друг мой, как мы в Руссии ценим эту хрупкую драгоценность!
– Почему же не представляю? – в тон ему ответил я. – Бывал в Руссии.
– Нет, нет! – Комаров энергично замотал головой. – Надо жить в Ханстве, надо постичь все корни нашего народа, чтобы понять, как мы ценим мир! Да, я понимаю, вы видели нашу армию, она внушает смущение, но ведь для одного нужна – мир беречь!
– И Тайная Палата – для того же предназначена, – сказал я. – Что вам от меня нужно, Комаров?
Вздохнул руссийский купец, опустил глаза... будто и впрямь смутился вопросом.
– Нам... да ничего не нужно нам, Ильмар! Уважаю. Что ни говори, а уважаю откровенность. В ком бы она ни была: в душегубе презренном, в шлюхе дешевой или в шпионе чужестранном.
Смотрел на меня Фарид Комаров уже без прежней добродушной веселости, но куда честнее и откровеннее. И лицо его будто говорило: «не стоит отпираться, мне все ведомо».
