Широкая ладонь Эдмона – на пальце у него сверкает перстень с квадратной печаткой – берет Агату за плечо, опрокидывает ее навзничь, и восемьдесят килограммов обрушиваются на ее пятьдесят. Но на этот раз волосатый малый, знающий свою власть над ней, использовал свой вес лишь для того, чтобы удобнее слушать.
– Говорят, что я за мать заступаюсь, – шепчет ей Агата, – но я начинаю понимать и отца!
Эдмон приподнялся, оперся на локти, сжал ладонями ее маленькие груди.
– Все еще может наладиться, – говорит он.
Но ее странные глаза, не голубые, не фиолетовые, потемнели, рот полуоткрылся, обнажив мелкие, хищные зубки, и Агата восклицает:
– Только ничего не налаживай! Нам и так хорошо. Теперь потемнели серые глаза Эдмона. Сказать мужчине, что не желаешь выходить за него замуж, даже если он сам этого не слишком хочет, даже если он сам не може на это пойти, – значит, его растревожить. Агата вывернулась, протянула длинную белую руку, подцепила лифчик и прошептала, застегиваясь:
– Я же не говорю, что не хочу с тобой жить. Но когда любовь скрепляют штампом на документе, я знаю, что это дает.
23 июня 1968Роза и Ги в ожидании чувствовали себя неспокойно. Перед тем как отправиться голосовать, отец сказал твердо: Будьте с мамой милы – мы должны теперь вести себя с ней так, как ей надо было раньше вести себя с нами! Но Роза, еще накануне переехавшая в Ножан, не удержалась и сказала: Это совсем как в пинг-понге: когда стороны меняются местами, игра продолжается, а вот мячиком всегда служим мы. Она уже принарядилась и, посматривая на большую стрелку электрочасов, приближавшуюся к цифре IX, громко считала:
– ...семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, ноль!
– Стоп! – крикнул Ги и нажал на кнопку переговорного устройства, так как раздались два звонка.
В трубке послышалось какое-то кудахтанье, за которое их мать и получила свою кличку, а затем жесткая фраза, посланная в пространство тому, кто услышит:
– У вас осталось всего две минуты, отправляйте ко мне детей.
– Мигом, ребята! – крикнула сверху Одиль. – Там еще какая-то машина остановилась, и в ней кто-то сидит. Наверняка судебный исполнитель.
Был ли это судебный исполнитель или просто услужливый сосед, завербованный в качестве свидетеля, но он уже удрал, не дождавшись. Встреча была ледяной, причем самое неприятное, что лед этот начал таять. Розу и Ги целовали по другую сторону садовой решетки, как сироток на кладбище: мать и бабушка молчали, только плакали. Детей усадили в машину на заднее сиденье. Мать внимательно следила за ними в зеркальце заднего вида, и только когда машина остановилась перед бензоколонкой, где она ее обычно заправляла, чтобы долить двадцать литров бензина, Алина прошептала, поднимая ветровое стекло:
– Вот видите, вам все-таки надо встречаться со мной. Муж может бросить свою жену, но ребенок не может бросать мать.
– Алина! – шепнула бабушка Ребюсто. – Ведь это не по их вине.
Автомобиль проехал мимо школы, перед которой пестрели предвыборные плакаты, и остановился около магазина скобяных товаров, куда Алина зашла купить скребок для пола. Она вышла оттуда вместе с мадам Голон, и та, остановившись на пороге, принялась разглядывать сидящих в машине, пока Алина забежала в колбасную; хозяйка колбасной была занята, но все же, вытянув шею, тоже подошла к витрине. И наконец, уже в самом доме, проходя мимо комнаты привратницы, Роза окончательно убедилась, что мать посвятила в свои дела четырех или пятерых человек, имевших весьма расплывчатое представление о праве на встречи с детьми, в надежде, что они будут потом говорить: Ну разве я не права была, мадам? Ей уже вернули деток. Я сама их видела сегодня утром с матерью.
– Вот вы и снова у нас, мадемуазель Роза! – сказала привратница.
– Только два раза в месяц, – ответила Роза, – так же, как прежде бывала у папы.
Алина, стараясь сдержаться, быстро прошла к лифту. По ее скупым жестам, как и раньше по ее слезам, Роза поняла, что мать даже в ярости продолжала любить своего бывшего мужа, связанного теперь другой узами, – в этом Роза не могла сомневаться. Она не сомневалась и в том, что мать продолжала любить свою дочь, хотя эта дочь не оказала ей предпочтения. Когда родители разводятся, разве дети виноваты, что они вынуждены участвовать в разводе? Разрываясь между двумя привязанностями, разве не вынуждены они огорчать одного, чтобы сохранить другого? Агата сделала свой выбор. Все равно ведь будешь виновата, так лучше уж следовать собственному выбору, надеясь, что в будущем тебе не придется стать перед подобной дилеммой. Когда они вышли из лифта, Роза, не совладав с собой, бросилась матери на шею, и Алина разрыдалась.
И тут же Алина стала прикидывать, строить планы.
Еще не все пропало. На чем же основывалось это хоть и предварительное, но такое скандальное решение? Якобы на желании самих детей, высказанном этому судье-женоненавистнику, которого во время апелляции, возможно, заменит другой, менее пристрастный и придерживающийся буквы закона. Достаточно одного доказательства, подрывающего этот якобы добровольно сделанный детьми выбор, чтобы все поставить под сомнение; к примеру, несколько строчек, где дети заявляли бы, что очень любят маму, очень любят папу и не могли отказать ему, когда он предложил им переписать письма, которые он составил. Один из родителей науськивает детей на другого – ну не война ли это? Надо будет еще решить эту проблему с комнатами. Старшие ее союзники проявили себя настоящими эгоистами, из-за них Алине придется пренебречь своими интересами и удовольствоваться диваном в гости ной, а собственную комнату разделить на две каморки благо два окна позволяют это сделать. Но и этого может оказаться мало: необходимо обласкать Ги, привязать к себе Розу. Алина всегда стремилась прежде всего угодить старшим, получше устроить их, хотя они все больше отходят от семьи, тогда как для матери предметом самых нежных забот должны быть именно младшие, которые долго еще будут от нее зависеть. Их и надо вновь привлечь к себе и суметь удержать... Но как? Как? Если вам не хватает жилья. Если вам не хватает денег. Если вам не хватает законов, доказывающих вашу правоту И не хватает хладнокровия. А все потому, что не хватает счастья, самого обычного, самого необходимого, власть матери, вскормившей своих детей, а это такая сила которую редко может победить постель.
Агаты дома не было: она провалила экзамен – еще одно огорчение! – и решила утешиться, отправившие праздновать первый университетский успех Леона; отмечалось это в доме у Соланж; она тоже сдала экзамен и была принята. Впрочем, они могли бы все это отпраздновать и у Алины, которая очень радовалась, что Леон избрал отвергнутую его отцом карьеру фармацевта, видя в этом какую-то замаскированную обиду для Луи. Отсутствие старших давало большой простор младшим. По крайней мере так казалось. Но Роза и Ги были не в своей тарелке. Они неприкаянно бродили по комнатами – и впрямь пришли в гости, уже совсем позабыв обо всех своих делах, без особой охоты к ним вернуться. Платьице Розы, костюм Ги делали их тут совсем чужими. Роза на минутку забежала к себе в комнату, заметила, что ее книги, безделушки, одежда – за исключением того, что присвоила себе Агата, – были в беспорядке сброшены в большую коробку; девочка вернулась в гостиную, не выразив никакого протеста.
– Послушай, приласкай их, чем-нибудь позабавь, не оставляй одних! А я займусь остальным, – шепнула на ухо дочери растерянная бабушка Ребюсто.
Но Роза и Ги уселись у края стола, решив поиграть в слова. Алина присела к ним, дети молчали, и она включилась в игру, упорно ища почву для сближения хоть в какой-нибудь фразе.
– Ну вот, смотрите-ка: ВОЗВРАЩЕНИЕ – а ты не догадалась? – спросил Ги.
– Да нет, догадалась, – ответила Алина, – и если ты выбрал именно это слово, а не другое, поняла, что и ты думаешь о том же.
Намек был ясен, он сопровождался нежными словами, знаками внимания: Ну, мои дорогие, чем мы полакомимся? Может, запеканкой с черносливом? И так как Ги любил икру кефали, а Роза обожала кровяную колбасу, это странное меню было принято и заказано бабушке, которая тут же специально отправилась за покупками, несмотря на больные ноги. Роза и Ги начали понемногу смягчаться и с раскаянием поглядывали друг на друга, но сразу после кофе началось великое стенание: Ну скажите откровенно, мои дорогие, разве вам так плохо дома, У мамы? Вы поняли, как огорчили меня? Неужели вы на самом деле решили уйти от меня – ведь у меня нет никого, кроме вас, уйти к отцу, где вы будете мешать его новой семье? Я столько лет о вас заботилась, а теперь потеряю вас обоих? И пошло: когда она рожала Розу, пришлось накладывать щипцы; Ги, когда был малышом, любил соски только фирмы «Гигоз», у него был какой-то бесконечный коклюш, столько пришлось провести бессонных ночей, а операции – она была совершенно изнурена родами, но все доставляло мне радость, раз у меня были вы, а вот ваш папочка, не буду его осуждать, да вы сами об этом прекрасно знаете, проводил время в свое удовольствие. И наша прекрасная семья распалась. И нет уже нашего чудесного дома. И кончилась счастливая жизнь, все это правда, но разве я в этом виновата? А ваше необдуманное бегство? Пять дней я жила в таком страхе! А этот чудовищный процесс, который затеян от вашего имени и о котором вы уже сожалеете!
