и положила руки на его плечи, чтобы прижать к себе. Странно, но он никогда не замечал холода, который, по словам Гедальи, так и скользил по пальцам вампирши, оставляя за собой аромат холодных белых цветов. Для него она всегда была… обычной. Теплой, нежной, любящей. Даже тогда, когда ему казалось, что открыть глаза уже не суждено. Он положил руки ей на бедра, прижал к себе еще сильнее, ее золотые волосы как будто обнимали его в ответ. Эфрат всегда шутила, что они живут своей собственной жизнью. Ее шутки, однако, никогда не казались тем, чем являлись. Рахмиэлю было удивительно спокойно. Так, как будто он ждал этого столько, сколько себя помнит.
— Так сколько у нас времени?
— Не знаю, — ответила она, медленно опуская его на кровать.
Прикосновения ее губ как будто заключали его в пространство, где он был совершенно другим, где он был собой, где было только то, что важно. Ее податливое тело, отзывалось на его прикосновения, спина выгибалась, пока его пальцы скользили по ней вниз, задевая кожу чуть заостренными ногтями. Сейчас Эфрат обнимала его ногами, и это было его любимое из объятий. Их губы соприкоснулись, он ожидал, что, как и обычно, почувствует вкус собственной крови, но этого не случилось. Вместо этого Эфрат слегка отстранилась и положила пальцы на его подбородок, что-то странно спокойное было в ее взгляде.
— Скажи, а если бы…
Договорить ей не пришлось. За дверью раздались нарочито громкие шаги, и через минуту в дверь постучали.
— Вас желают видеть, — сообщил голос, с хозяином которого они уже встречались. И, в каком-то смысле, скоро снова встретятся.
Эфрат и Рахмиэль вышли из комнаты и последовали за дворецким. Если и был в их недолгой совместной жизни лучший момент, чтобы держать друг друга за руки, то это был тот момент.
— Я не хочу рассказывать тебе о тех, с кем тебе предстоит сейчас встретиться. — Она сильнее сжала его руку. — О них ходит множество легенд и все, как известно, правдивы. Я расскажу короткую версию. Старейшины говорят, что вампира делает вампиром Тьма, бесконечное полотно, усеянное звездами, часть которого живет в каждом из нас, и потому мы ходим по земле ночью, чтобы быть ближе к источнику своей силы, мы есть везде, где есть тьма, потому что мы — ее часть. Мы можем слиться с ней, обернувшись туманом, и можем снова стать собой, появившись заново в любой точке, где есть тьма. И как ты знаешь, — продолжала Эфрат, — этот мир любит баланс. И там, где есть существа, созданные тьмой, обязательно найдутся существа, созданные светом. Старейшины называют это Великим Танцем, когда тьма и свет, находя опору друг в друге, день изо дня создают этот мир.
— Это как плохие и хорошие? — спросил Рахмиэль, следуя за ней по тускло освещенным коридорам.
— Нет, и тьма и свет играют за одну команду, на определенном этапе осмысления происходящего все начинают это понимать. Но отвечая на твой вопрос, плохие парни существуют, я называю их паразиты, эти играют только за себя и им все равно, что разрушить, лишь бы оторвать свой кусок. В последние тысячелетия человеческой истории их стало очень много, поэтому ты видишь в мире все то, что ты в нем видишь.
— Ты помнишь, как это началось?
— Конечно, я там была, — ответила Эфрат, — все началось, когда люди решили, что они не глупее жрецов, и могут найти храмам и храмовому золоту применение получше, что из этого получилось в долгосрочной перспективе ты видишь вокруг сегодня.
— Твой храм был одним из них? — Он держал ее за руку все время пока они шли, ему казалось, так он слышит ее лучше.
— Да, был, — кивнула Эфрат, — но позволь я договорю, у нас не так много времени. Бытует мнение, что вампиры и свет плохо совместимы, в действительности это не так, свет и тьма следуют друг за другом, и если один оступится — другой всегда подхватит. Старейшины не распространяются о созданиях света, но говорят, что те превращаются в то, что нам вампирам нужно больше всего. Совершенно неважно, что именно. Они могут быть лучшими друзьями, незаменимыми ассистентами, или такими же поклонниками приключений, которые последуют за тобой куда угодно, идеальными друзьями или идеальными любовниками для одних, совершенными врагами и преследователями для других. Нам всем нужен кто-то особенный, чтобы прожить свою особенную вечность.
— Особенная вечность звучит хорошо, — отозвался Рахмиэль.
Эфрат вдруг остановилась, повернулась к нему и взяв его за руки очень медленно и спокойно продолжила говорить:
— Рахи, ты можешь оттуда не выйти. И если Старейшины решат в пользу Гедальи, я ничего не смогу сделать.
— Я знаю, — кивнул Рахмиэль в ответ, — а потому я уверен, они простят нам минутную задержку.
В настенных светильниках горели свечи, их пламя отражалось на коже Эфрат, следовавшей за Рахмиэлем в медленном импровизированном вальсе. В коридоре было тихо, и только звуки их шагов и треск фитилей создавали некое подобие ритма. В этой тишине голос Эфрат зазвучал как шепот стен, как лунный свет, льющийся в окна, как тонкий аромат цветов. Рахмиэлю было сложно поверить, что это и вправду голос, как если бы это было что-то намного старше голоса и самого звука:
There is something
I want to carry through
My life
It’s something more
Then you and I
It keeps me awake
Till morning comes
And brings me back
Into your arms
Apart again I need to go
Get back to all the things I know
But I’ll stay awake till dawn
To feel you for another hour
Through any distance
Any time
Just stay with me
Where ever I am
Remain close
To my heart
And even closer
Is not enough
Just stay with me
Where ever I am
Through any distance
Any time
No matter what
The day will bring
You are my home
And my dreams
I want to watch you
All night long
And an hour more
An hour more
Sometimes I don’t
Believe you’re real
And so am I
And all between us
I stay awake
I watch you sleep
You are my dream
And you are real
Она готова была поклясться, что даже невозмутимый дворецкий как-то изменился и, возможно, предпочел бы раствориться в пространстве, чтобы избежать неловкости. Рахмиэль, напротив, был столь же спокоен, как и по дороге в особняк. Это спокойствие одновременно завораживало и настораживало Эфрат.
