— Твоя Линка и без мироздания неплохо справляется, — бубнит он мне в волосы. — Может, ты наконец поцелуешь меня, Тая? Просто так, без просьб и приказов?
— Ты хочешь этого? — поднимаю я лицо. Глаза, наверное, меня выдают, но Эдгар сейчас слишком погружён в свои переживания.
— Я хочу, чтобы этого хотела ты.
И тогда я тянусь к нему. Встаю на цыпочки. Прикасаюсь губами к подбородку, а затем — к его губам. Он стонет и сжимает меня в объятиях. Крепко-крепко, с дрожью в мускулах. Вжимается в меня бёдрами, давая понять, как соскучился и хочет меня.
— Я хочу тебя, Эдгар, — говорю открыто и веду руками по домашней футболке. Задираю её вверх, трогаю горячие мышцы. — Ты единственный мужчина в моей жизни.
— Повтори, — голос у него срывается. Объятия грозят меня раздавить. Но мне только в радость его неистовство.
— Ты первый. И этого не стереть. Не вытравить. Ты самый добрый и щедрый.
«Я люблю тебя» — мысленно. О, нет. Я не хочу рассыпаться, как крупа по полу. Не хочу разбиться вдребезги. Но я говорю об этом глазами, телом, каждым движением. Вкладываю свою любовь в прикосновения и поцелуи.
— Не то, — шепчет он недовольно. — Но ладно. У нас много времени.
Он стягивает с меня халат, укладывает на мягкий ковёр — мы в большой комнате. Вот такие дерзкие и безрассудные. Но здесь тоже есть защёлка. И он уже закрыл, отгородил нас от всех. Но я всё равно ощущаю прилив адреналина. Мы не в спальне.
Я слишком смелая сегодня. Раскованная. Он хочет, а я тянусь. Сама приподнимаю бёдра и притягиваю его к себе. Не хочу прелюдий. Я должна почувствовать его здесь и сейчас.
— Возьми меня, — командую, и у меня двоится в глазах от головокружения и лёгкой эйфории. Я будто шампанского выпила — так мне пузыристо.
Эдгар пробует сыграть по-своему, но сегодня мой день. Я оглаживаю его бёдра, сжимаю в руках член и, раскрывшись навстречу, направляю его в себя. Эдгар стонет. Дышит горячо. Толчок. Ещё толчок — он входит в меня шершаво, с приятным трением.
— Ты же сухая, Тай, — бормочет он и пытается отстраниться.
— Зато внутри горячая и влажная. Не уходи. Я так хочу. Мне безумно хорошо, Гинц. Не ломай мне кайф, ладно? Дай мне поверховодить, раз уж сам попросил об этом.
И он сдаётся. Он мой. Горячий, неистовый, послушный. Я позволяю ему разогреть меня, а затем, изворачиваясь, опрокидываю на спину. Прохожусь языком от ключицы до бока, а затем прижимаюсь губами к трепещущей головке. Впервые. Пробую на вкус. Прислушиваюсь к себе.
Эдгар замирает. Кажется, он даже не дышит. Я смелая. И мне нравится. Он для меня — мир. Омут. Вершина. Моя и только моя. Неотделимая величина, без которой в моём организме не хватает хромосомы, а с ним — в самый раз.
Я обволакиваю его ртом, прохожусь языком по всей длине.
— Тая! — рычит он и зажимает ворс ковра в ладонях.
— Что, мой хороший? — дышу тяжело и, меняя позу, медленно погружаю его в себя. Немного. А потом ещё чуть-чуть. До тех пор, пока не сажусь полностью. Я наполнена им. Он во мне. И не только как мужчина в женщине. Это гораздо глубже.
Я сижу и сжимаю коленями его бока. Как наездница. Развратная и очень храбрая. У меня горят щёки.
— Это впервые, — смотрю ему в глаза. — Будь снисходителен.
— Я помогу тебе, — шепчет он горячечно и кладёт ладони мне на бёдра. Толкается внутри, приподнимаясь.
Я выгибаюсь от сладости, что разливается во мне. Начинаю двигаться. Ловлю ритм. Нахожу наиболее приятные точки соприкосновения. Наклоняюсь к нему. Увеличиваю темп.
Я гибкая и сильная. И сейчас — главная. Но это теряется, стирается, уходит на второй план, потому что мне хорошо. До ярких всполохов, что ведут меня за собой, пока я не растворяюсь в оргазме.
Всхлипываю. Бьюсь. Его мощные толчки только добавляют, ставят точки — яркие, как неоново раскрывающиеся лилии. Я чувствую, как он изливается в меня, достигает пика — и вот мы дрожим вместе. Опускаюсь на него, вжимаюсь, чувствую крепкие руки.
— Ты мой, — говорю твёрдо.
— Ты моя, — вторит он. — Запомни и не забывай.
Он собственник. Мой тиран. Мой самый лучший и добрый — дети это чувствуют. И кто я такая, чтобы не верить Пушинке-Насте? Если она видит в нём хорошего и доброго под километровой бронёй, значит и мне можно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Хочется постучать по груди пальцем. Там, где сейчас ошалевше бьётся его сердце.
«Впусти меня. Я твоя. Откройся хоть на миг, чтобы я смогла протиснуться. И я согрею, растоплю твои льды. Подарю поцелуи, любовь, нежность. Ведь во мне всего этого так много. И всё это «много» растёт изо дня в день, потому что любовь границ не знает. И меры для неё нет. Она всеобъемлюща и прекрасна. И ты именно тот, кому я хочу подарить всё это».
На стене тикают часы. Спешат, отсчитывая секунды. В доме все спят. И только мы лежим близко-близко, сплетённые воедино. Хочется плакать от счастья и близости мужчины, без которого солнце на небе не встаёт.
Синица была не права. Он — Мироздание. То самое, что прислушивается к нашим просьбам и снисходит иногда, чтобы подарить каждому из нас немножечко надежды. Он моё персональное Мироздание. И я верю сейчас, что тоже смогу подарить то, чего никто и никогда не сможет ему дать.
47. Эдгар
Я всегда встаю рано. Привычка. Сколько бы ни спал. Поваляться позволяю себе очень редко. Даже теперь, когда в моей жизни появилась Тая. Излишняя строгость к себе — я знаю. Я мог бы подольше быть с ней. Нежиться и дарить поцелуи.
Я дарю ей экстаз по утрам. Люблю ласкать её сонную, когда она на грани сна и яви. Когда она податлива и мягка, послушна и отвечает неосознанно. Не отталкивает, а прижимается. Мурлычет что-то, выгибаясь, раскрываясь для меня. Это не всегда половой акт, но оргазм для неё — обязательно.
В такие моменты мне кажется, что она моя навеки. Любит меня. Ждёт. Любит… Я бы хотел этого. Всем сердцем. Не хочу, чтобы она была со мной по обязательству. Но не могу сказать об этом. Сложно. Безумно сложно разобраться в том, что невольно давит нам на плечи.
То, что она не просто проходящая величина в моей жизни, я уже и смирился, и принял. И даже рад, наверное. Собака, дети и даже чёртов Леон, что, чем дальше, тем с большим восторгом смотрит на мою жену.
Я отторгаю его. Не приемлю только из-за этого. Всего лишь. Я пытаюсь думать, что он восхищается ею как человеком. Есть за что дарить ей и восторг, и восхищение, и уважение, чёрт побери. Но желательно, чтобы это был не Леон. И никто из находящихся рядом. Может, я был бы спокоен обожанием со стороны. За несколько километров от Таи.
Не помню, чтобы я ревновал кого-то из бывших пассий. Но никто из них не был моей женой. Разве что… да. Но лучше об этом не вспоминать. Я был молод и горяч. И дурак к тому же.
У меня ритуал: душ, а потом я возвращаюсь к сонной Тае, чтобы доставить ей удовольствие. Сегодня кое-кто сломал мои планы. В туалете кого-то выворачивает. Я рывком открываю дверь и вламываюсь. Я думал, там кто-то из детей. И сразу дурные мысли: отравились, заболели.
Но на меня смотрит испуганным зверьком бледная Синица. Так. Приехали.
— И давно это с тобой? — указываю глазами на унитаз.
Она идёт красными пятнами. Ей мучительно стыдно, что я застал её вот в такой позе — на коленях перед фарфоровой вазой.
— Нет. Кажется, я что-то не то съела, — бормочет она потрясённо, но голос у неё слабый, и сомнения слишком явственны.
Съела. Видимо, переела Севы, судя по всему. Наверное, на моём лице написан скепсис — не сумел с утра покер-фейс натянуть.
— Нет-нет-нет! — частит она, — это не то, что ты подумал! Я не могу быть беременна!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Как же. Не может. Трахалась, как сумасшедшая, а теперь «не может быть».
— Ни один контрацептив не даёт стопроцентной гарантии, — произношу я заезженную фразу и снова вспоминаю Таины пилюли. Я считаю их как чёртов маньяк. Каждый день. Тая ответственна и точна, как Биг Бэн. Я вдруг осознаю, что меня подбешивает: почему именно Синице выпал этот хренов процент? Ни ей, ни Севе не нужен ребёнок.
