— Петров я. Степашка. Только, князь-боярин, не одним умом сработано. Давно уже мы с Андреем Чеховым, Юшкой Бочкаревым, Семеном Дубининым и иными мастерами это обмозговывали. И сработали бы, да иноземных мастеров, коих в Пушкарском дворе полдюжины, опасались. Так и зыркают всюду. А что углядят, себе на ус наматывают. И чтоб дело не шло, еще и на смех поднимут, дьякам мозги закрутят. А здесь их нет, вот я и попробовал. Вроде бы получилось. От иноземных мастеров утаить бы как-то… Они тут же переймут. А нам руки повяжут.
— Сообщу царю и об этом. За это тоже низкий поклон вам, мастерам русским.
Побывал князь Воротынский и у мастеров рушницкого дела, в кузницах, где ладили самострелы и ковали болты, у кольчужников, у зелейников,[158] отгороженных от всего склада оружейного высоким глухим забором, — все ему понравилось, ни одного не сделал замечания и, передохнув сутки, поспешил в Свияжск. Тем более что первый гонец из Коломны привез успокаивающую весть: крымцы уклонились от сечи, начали отходить, воеводы русские вдогон пошли и бьют их нещадно.
Воротынскому хотелось, посмотрев, все ли ладно в Свияжске, прискакать обратно в Алатырь и здесь встретить царя. Нужно это, как он считал, для того, чтобы осталось больше времени еще и еще раз обсудить с Иваном Васильевичем все детали предстоящей осады. Не забывал он и об обещании лично представить царю мастера-литейщика Степана Петрова.
Словно по родной земле ехал князь Воротынский в Свияжск. Дорога устроена хорошо, с мостами и настилами, черемиса радушна, ни одной засады. Да и головы стрелецких слобод не предлагали дополнительную охрану, привыкнув уже к мирному настроению поселян. Выходило, оправдался его план, добрую службу служит. А в Свияжске к тому же узнал, что не только стрельцы и казаки в том повинны, но и чудесные знамения. Об этом с благоговением поведал князю настоятель соборной церкви Рождества Пречистой Богоматери, а затем и настоятель храма преподобного Сергия-чудотворца, что был возведен в одном из монастырей, выросших здесь так же быстро, как и сам город. Оказывается, еще задолго до основания Свияжска слышали некоторые жители окрестных поселений колокольный звон и дивились тому чуду, а многие еще и видели старца-монаха, который с образом и крестом появлялся то на горе, то у Щучьего озера, то на берегу Свияги, а то и на стенах Казани; его отваживались поймать лучшие джигиты, но он не давался им в руки, а стрелы не поражали его. Да и немудрено, ибо являлся сюда сам чудотворец Сергий, как знамение торжества христианства на сей земле, и подтверждением тому служит то, что икона преподобного Сергия исцеляет нынче хромых и бездвижных, сухоруких и глухих, изгоняет бесов, но чудеса творит только по отношению тех, кто принял христианство.
Как утверждали священнослужители, отбоя нет ни от простолюдинов, ни от знатных. Бывают гости даже из самой из Казани.
«Дела митрополичьи, — с благодарностью думал князь Михаил Воротынский. — Не только в проповедях призывает покончить с гидрой магометанской,[159] не только царя понукает на взятие Казани, а ратников благословляет на светлую битву, но и помогает делом. Ловко помогает. Спаси его Бог, духовного пастыря нашего!»
Крамольный вывод этот князь выложил царю всей России, когда, вернувшись в Алатырь, пересказывал о свершенном за год. Иван Васильевич сразу заметил, поправив Михаила:
— Чудо святых — дела Божьи, а не земные. Знамения тоже только от Бога.
Князь Михаил смиренно опустил голову, поняв свою оплошность, не стал настаивать на своем, а после паузы заговорил о другом:
— Видел я и земное чудо. Тебе, государь, тоже его хочу показать, оттого велел в Свияжске повременить с отправкой одной пушки. С Большим полком ее возьму, поглядим, как в пути она себя покажет. Представляю тебе и выдумщика — мастера пушкарского литья Степашку Петрова. Надеюсь, наградишь его знатно. Только он одно просит: таить от иноземных мастеров его детище. Умыкнут, опасается.
Последние слова оказались не по душе самодержцу. Глаза потемнели. Заговорил сердито:
— Еще дед мой иноземных мастеров скликать начал, чтоб наших людишек ремеслу обучали. Мне ли от них таиться, коль скоро они старательно отрабатывают свое жалованье!
Ничего не ответил князь Воротынский, хотя имел иное мнение по сему вопросу. Учиться уму-разуму не грех, только и своих умельцев да башковитых людишек холить не лишним станет.
Улетучилась сердитость царева, когда он увидел пищаль на колесах и с вертлюгом. Понял, как и Воротынский, насколько станет ловчее возить пушки в походах и перемещать их в бою. Щедро наградил мастера: землей и дворянством, велел тут же отправляться в Москву на Пушкарный двор, чтобы и там наладить литье пушек на колесах. Но и упрекнул в то же время:
— Иноземные мастера мне, царю, верно служат. Не избегать их следует, а учиться у них. Нос высоко не дери.
Плеснул ложку дегтя в бочку меда. Если обида есть, глотай ее молча.
В первых числах августа царев и Большой полки вошли в Свияжск, и остальные полки подоспели. Можно было начинать переправу, но Иван Васильевич не стал спешить, надеясь убить сразу двух зайцев: попытаться принудить Казань к добровольной сдаче и дать рати отдых.
Двух зайцев поймать не получилось. Казанцы на все увещевания и обещания, что ничего дурного царь не предпримет, если они покорятся, отвечали злыми отказами. Царь обещал простить и не помнить того зла, какое казанцы творили на земле русской, простить реки крови, простить разрушенные города, лишь бы впредь такого не повторилось и были бы отпущены все пленники, — царь предлагал Казани доброе соседство на правах младшего брата. Увы, ответ пришел грубый: России не быть в покое, пока она не признает себя данницей Казанского ханства. Что касается самой Казани, то пусть князь (русских правителей они не признавали за царей) Иван попробует ее взять.
Вновь не оставалось выбора. Русские полки начали переправу. Первыми на боевые корабли, специально для переправ построенные, сели ратники Передового полка и Ертоул.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Какой уже день Казань зловеще помалкивала, словно у ее стен не суетились, как муравьи, посошные людишки, ертоульцы, а иной раз и сами ратники, устраивая на скорую руку тарасы и тыны, чтобы защититься от огнестрельной пальбы и луков, да от возможной вылазки, но стены молчали, ворота не отворялись. Будто у казанцев огнезапаса нет никакого ни для пушек затинных, ни для рушниц, словно не наготовлены у них стрелы и не достанет смелости скрестить мечи.
Не могли же они не видеть, что сам царь российский с ближними воеводами объезжает город вокруг стены, не могли и не понимать, что определяют они места для туров[160] и осадных башен. Самое бы время кинуться на вылазку, ан нет. Тихо и смирно за стенами, да и на самих стенах пустынно. Лишь иногда промелькнет в бойнице настороженное лицо. Тем не менее, на всякий случай, между Иваном Васильевичем и его воеводами и стеной плотно двигались щитоносцы из царева полка, сам полк тоже держал коней оседланными, да и остальная рать не снимала доспехов. Бог его знает, какую каверзу уготовят казанцы.
— Мы вот тут места турам и башням определяем, а за стенами, быть может, послание мое обсуждают, к миру склоняются, — высказал свое предположение царь Иван Васильевич, который, несмотря на грубость ответа на первое послание, вновь отписал и хану Едыгару,[161] и сеиду Кул-Шерифу.
Судя по тому, с каким остервенением бились казанцы, во главе с самим Едыгаром, на волжском берегу, пытаясь помешать переправе русской рати, вряд ли сбудутся подобные надежды. Тогда пришлось срочно слать помощь Передовому полку и Ертоулу, иначе татары, хотя и численностью они уступали намного, добились бы своего, опрокинули бы полки наши обратно в реку. Только когда подоспели касимовские татары и нагорная черемиса, удалось казанцев втиснуть в крепость, и теперь, как считал князь Михаил Воротынский, они не от испуга притихли, а по хитрому умыслу. Только вот какому? Узнать бы.
И в самом деле поразмыслить если: какой резон казанцам выносить ключи от ворот? Город — крепкий орех. Башковитый воевода закладывал его. Только от Арского поля, почитай, можно вести на него крупные силы, но здесь стена высокая и широкая, двойная. Дальше она взбирается на скалистые бугры, где стенобитные орудия не поставить, башни и туры к стенам не придвинуть, а без них попробуй осиль стену — зальют нападающих смолой и кипятком, стрелами засыпят. И там, где спускается стена в волжскую пойму, не развернешься вольно ратью: топкая низина, с озерами и болотинами, а перед стеной вольная вода Казанки и Булака — даже тарасы не сделаешь, только тыном и возможно отгородиться.
Воды в городе много. Только по Рыбнорядному оврагу несколько озер: Белое, Черное, Банное, Поганая лужа.
